Страница 102 из 108
Отметим, 20 декабря: Южный фронт Егорова бодро движется по Донецкому бассейну, Юго-Восточный Шорина взял Царицын и развивает наступление на Великокняжескую. Самое время менять некогда победоносных лошадей на переправе, не правда ли?
Когда Буденный перешел Северский Донец и устремился на Таганрог, главком понял, что дальше оборонять Донбасс не имеет стратегического смысла без риска отсечь Кутепова от отступающей на Кубань армии. Корпус Думенко при поддержке пехоты 8-й и 9-й армий форсировал верховья Дона и вышел к Миллерово, целясь на столицу донского казачества. Вырвавшуюся вперед красную конницу встретил наиболее боеспособный донской корпус генерала Коновалова, в зимней сече заставивший Думенко затормозить стремительный бег на целых 5 дней (на тот момент это дало возможность оттянуть добровольцев к Ростову).
Деникин готовился дать бой у стен Ростова и Новочеркасска, собрав тут всю наличную конницу и исправные танки. Здесь же был и его последний резерв — полторы конные дивизии, пластунская бригада и две офицерские школы под командованием генерал-майора Сергея Топоркова. Оборону Ростова держали добровольцы, Новочеркасска — донцы. Удержать уже было невозможно — в ночь на Рождество оба города были сданы.
ТРИШКИН КАФТАН
К началу января 1920 года Вооруженные силы юга насчитывали в своих рядах 81 тысячу штыков и сабель при 522 орудиях. Из них на главном театре — по Дону и Салу — было сосредоточено 54 тысячи (Донская армия — 37 тысяч. Добровольческий корпус — 19 тысяч и Кавказская армия — 7 тысяч.) и 289 орудий. Приблизительно столько же, сколько против них выставил и Кавказский фронт (Юго-Западный повернул на Крым).
Попытка переправы на открытой местности, простреливаемой артиллерийским и пулеметным огнем, стоила Конармии огромных жертв (по некоторым данным, Конармия положила за несколько дней в степи перед Батайском и утопила в Дону до трети своего личного и конного состава). Перешедшая в контратаку конница генерала Топоркова при поддержке 4-го Донского корпуса сменившего умершего Мамантова генерал-майора Александра Павлова отбросила буденновцев за Дон, нанеся им тяжелое поражение.
Буденный с ума сходил от ярости. На прямом проводе с помощником начальника военных сообщений фронта по политчасти Иваном Мироновым, выслушав претензии того по поводу 120 вагонов конников, битком набитых награбленным добром и… женщинами, без обиняков ответил: «А пошлите РВС-8 к..; также и комфронта — предателя революции и вас посылаю к… а если хотите, пристрелю».
Бушевать можно было сколько угодно, смысла не было — Деникин прочно зацепился за левый берег Дона, надеясь здесь отсидеться до весенней распутицы и набраться сил для нового похода на Москву. В него главком все еще верил.
Шорин был снят, на его место назначен Михаил Тухачевский, перебросивший остатки Конармии к Багаевской и далее на Маныч.
Ничего не удалось сделать и 8-й армии, которую от Азова до Батайска встречали в штыки «цветные» полки Кутепова. На этом участке фронт стабилизировался.
Однако тришкин кафтан начал трещать на правом фланге, где на Маныче Думенко стал теснить донцов, пытаясь зайти в тыл Сидорину. Тот собрал в кулак 6 конных дивизий и по частям разбил ударную группировку красных.
Новую дырку на кафтане обеспечил Деникину вездесущий Врангель. Посланный собирать в «сполох» кубанцев и терцев, он, как всегда, телеграфировал в Ставку в Тихорецкой, что «задача невыполнима» (с этого начиналось каждое поручаемое барону дело), а затем стал по «сполоху» собирать в Екатеринодаре сторонников для очередного заговора против главкома.
Интересно, что начал он со Шкуро, «крови» которого лишь недавно сам жаждал и о котором отзывался: «В военном отношении, как крупный начальник, он проявлял полную неподготовленность и отсутствие широких дарований, являясь лишь способным партизаном». Теперь же авторитетный у кубанцев Шкуро был барону позарез нужен для собственных «партизанских» действий, да и сам «волчатник» спал и видел себя кубанским атаманом.
