Страница 107 из 108
Деникину ставят в виду отсутствие четкой политической программы, но был ли иной выход, как не пытаться использовать любые здоровые силы общества для достижения главной цели?
Деникин вспоминал: «Мы не предрешали будущих форм государственного устройства России (монархия или республика), и это обстоятельство вызывало у многих обвинение в лукавстве и скрытом монархизме. Мы противились своекорыстным посягательствам иностранных держав на русское достояние и вмешательству их во внутренние наши дела, и это считалось русскими интернационалистами справа ошибочной политикой, ослабляющей приток иностранной помощи. Мы не могли санкционировать отторжение от России ее окраин, и это обстоятельство вызывало со стороны русских интернационалистов слева обвинение в шовинизме и империализме и лишало нас активной помощи новообразований».
Другое дело, что большевики были куда последовательней своих противников в достижении поставленных задач. Если большевистская диктатура своей беспощадностью, решительностью и беспринципностью смогла заставить массы пойти за собой силой штыка и сытостью пайка, то мягкая диктатура Деникина так и не смогла продемонстрировать Доброволии ни кнута, ни пряника. Лишь озлобила своей половинчатостью и мягкотелостью.
В Феодосии. оставались лишь формальности — признать свое поражение официально и отречься от власти. Тесть Деникина и отчим Аси Чиж генерал-майор Аркадий Иванов уже зондировал почву для организации последнего военного совета.
В Крыму интриги вспыхнули с новой силой. «Мертвого льва» Деникина не пинал только ленивый. «Южно-русское правительство» Мельникова, осев в кипящем страстями Севастополе, игнорировало главкома и обвиняло его во всех смертных грехах. Когда тот из-за изменившейся ситуации упразднил Совет министров, поручив Бернацкому организовать «сокращенное численно деловое учреждение, ведающее делами общегосударственными и руководством местных органов», Деникина тут же обвинили в «государственном перевороте».
Из Константинополя продолжал рассылать «памфлеты» Врангель, в самом Крыму генерал Слащев агитировал в свою пользу, сколачивая оппозицию из генералов Боровского, Сидорина, Покровского и Юзефовича. Епископ Вениамин сколачивал группировку из крайне правых: «Все равно с властью Деникина покончено, его сгубил тот курс политики, который отвратен русскому народу. Последний давно уже жаждет «хозяина земли русской», и мешать этому теперь уже вполне созревшему порыву не следует. Нужно всячески этому содействовать — это будет и Богу угодное дело. Все готово: готовы к этому и генерал Врангель, и вся та партия патриотически настроенных действительных сынов своей Родины, которая находится в связи с генералом Врангелем. Причем генерал Врангель — тот Божией милостию диктатор, из рук которого и получит власть и царство помазанник…»
«Диктатор Божией милостию» — это явно ноу-хау владыки, такого в мировой истории еще не было.
Деникин говорил жене: «..Душа моя скорбит. Вокруг идет борьба. Странные люди — борются за власть! За власть, которая тяжелым, мучительным ярмом легла на мою голову, приковала как раба к тачке с непосильной кладью… Тяжко. Жду, когда все устроится на местах, чтобы сделать то, о чем говорил тебе…»
Генерал Сидорин повсюду вещал о «предательстве Дона», хотя о каком предательстве могла идти речь, если Деникин при желании мог «предать» его полугодом раньше и повести Добрармию не на Дон, а сразу в Крым. Его казаки, вытесненные с Дона, не желали воевать. Основной боеспособной силой были добровольцы, их и надо было эвакуировать в первую очередь. Для будущих сражений. Увы, за счет брошенных казаков. Генерал Улагай утверждал, что с ним и Шкуро на Туапсе ушли до 40 тысяч кубанцев и до 20 тысяч донцов генерала Старикова.
Генерала Романовского пришлось отправить в отставку ради его же благополучия — угрозы о покушениях на начальника штаба поступали ежедневно.
Деникин остался ОДИН, кроме семьи рядом не было никого.
