Страница 66 из 125
Когда ученицы ушли, а экзаменаторы стали совещаться, давая к нам, учителям, высказать кое-какие замечания, я скоро заметил, что об Оттилии вовсе не говорят, а если и говорят, то хотя и без порицания, но с полным равнодушием. Я надеялся, что хоть немного расположу их в ее пользу, если откровенно обрисую ее характер, и тем охотнее взял на себя эту задачу, что мог говорить с полной убежденностью; я и сам в юные годы находился в таком же печальном положении. Меня выслушали со вниманием, но когда я кончил, главный Экзаменатор сказал мне хотя и любезно, но лаконично: «Способности — предпосылка, важно, чтобы они дали результаты. Это и есть цель всякого воспитания, это составляет явное и отчетливое желание родителей и опекунов и невыраженное, полуосознанное стремление самих детей. Это же составляет и предмет испытания, причем судят не только об учениках, но и об учителях. То, что вы нам сказали, позволяет ждать от этой девушки много хорошего, и с вашей стороны, разумеется, похвально, что вы обращаете столько внимания на способности учениц. Если в течение года вам удастся добиться благоприятных результатов, никто не поскупится на похвалы на вам, ни вашей способной ученице».
Я уже смирился перед тем, что должно было последовать, по не ждал, что тотчас же произойдет и нечто еще худшее. Наша добрая начальница, которой, подобно доброму пастырю, не хочется потерять ни одной овечки или, как это было здесь, видеть ее ничем не украшенною, не могла утаить своей досады и, когда экзаменаторы удалились, обратилась к Оттилии, совершенно спокойно стоявшей у окна, в то время как остальные радовались по поводу своих наград: «Да скажите же, бога ради, можно ли производить такое глупое впечатление, вовсе не будучи глупой?» Оттилия отвечала совершенно спокойно: «Простите, милая матушка, как раз сегодня у меня опять головная боль, и довольно сильная!» — «Этого никто не обязан знать!» — заметила наша начальница, обычно столь участливая, и с недовольным видом отошла.
Правда, никто не обязан был это знать: выражение лица у Оттилии при этом не меняется, и я даже не заметил, чтобы она хоть раз поднесла руку к виску.
Но это было еще не все. Дочь Ваша, сударыня, всегда живая и непосредственная, на радостях после своего нынешнего торжества повела себя несдержанно и заносчиво. Она носилась по комнатам со своими наградами и похвальными листами и, подбежав к Оттилии, стала ими размахивать перед ее лицом. «Не повезло тебе сегодня!» — кричала она. Оттилия ответила совершенно спокойно: «Это еще не последнее испытание». — «А ты все-таки всегда будешь последней!» — крикнула Ваша дочь и побежала дальше.
Оттилия всякому другому показалась бы спокойной, но не мне. Неприятное душевное состояние, с которым ей приходится бороться, обычно проявляется у нее неровным цветом лица. Левая щека на миг покрывается румянцем, а правая бледнеет. Я заметил это и не мог не дать волю моему участию. Я отвел в сторону нашу начальницу и серьезно поговорил с ней обо всем. Эта достойная женщина признала свою ошибку. Мы долго совещались, обсуждали дело, и я, не собираясь еще дольше распространяться, сообщаю Вам то, на чем мы остановились и о чем просим Вашу милость: возьмите Оттилию на время к себе. Причины этой просьбы Вы лучше всего уясните себе сами. Если Вы согласны, я подробнее напишу о том, как нужно обходиться с этой милой девушкой. Когда же Ваша дочь, чего следует ожидать, покинет наш пансион, мы с радостью опять примем Оттилию.
Замечу еще одно, так как боюсь забыть об этом впоследствии: мне никогда не приходилось видеть, чтобы Оттилия чего-нибудь требовала или хотя бы о чем-нибудь настоятельно просила. Бывает, однако, хотя и редко, что она старается отклонить какое-нибудь требование, обращенное к ней. При этом она делает жест, который на всякого, кто понимает его смысл, оказывает неотразимое действие. Она складывает ладони, подымает руки кверху и прижимает их к груди, чуть наклоняясь вперед и глядя на своего настойчивого собеседника такими глазами, что он рад отказаться от любого требования или даже просьбы. Если Вы, милостивая государыня, когда-нибудь увидите этот жест, что маловероятно при Вашем отношении к Оттилии, то вспомните меня и будьте к ней снисходительны.
