Страница 100 из 108
Звучит как приговор, может история станет арбитром?
БОЛЬШОЙ БЕГ
Принимая командование Добрармией (Кавказской армией оставался командовать генерал Покровский), Врангель традиционно заявил в Ставке, что уже «ни за что не отвечает», потому как не были выполнены ранее предлагаемые им меры.
Он объяснял: «Фронт армии генерала Май-Маевского ежедневно откатывался на 20–30 верст. Бои шли у самого Харькова. Конница «товарища» Буденного, тесня конные части генерала Мамонтова, быстро продвигалась к югу, разрезая добровольческие и донские части. Предложенное мною месяц тому назад решение уже являлось запоздалым. Я ясно сознавал, что рассчитывать на успех при этих условиях нельзя, и задавал себе вопрос, вправе ли я принять на себя непосильную задачу, зная заранее, что разрешить ее и оправдать возложенные на меня надежды я не в силах…»
Проехав по фронтам, встретившись уже при сдаче Харькова с похмельным Май-Маевским и ознакомившись с положением вещей, Врангель выдал новый рапорт, в котором сообщил о своем наследстве («Пьянство и грабежи, повальные грабежи»), на всякий случай обвинил Ставку в «пренебрежении основными принципами военного искусства», в отличие от стратегической мысли штаба Кавказской армии (которая сумела из Царицына продвинуться за пол года лишь на 80 верст), и подытожил: «Армии, как боевой силы, нет!»
Очень странно, что Врангель, ни разу до этого штабной работой не занимавшийся и в теории стратегией не овладевший, постоянно обвиняет Деникина и Романовского, отдавших много лет и штабу, и строю, в стратегической слепоте.
Собственную стратегическую мысль барон проявил сразу, заявив, что Добрармию необходимо «оторвать» от Донской и направить в Крым. Деникин пришел в ужас, понимая, что это значило бы бросить как донцов, так и кубанцев в пасть «дракону расказачивания», и ответил, что «не допускаю и мысли об отходе в Крым». Только на Ростов. Рассекать армию пополам — это же как раз то, чего так жаждал красный РВСР. «Уход Добровольческой армии в Крым вызвал бы неминуемое и немедленное падение донского и всего казачьего фронта, что обрекало бы на страшные бедствия, быть может, на гибель десятки тысяч больных, раненых воинов и семейств военнослужащих (42 733 больных и раненых. — Прим. автора), в особенности добровольческих, рассеянных по территории Дона и Северного Кавказа. Никакие стратегические соображения не могли бы оправдать в глазах казачества этого шага, и казаки отнеслись бы к нему как к предательству с нашей стороны».
Здесь снова сказалось более тонкое знание людей Деникиным, который категорически не советовал Врангелю трогать Мамантова как крайне популярного среди донцов генерала. Тот, конечно же, не послушал, заменив его кубанским генералом Науменко. Как и следовало ожидать, герой августовского рейда обиделся и разослал телеграммы по всем донским полкам, в которых объявил себя оскорбленным таким отношением. Его сразу поддержали атаман Богаевский и генерал Сидорин, сообщившие, что после такого афронта весь 4-й корпус, не желающий служить под командованием кубанца, попросту разбегается с фронта, и собрать его сможет только один Мамантов. А кроме него некому противостоять набравшей силу коннице Буденного.
Командир формируемой конной группы генерал Улагай 8 декабря телеграфировал командарму, что донская конница «совершенно потеряла сердце, разлагается с каждым днем все больше и больше».
Слон в посудной лавке Врангель тут же затрубил «отбой», Мамантова восстановил, корпус вернул в состав Донской армии, из расформированных обозов вернули в строй сразу 4 тысячи казаков, и донцы тут же нанесли Буденному ряд чувствительных уколов. Со знанием психологии, как и стратегии, у барона явно было не все в порядке.
Из-за этого скандала не получилось вовремя собрать под Купянском крупную конную группу для контрудара по Буденному, что позволило красным вольготно чувствовать себя на стыке двух армий.
