Пруссия без легенд

Отсюда его почти ревностная предупредительность в вопросе особых и привилегированных прав, которые энергично требовали южно-немецкие государства в раздельных переговорах, проводившихся с ними в Версале. Естественно, они все видели, что это присоединение в результате будет означать потерю суверенитета, и они противились этому инстинктом самосохранения каждого символа государственности. Бисмарк считал это только верным: чем больше самостоятельности южно-немецких государств останется в грядущем немецком государстве, тем больше может быть самостоятельности и у Пруссии — и тем самым её перевес снова станет значимым. Он согласился почти на все требования южно-немецких переговорщиков; в особенности Бавария осталась номинально почти суверенным государством с собственной армией и собственной дипломатической службой. Все это приводило к возмущению немецких националистов: они считали, что для немецкого единства Бисмарк мог бы выбить гораздо больше. Но как раз этого он не хотел. Он хотел состояния равновесия, в основе своей все же нечто среднего между союзным государством и союзом государств; Германии, достаточно единой, чтобы в случае войны надежно сплотиться; и достаточно разобщенной, чтобы в состоянии мира быть все еще различимой на отдельные государства, среди которых Пруссия была бы самой большой и могущественной, задающей тон.

Что в конце концов получилось из переговоров в Версале в качестве практического результата, собственно говоря, не было воодушевляющим: расширение Северо-Германского Союза, которое вместе с тем означало ослабление союзнических отношений. Можно было почти что говорить о тесном северо-германском и о рыхлом всенемецком союзе, если глянуть только на конституционно-политические результаты. Те же, кто радовался действительно объединенной Германии, состроили недовольную мину. "Девица уродлива, но жениться придется", — заявил национально-либеральный депутат Ласкер в Северо-Германском рейхстаге. Но тут у Бисмарка возникла гениальная мысль, чтобы подсластить пилюлю: он окрестил "уродливую девицу", которую произвел на свет, старинным именем "Германская Империя" (»Deutsches Reich «), а из безличного "президиума" бундесрата, который означал прусского короля, он сделал "германского императора" (кайзера).

"Кайзер и Рейх" — это были понятия, заставлявшие сердца биться сильнее; и в то же время они одним выстрелом убивали сразу много зайцев. Ведь это были старые требования франкфуртского национального собрания 1848 года; в этом отношении демократические националисты того времени должны были бы чувствовать себя удовлетворенными, что они теперь воплотились в жизнь. Но они с самого начала вовсе не были демократическими и национальными идеями: стародавняя Священная Римская Империя Германской Нации всегда была аморфным объединением княжеств, чем угодно, только не национальным государством, а кайзер (император) избирался князьями, но не народом. И еще теперь Бисмарк жестко следил за тем, чтобы корона императора была предложена его королю его же коллегами-монархами (баварского короля он просто подкупил для этого). Северо-Германский рейхстаг должен был только лишь скромно просить короля не отвергать предложение германских правителей. Таким образом "Кайзер и Рейх" удовлетворили как демократов, так и князей. Но кроме того, это затронуло романтическую струну во всеобщем народном чувстве — возможно, лучше сказать так: "Ударил колокол". Новое, прозаическое и несколько противоречивое прусско-германское государственное образование получило ауру величественного тысячелетнего прошлого, оно предстало как возрождение овеянного легендами рейха саксонцев и кайзера из династии Штауфенов [60]. И наконец титул кайзера, который отныне должен был носить прусский король, подчеркивал первенствующее место Пруссии в новой империи, которое Бисмарк безусловно хотел сохранить за ней.

Гениально — но одновременно парадоксально! Пруссия в качестве основателя империи: это было, если рассматривать в исторической ретроспективе, почти столь же фантастическим действом, как Лютер в качестве папы римского. Ведь вспомним только: прусское королевство вообще смогло возникнуть только потому, что "Пруссия", Восточная Пруссия, принадлежала не Империи, а польской короне, и прусский король сначала мог называться только как король "в" Пруссии (Kцnig» in «PreuЯen). Позже, в качестве короля Пруссии (Kцnig» von «PreuЯen) он был вечной занозой в теле для Империи. В отличие от Австрии, которая глубоко укоренилась в историю Империи, выросла из Империи и никогда полностью не расставалась с имперской идеей, Пруссия скорее была противопоставлением, Анти-империей, в том числе по своей сути. Древний рейх, ветхий, к своему концу с едва различимыми государственными чертами, был универсальным европейским мифом со своими корнями в античном Риме. Пруссия была начищенной до блеска и новенькой, чистым государством разума без какого-либо исторического ореола святости, вполне государство среди государств, совершенно четко просчитанная государственная идея, продукт не средних веков, а Просвещения. То, что именно Пруссия однажды должна будет обновить империю — это в Пруссии классического периода любой посчитал бы за шутку.

Теперь, конечно же, кажется, будто лозунг "Кайзер и Рейх" в 1871 году был только лишь красивым, старонемецким романтическим и историзированным одеянием для немецкого буржуазного национального государства, в целом нового и современного. Но мы видели, что это было нечто большее: по меньшей мере отклонение от обычного национального государства, отвлекающий маневр, с помощью которого Бисмарк всем им — как властителям, так и буржуазным националистам, как южным, так и северным немцам, жителям Пруссии и жителям других земель — хотел угодить, при этом никому из них не давая полностью того, чего они жаждали — вот к чему он в действительности собственно стремился.

По крайней мере на мгновение это ему тоже удалось — за исключением одного: его собственного короля. Для старого Вильгельма I "Кайзер и Рейх" означали, как он буквально говорил, "кончину Пруссии". Он заранее говорил, что титул кайзера, который он должен будет нести впредь, затмит прусский королевский титул. В крайнем случае попробует стать "Кайзером Германии", так, как до этого он был королем Пруссии — стало быть, взойдет Германия в Пруссии вместо восхода Пруссии в Германии. Если же это было невозможно — "что для меня звание комедийного майора?" ("комедийными майорами",»Charaktermajore «называли капитанов, которые при увольнении получали звание майора в качестве утешительного приза). В последний момент он даже хотел сорвать провозглашение кайзера, говорил об отречении. ("Фриц [61] должен заняться делами. Он всей душой с новыми обстоятельствами. Но я ни на йоту не буду ими заниматься, а буду держаться за Пруссию"). Когда Бисмарк в конце концов его уговорил — за день до провозглашения кайзером — король сказал, прослезившись: "Завтра — самый несчастный день моей жизни. Мы будем хоронить прусское королевство".

Бисмарк в письме своей жене описал это как королевскую причуду, и подобным же образом рассматривали это и большинство историков: в лучшем случае как сентиментальную слабость старого человека по отношению к старому и отсталому. Так же смотрело тогда на это и большинство, в том числе большинство жителей Пруссии. Но старый король заглянул куда глубже, чем большинство людей. С провозглашением кайзера в Версале 18-го января 1871 года, день в день через 170 лет после коронации первого прусского короля в Кёнигсберге, началось долгое умирание Пруссии.

Глава 7. Долгое умирание

60

60 Штауфены (Гогенштауфены; Hohenstaufen), династия германских королей и императоров "Священной Римской империи" в 1138–1254.

61

61 Фриц — он имеет в виду своего сына, Фридриха (III)