Страница 65 из 83
— Никакого камня я не вижу, — говорила женщина. — Может, колючка попала?…
— Наверное, просто засечка, — ответил второй всадник, который приехал на гнедой. — Дай-ка я посмотрю…
Его голос звучал выше и моложе, чем у женщины, но я догадалась, что это мужчина, потому что он был очень высок. Он тоже соскочил с седла, и женщина отступила в сторону, чтобы дать ему взглянуть на копыто серой лошади. Но прежде чем дотронуться до копыта, мужчина обнял серую за шею и шепнул ей на ухо несколько слов, которые я не расслышала. А лошадь ему ответила!.. Нет, она не зафыркала и не заржала, как делают все лошади, а ответила как человек, который разговаривает с другим человеком. Я была совершенно в этом уверена, хотя и не слышала, что она сказала.
Потом высокий мужчина наклонился, взял в руки копыто и долго его рассматривал, а серая стояла как вкопанная: она не только не шевелилась, но даже хвостом ни разу не махнула.
— Так я и знал! — проговорил мужчина. — Смотри, острый осколок кремня… Он совсем маленький, но вошел довольно глубоко, так что в подошве образовалась язвочка. Ума не приложу, как я сразу его не разглядел!
— Не можешь же ты замечать все, — возразила женщина, опустив руку ему на плечо.
Мне показалось, высокий мужчина все равно разозлился на себя за невнимательность. Так сердится мой папа, когда забывает как следует закрыть ворота на выгоне, а соседский черный баран пробирается внутрь и нападает на нашего старого Гримстоуна.
— Могу, — сказал мужчина. — Во всяком случае, должен.
С этими словами он снова повернулся к лошади и, совсем как наш деревенский кузнец, склонился над копытом. Он что-то с ним делал, но я не видела что. У него не было ни клещей, ни расчистки, как у нашего кузнеца. Единственное, в чем я уверена, так это в том, что он пел лошади. Во всяком случае, я так думаю. Впрочем, это была не совсем песня. Он просто мурлыкал себе под нос какие-то нескладные стишки, которые сочинял на ходу — совсем как малыши, которые напевают что-то, когда играют в песке одни. Никакой особой мелодии я тоже не уловила — просто «дам-ди-дам, дам-ди-дам», то выше, то ниже, то выше, то ниже… Ничего особенного, как мне казалось; даже лошади, наверное, стало скучно. Так он напевал довольно долго и все склонялся и склонялся над больным копытом, которое держал в руках. И внезапно все закончилось: мужчина выпустил копыто и выпрямился, но в пальцах у него что-то поблескивало — совсем как вода в ручье. И первой он показал эту штуку серой кобыле.
— Вот он, — сказал мужчина. — Это тебе мешало, но теперь все в порядке.
Он отшвырнул блестящий осколок подальше и снова взял копыто в руки, но на этот раз не пел, а только очень осторожно гладил копыто одним пальцем, снова и снова, снова и снова… Когда мужчина выпустил копыто, лошадь топнула ногой — довольно сильно, между прочим — и звонко заржала, а мужчина обернулся к женщине и сказал:
— Все равно нам придется где-то остановиться на ночлег, так почему не здесь? Лошади устали, да и у меня спина ноет.
Женщина рассмеялась. Это был неторопливый, сердечный, очень приятный звук. Я еще никогда не слышала, чтобы люди смеялись так хорошо.
— Величайший в мире маг жалуется, что у него болит спина, — раздельно произнесла она. — Так вылечи ее, как ты лечил меня, когда меня придавило деревом. Насколько я помню, тогда тебе понадобилось не более пяти минут.
— Больше, — ответил мужчина. — У тебя был бред, ты просто не помнишь… — С этими словами он ласково коснулся ее волос, которые были густыми и очень красивыми, хотя почти совсем седыми. — И вообще… ты знаешь, как я к этому отношусь, — добавил он. — Мне все еще слишком нравится быть простым смертным, чтобы пробовать волшебство на самом себе. Магия каким-то образом притупляет это восхитительное ощущение… Впрочем, я, кажется, уже говорил тебе об этом.
— Гм-м… — сказала женщина. Так часто говорит моя мама. Это «гм-м…» я слышала, наверное, уже тысячу раз. — Гм-м, я-то была смертной всю свою жизнь, но иногда…
Она не договорила, и высокий мужчина лукаво улыбнулся — сразу было видно, что он немного поддразнивает свою спутницу.