Сменивший Романовского Генерального штаба генерал-лейтенант Петр Махров вспоминал: «Вид (у Деникина) был измученный, усталый. Он вручил мне для рассылки приказ о выборе нового Главнокомандующего и нашу короткую беседу закончил словами: «Мое решение бесповоротно. Я все взвесил и обдумал. Я болен физически и разбит морально; армия потерйла веру в вождя, я — в армию».
Военный совет был назначен на 21 марта в Севастополе под председательством старшего по чину генерала от кавалерии Абрама Драгомирова. Ему Деникин написал лично:
«Многоуважаемый Абрам Михайлович!
Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая ей все свои силы и неся власть, как тяжкий крест, ниспосланный судьбою.
Бог не благословил успехом войск, мною предводимых.
И хотя вера в жизнеспособность армии и в ее историческое призвание мною не потеряна, но внутренняя связь между вождем и армией порвана. И я не в силах более вести ее.
Предлагаю Военному совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование.
Подавляющее большинство военачальников оставалось на его стороне, на предварительном совещании у начальника Дроздовской дивизии генерала Витковского было единодушно решено «просить генерала Деникина остаться у власти, так как все мы не могли мыслить об ином главнокомандующем».
На совете добровольцы и что самое удивительное — кубанцы категорически высказались за то, чтобы главком остался на своем посту. Донцы и Слащев под различными предлогами увильнули от своего видения преемника. Только флотские однозначно высказались за Врангеля. Дабы пресечь всякие споры, главком ответил телеграммой: «Разбитый нравственно, я ни одного дня не могу оставаться у власти».
Таким образом имя преемника было озвучено, примчавшийся из Константинополя барон мог торжествовать.
«1. Генерал-лейтенант барон Врангель назначается главнокомандующим Вооруженными силами Юга России.
2. Всем, шедшим честно со мною в тяжкой борьбе, — низкий поклон.
Господи, дай победу армии и спаси Россию.
22 марта Деникин с Романовским коротко попрощались с конвоем и отбыли на английском миноносце «Emperor of India» в Константинополь, том самом, который привез в Крым Врангеля. Спросили, почему он не попрощался с войсками. Деникин устало махнул рукой: «Какое же тогда могло быть прощание? Человеку с истерзанной душой в такие тяжкие дни его жизни посильна ли была пытка объездов, смотров, речей… Я пережил одно прощание — с охранной офицерской ротой из старых добровольцев… И это было безмерно мучительно…»
Слащев писал: «Деникина я так и не видел, и это, пожалуй, к лучшему: я его помню заблуждающимся, но честным и энергичным человеком; видеть же нравственно павшего человека, не способного признать своих ошибок и предавшего в своем бегстве доверившихся ему людей, не стоило. Так гибла вера и в правильность идеи, за которую боролись, а в данном случае и в руководителя движения, в его честность и энергию».
В Константинополе судьбе было угодно преподнести Деникину еще одну трагедию. Когда они с Романовским поехали в российское посольство, где уже две недели жила Ася Чиж с дочерью Мариной, на бывшего начальника штаба было совершено давно обещанное покушение. Вот как это описывает русский представитель в Константинополе генерал Агапеев: «Около 5 часов дня 23 марта, через несколько минут после своего приезда в посольство, генерал Романовский вышел во двор перед зданием посольства, желая, по-видимому, отдать распоряжение по поводу оставленной им на катере папки с важными бумагами и имея в виду сделать это через шофера. В тот момент, когда генерал Романовский, возвращаясь в квартиру посла, вышел из вестибюля в бильярдную комнату, неизвестный, одетый в офицерское пальто образца мирного времени, с золотыми погонами, быстро подошел сзади к генералу Романовскому, повернувшемуся к убийце, по-видимому, на звук шагов последнего, и произвел из револьвера системы «кольт» три выстрела почти в упор. Генерал Романовский упал и через две минуты, не приходя в сознание, скончался».