Сама Добрармия к моменту смены командующих насчитывала 51 тысячу штыков, 7 тысяч сабель и 205 орудий. Были очень серьезные проблемы с комплектацией. После падения Харькова 5-й конный корпус включал в себя всего тысячу сабель, группа войск из Терской бригады, Полтавского отряда и других частей, занимавших оборону Полтавы и отходивших в район Юзовки, под командованием Генерального штаба генерал-лейтенанта Михаила Кальницкого состояли 100 штыков и 220 сабель. Ряд особо пострадавших полков были сведены в батальоны; бившиеся с Буденным под Воронежем два Марковских полка, Алексеевская дивизия и Особая бригада совершенно обескровленные были отведены в глубокий тыл на переформирование.
Врангель рьяно взялся прежде всего за дело укрепления тыла — тут энергии у него было хоть отбавляй. Распорядился вывозить забытых на станциях раненых, на узловых станциях для досмотра уходящих в тыл составов и поиска дезертиров организовал особые комендатуры во главе с генералами или штаб-офицерами, при которых состояли особые военно-полевые суды. Помогло это слабо, но зато украсило станции и полустанки гирляндами повешенных мародеров и дезертиров.
От Ставки до фронта Добрармии было ближе, чем до Царицына, поэтому теперь Врангель с Деникиным поневоле стали видеться чаще. Из этих встреч барон вынес суждение о том, что главком под влиянием военных неудач пал духом и разуверился в конечной победе.
Врангель представляет это дело так: «Мне стало бесконечно жаль генерала Деникина; что должен был испытать этот человек, видя крушение того здания, которое с таким трудом он столько времени возводил и в прочность которого несомненно верил. Как одиноко должен был он чувствовать себя в эти тяжелые дни, когда, по мере того, как изменяло ему счастье, отворачивалось от него большинство тех, кто еще недавно кадил ему. В эти дни лишь твердость, решимость и спокойствие духа вождя могли спасти положение. Это спокойствие духа, эту твердость мог иметь лишь вождь, не потерявший веру в свои войска, убежденный в том, что и они ему верят. Нравственная поддержка Главнокомандующего его ближайшими сотрудниками должна была быть в эти дни, казалось мне, особенно ему необходима».
Похвальная чуткость для человека, который предыдущие полгода посвятил дискредитации главнокомандующего, что, вероятно, тоже стало причиной такого внутреннего состояния Деникина.
Видимо, Врангель был в добром расположении духа, а может быть, даже что-то в генеральской совести проснулось вроде порядочности, а то и раскаяния. Он начертал главкому личное письмо:
Командующий Добровольческой армией
Генерал-лейтенант Барон П. Н. Врангель.
Декабря месяца, 10 дня, 1919 г.
Глубокоуважаемый Антон Иванович!
В настоящую грозную минуту, когда боевое счастье изменило нам и обрушившаяся на нас волна красной нечисти готовится, быть может, поглотить тот корабль, который Вы, как кормчий, вели сквозь бури и невзгоды, я, как один из тех, кто шел за Вами почти сначала, на этом корабле, нравственно считаю себя обязанным сказать Вам, что сердцем и мыслями чувствую, насколько сильно должны Вы переживать настоящее испытание судьбы. Если Вам может быть хоть малым утешением сознание того, что те, кто пошел за Вами, с Вами вместе переживают и радости, и горести, то прошу Вас верить, что и сердцем, и мыслями я ныне с Вами и рад всеми силами помочь Вам.
Деникин был весьма растроган и даже подумал, что, может быть, прежние интриги ушли в прошлое, и теперь два популярнейших военачальника наконец-то начнут плодотворно работать вместе. «Я поверил этим словам, был тронут ими и ответил, что душевный порыв этот нашел во мне самый искренний отклик». Главком ответил не менее проникновенно:
Главнокомандующий Вооруженными Силами на Юге России.
13 декабря 1919 г.
Глубокоуважаемый Петр Николаевич,
Ваше письмо меня глубоко тронуло.
В таком содружестве и чувства, и работы — источник сил и надежд в тяжкое время перемены боевого счастья.
Но оно вернется, я в это глубоко верю.
А Ваш душевный порыв, поверьте, нашел самый искренний отклик.
От души желаю Вам счастья и успеха.