— Что — иногда? — спросил он и прищурился.
— Ничего, — ответила женщина. — Абсолютно ничего…
В ее голосе мне почудились раздраженные нотки, но женщина тут же опустила руки на плечи мужчине и добавила совсем другим тоном:
— Бывают дни, — сказала она, — когда утренний ветерок пахнет невидимыми цветами, когда в туманных садах резвятся фавны, а ты зеваешь спросонок, чешешь в затылке и ворчишь, что к вечеру непременно пойдет дождь, и град, наверное, тоже… В такие дни мне очень хочется, чтобы и ты, и я — чтобы мы оба могли жить вечно. Я даже думаю: ты здорово сглупил, когда отказался от бессмертия.
Тут она снова рассмеялась, но на этот раз ее смех прозвучал немного неискренне.
— …И тогда, — продолжала женщина, — я начинаю вспоминать вещи, которые предпочла бы не помнить. А от этого у меня начинает колоть в желудке, ныть здесь и постреливать там… И не важно, что болит и где — кости, голова или даже сердце; главное, что болит, и тогда я думаю: нет, наверное, жить вечно не стоит. Скорее всего, не стоит…
Тут высокий мужчина обнял женщину, а она опустила голову ему на грудь. Если она и говорила что-то еще, я этого не слышала.
Так прошло несколько минут. Я сидела тихо, как мышка. Не думаю, чтобы я зашумела, но мужчина вдруг сказал, не поворачивая головы и даже не глядя в мою сторону:
— Ступай к нам, девочка, пообедай с нами…
Сначала я так испугалась, что не могла пошевелиться. Он просто не мог видеть меня за кустами и густой ольхой. Потом я вспомнила, что действительно очень голодна, и — сама того не сознавая — встала с камня и стала пробираться сквозь кусты. Я помню: в какой-то момент я опустила взгляд и посмотрела на свои ноги, которые вышагивали так, словно принадлежали кому-то другому. Они сами несли меня туда, где была еда; можно было подумать — это они ужасно проголодались и захватили меня с собой только потому, что без меня им не обойтись.
Пока я шла, мужчина и женщина стояли неподвижно и ждали.
Вблизи женщина выглядела намного моложе, чем мне показалось по голосу, а высокий мужчина — старше. То есть не совсем так… Я вовсе не хочу сказать, что она была молодой, но эти ее седые волосы каким-то образом делали ее лицо моложе, к тому же держалась она очень прямо — совсем как та леди, которая приезжает в нашу деревню, когда у кого-нибудь рождается ребеночек. Правда, у нее — у этой леди, я имею в виду — лицо точно каменное, поэтому она мне не очень нравится. Что же до незнакомки, то ее лицо, наверное, тоже нельзя было назвать красивым, но… В общем, у нее было именно такое лицо, на какое хочется смотреть холодной зимней ночью. Сказать лучше я все равно не умею.
Мужчина… Я даже не могу сказать, какой он. То он выглядел моложе моего папы, а то вдруг казался старше всех людей, которых я когда-либо видела — старше, чем вообще полагается людям. При этом седых волос у него не было вовсе, а вот морщины — да, но дело даже не в них. Все — в глазах. Глаза у него были зелеными-презелеными, но не как трава и не как изумруды (однажды я видела изумруд, мне показывала одна цыганка) и даже не как яблоки или лаймы. Быть может, они были как океан, но я точно не знаю, потому что океана я ни разу в жизни не видела. Пожалуй, если зайти достаточно далеко в лес (конечно, не в наш Черный лес, а в другой, нормальный лес), рано или поздно окажешься в месте, где даже тени кажутся зелеными. Вот такие у него и были глаза. Поначалу я даже немного испугалась.
Женщина дала мне персик и смотрела, как я ем, а я была слишком голодна, чтобы ее поблагодарить. Потом она спросила:
— Что ты здесь делаешь, девочка? Ты заблудилась?
— Нет, не заблудилась, — пробормотала я с набитым ртом. — Просто я не знаю, где нахожусь, а это совсем другое…
Тут они оба рассмеялись, но это был добродушный и совсем не обидный смех. Они смеялись не надо мной, и я осмелела.