Врангель с Шатиловым встретились с ним в кубанской столице и, не заморачиваясь особыми намеками для недалекого партизана, ему выдали, по утверждению Шкуро: «По дороге я долго беседовал с генералом Врангелем, который настойчиво доказывал мне, что вся общественность и армия в лице ее старших представителей совершенно изверились в генерале Деникине, считая его командование пагубным для дела и присутствие генерала Романовского на посту начальника штаба даже преступным, что необходимо заставить во что бы то ни стало генерала Деникина сдать командование другому лицу и что с этим вполне согласны и что он уже переговорил об этом лично с донским и кубанским атаманами, с председателями их правительств, а также с командующим Донской армией генералом Сидориным и его начальником штаба генералом Кельчевским, с кубанскими генералами Покровским, Улагаем и Науменко, с видными членами Кубанской Рады и Донского Круга, со многими чинами Ставки и представителями общественности и что все вполне разделяют его, Врангеля, точку зрения, и что теперь остановка только за мной и за терским атаманом, а тогда, в случае нашего согласия, мы должны предъявить генералу Деникину ультимативное требование уйти, а в случае нужды не останавливаться ни перед чем».
Это «не останавливаться ни перед чем» сильно напрягло «волчатника», который дал уклончивый ответ, сославшись на необходимость переговорить сначала с терским атаманом Герасимом Вдовенко. После того как Врангель и Шатилов попытались привлечь к заговору и терца, тот прямо заявил, что «Терек на это не пойдет», и тут же направил к Деникину председателя Круга Петра Губарева с предупреждением. Со своей стороны, быстро «просигналил» и Шкуро. Как говорится, вовремя предать — это не предать, а предусмотреть.
К тому же теперь уже приструненная Деникиным Рада и проденикинский атаман весьма подозрительно отнеслись к инициативам барона-карбонария. Его помощник по аппарату главноначальствующего Харьковской губернии Сергей Тверской собирал в Кисловодске кубанскую элиту, пытаясь получить ответ, сможет ли генерал Врангель в случае переворота рассчитывать на поддержку общественных и финансовых кругов. Элита хорошо помнила раскачивавшийся на ветру на Крепостной площади Екатеринодара труп Калабухова. Болтаться рядом никому не хотелось. Отказали.
К тому же Сушков и Скобцов в один голос заявили, что в случае переворота кубанцы «не пойдут в полки, так как генерал Врангель потерял свой престиж на Кубани». Потому и телеграфировал в Тихорецкую, что «задача невыполнима», и всячески тянул ВСЮ АРМИЮ в крестьянский Крым, ибо кубанцы не Белую Россию, а лично его, барона Врангеля, не поддержали в личном перевороте.
Свою политическую и стратегическую «дальновидность» барон доказал, пытаясь убедить обманутого всеми союзниками Деникина в том, что «по сведениям, полученным мною от генерала английской службы Киза, есть полные основания думать, что соглашение с поляками может быть достигнуто… Есть основания рассчитывать на помощь живой силой других славянских народов (болгары, сербы)». Уж сам главком знал, чего хотят поляки.
Врангель докладывал в Ставку: «…зная хорошо настроение казаков, считаю, что в настоящее время продолжение борьбы для нас возможно, лишь опираясь на коренные русские силы. Рассчитывать на продолжение казаками борьбы и участие их в продвижении вторично в глубь России нельзя. Бороться под знаменем «Великая, Единая, Неделимая Россия» они больше не будут, и единственное знамя, которое, может быть, еще соберет их вокруг себя, может быть лишь борьба за «права и вольности казачества»; и эта борьба ограничится в лучшем случае очищением от врага казачьих земель. При этих условиях главный очаг борьбы должен быть перенесен на запад, куда должны быть сосредоточены все наши главные силы».
Деникину следовало все же расставить точки над «2». Произошло еще одно тяжелое свидание в Тихорецкой между бароном, Деникиным и Романовским, во время которого сам главком, по утверждению Врангеля, упорно молчал.