Эдуард прочитал эти письма вслух, не раз улыбаясь и покачивая головой. Не обошлось и без замечаний об отдельных лицах и обо всем положении дела.
— Довольно! — воскликнул наконец Эдуард, — решено, она приедет! У тебя, дорогая, будет помощница, а мы можем теперь рассказать и о своем плане. Мне необходимо переехать в правый флигель, к капитану. Работать нам лучше всего утром и вечером. Зато для тебя и Оттилии места будет вдоволь.
Шарлотта согласилась, и Эдуард обрисовал ей их будущий образ жизни. Между прочим, он сказал:
— Со стороны племянницы очень мило, что у нее иногда болит левый висок; у меня временами болит правый. Если это случится в одно и то же время и мы усядемся друг против друга, я — подпершись правой рукой, она — левой, и повернем головы в разные стороны, получится премилая симметричная пара.
Капитан готов был увидеть в этом нечто угрожающее, но Эдуард воскликнул:
— Дорогой друг, остерегайтесь некоего Г! А что делать нашему Б, если у него отнимут В?
— Казалось бы, — заметила Шарлотта, — что это разумеется само собой.
— Конечно, — воскликнул Эдуард, — оно возвратится к своему А, к своей альфе и омеге! — И, вскочив с места, он крепко прижал Шарлотту к своей груди.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Карета, доставившая Оттилию, подъехала к замку. Шарлотта вышла ей навстречу; милая девушка порывисто бросилась к ней, упала к ее ногам и обняла ее колени.
— Зачем же такое самоуничижение! — слегка смущенная, сказала Шарлотта, стараясь ее поднять.
— Самоуничижения тут нет, — ответила Оттилия, не поднимаясь с земли. — Мне приятно вспомнить время, когда я была так мала, что доходила вам только до колен, но уже так была уверена в вашей любви.
Она встала, и Шарлотта от всей души обняла ее. Ее представили мужчинам и окружили заботой и вниманием. Красота — всюду желанная гостья. Оттилия, казалось, следила за беседой, сама, однако, не принимая участия в ней.
На следующее утро Эдуард сказал Шарлотте:
— Она премилая девушка, приятная собеседница.
— Собеседница? — с улыбкой переспросила Шарлотта. — Да она ведь и рта не раскрывала.
— Разве, — ответил Эдуард, как бы стараясь вспомнить, — странно, однако!
Шарлотта лишь намекнула вновь прибывшей, что́ делать по хозяйству. Оттилия быстро постигла и, что еще важнее, почувствовала весь уклад дома. Она сразу поняла, что́ следует делать для всех и что́ для каждого в отдельности. Все у нее шло по порядку. Она умела распорядиться, как будто и не отдавая приказаний, а ежели кто-нибудь мешкал, тотчас же сама бралась за дело.
Заметив, сколько у нее остается свободного времени, она попросила у Шарлотты позволения составить себе расписание, которого стала строго придерживаться. В том, как она исполняла порученное, Шарлотта узнавала черты, знакомые ей из писем помощника. Оттилию предоставили самой себе. Шарлотта лишь изредка пыталась расшевелить ее. Так, она несколько раз подкладывала ей притупившиеся перья, чтобы приучить ее писать почерком более свободным; но вскоре перья оказывались тонко очиненными.
Они условились говорить между собой по-французски; и Шарлотта еще более настойчиво следила за этим, потому что Оттилия, когда упражнение в чужом языке вменялось ей в обязанность, становилась разговорчивее. При этом ей даже случалось сказать больше, чем она, видимо, хотела. Особенно позабавил Шарлотту ее обстоятельный, однако беззлобный рассказ о жизни в пансионе. Оттилия стала для Шарлотты приятной собеседницей, и в ней со временем она надеялась найти и верного друга.
Шарлотта между тем пересмотрела старые письма, относившиеся к Оттилии, желая восстановить в памяти все суждения, высказанные об этой милой девушке начальницей пансиона и ее помощником, и сверить их с собственными впечатлениями. Она всегда считала, что нужно поскорее узнать характер человека, с которым живешь бок о бок, и составить себе суждение о том, чего от него можно ожидать, что в нем поддается воспитанию, с чем следует раз и навсегда примириться и что простить.