Страница 28 из 119
Клавиго. Знаешь ли, человек для меня — загадка. Я в самом деле любил ее, она влекла меня к себе, она владела моими помыслами, и я, припав к ее стопам, клялся ей, клялся себе, что так будет вечно, что я мечтаю принадлежать ей безраздельно, как только добьюсь места и положения в обществе… А теперь, Карлос!
Карлос. У тебя еще есть время! Когда ты преуспеешь в жизни, достигнешь желанной цели, ты сможешь увенчать и увековечить свое счастье, вступив в разумный брак и породнившись с богатым, и знатным родом.
Клавиго. Ее нет больше! Ее нет больше в моем сердце, и если бы иногда я не вспоминал о постигшем ее несчастье… Как же непостоянен человек!
Карлос. Удивляться надо бы постоянству! Приглядись, разве не все в мире меняется? Почему же страсть должна быть постоянной? Не мучь себя, она — не первая покинутая девушка и не первая, нашедшая потом утешение. Если хочешь моего совета — вон там, напротив, живет молодая вдовушка…
Клавиго. Ты же знаешь, я не охотник до таких предложений. Роман, не подсказанный сердцем, меня не привлекает.
Карлос. Ох, уж эта тонкость чувств!
Клавиго. Довольно! Не забывай, сейчас самое главное — сделать так, чтобы новый министр не мог без нас обойтись. То, что Уолл оставляет пост губернатора Индии, только усложнит нашу задачу. Хотя меня это не слишком пугает — влиятелен он будет по-прежнему, они с Гримальди друзья, а мы умеем кланяться и пустословить…
Карлос. А думать и поступать, как нам заблагорассудится.
Клавиго. Это в жизни самое главное. (Звонит слуге.) Вот, возьмите лист и отнесите в книгопечатню!
Карлос. Мы свидимся сегодня вечером?
Клавиго. Вряд ли. Но вы все же зайдите узнать.
Карлос. Хорошо бы нынче как следует поразвлечься, а до вечера я должен опять писать, писаньям конца не видно.
Клавиго. Полно! Не гнули бы мы спину для стольких людей, нам не удалось бы стольких оставить позади.
ДОМ ЖИЛЬБЕРА
Софи Жильбер, Мари Бомарше, дон Буэнко.
Буэнко. Вы плохо спали этой ночью?
Софи. Я еще вечером предостерегала ее. Она так бурно веселилась и болтала до одиннадцати, что не могла заснуть от возбуждения, а теперь снова задыхается и плачет все утро напролет.
Мари. Что ж это брат наш не едет! Он опаздывает уже на два дня.
Софи. Наберись терпения, скоро он будет здесь.
Мари (встает). Я сгораю от желания увидеть брата, моего судью, моего спасителя. Я ведь едва помню его.
Софи. А у меня он так и стоит перед глазами, пылкий, искренний, добрый мальчуган лет тринадцати, таким он был, когда отец отослал нас сюда.
Мари. Он человек благородной, большой души! Вы ведь читали письмо, которое он написал, узнав о моем горе! Каждая буква его письма запала мне в сердце. «Если ты виновата, — пишет он, — не жди прощения; горе твое лишь усугубится презрением брата и проклятием отца. Если же ты невинна… о, тогда отмщение, яростное отмщение настигнет изменника!» Я в трепете! Он приезжает! Но я не за себя трепещу, бог свидетель, я неповинна. Вы, мои друзья, должны… Ах, мне самой не ведомо, чего я хочу! О, Клавиго!
Софи. Послушай, сестра! Ты погубишь себя!
Мари. Я буду молчать. И не буду больше плакать. Кажется, у меня и слез больше нет. Что проку в слезах? Мне только жаль, что я отравляю вам жизнь. Ведь на что мне, собственно, жаловаться? Я видела много радости, покуда жив был наш старый друг. Любовь Клавиго тоже радовала меня, наверное, больше, чем его — моя любовь. А как же дальше? Что значу я, что людям в девушке, чье сердце разбито, в девушке, которая чахнет и губит свою молодую жизнь?
Буэнко. Мадемуазель, я вас умоляю!
Мари. А ему, ему разве не безразлично, что он разлюбил меня? Ах, отчего я более не достойна любви? Но хоть пожалеть-то меня он должен! Бедняжку, которую он сумел так привязать к себе, что без него ей остается влачить жизнь в тоске! Пожалеть! Не нужно мне его жалости!
Софи. Если бы я могла внушить тебе презрение к этому ничтожеству, достойному лишь ненависти!
Мари. Нет, сестрица, он не ничтожество; и разве непременно надо презирать того, кого ненавидишь? Да, иной раз я ненавижу его, иной раз, когда испанский дух вдруг овладеет мною. Недавно, совсем недавно мы встретились с ним, и при виде его я вновь ощутила всю пылкую мою любовь, а когда мы вернулись домой и я вспомнила, как он вел себя, вспомнила его спокойный, холодный взгляд, который он бросил на меня, идя рядом с ослепительно прекрасной дамой… о, тут в душе своей я стала испанкой, схватила кинжал, взяла яд и надела маску. Вы поражены, Буэнко? Но это, разумеется, была лишь игра воображения.
Софи. Глупая девчонка!
Мари. Фантазия повлекла меня за ним, я видела его у ног новой возлюбленной, видела его нежность и покорство, которыми он отравил меня, и метила прямо в сердце изменника! Ах, Буэнко! Но вдруг я вновь стала мягкосердечной французской девушкой, которой неведомы ни мстительный кинжал, ни любовное зелье. Плохи наши дела! К нашим услугам лишь песенки, чтоб развлекать возлюбленных, веера, чтоб их наказывать, а если они неверны нам?.. Скажи, сестрица, как поступают во Франции, когда изменит возлюбленный?
Софи. Проклинают его.
Мари. А еще?
Софи. Отпускают на все четыре стороны.
Мари. Отпускают! Может быть, и мне отпустить Клавиго? Если так делается во Франции, почему бы нам в Испании не перенять эту моду? Почему француженке не остаться француженкой и в Испании? Так отпустим же его и найдем себе другого, по-моему, и здесь женщины поступают не иначе.
Буэнко. Он нарушил торжественное обещание, а не покончил с легким романом, светской интрижкой. Мадемуазель, вы оскорблены, задеты за живое. Никогда еще мне не было так тягостно мое положение ничтожного мирного гражданина Мадрида, никогда еще я не робел так, как теперь, когда чувствую, что бессилен добиться справедливой кары для этого лукавого царедворца.
Мари. Когда он был просто Клавиго, а не архивариусом короля, пришлым провинциалом, которого ввели к нам в дом, он был так добр, так любезен! Его честолюбие, все его высокие устремления, казалось, были порождены его любовью. Для меня хотел он завоевать имя, положение, состояние — ему это удалось, а я!..
Входит Жильбер.
Жильбер (жене, шепотом). Брат приехал.
Мари. Брат! (Она дрожит, ее усаживают в кресло.) Где он, где? Приведите его сюда! Отведите меня к нему!
Входит Бомарше.
Бомарше. Сестра! (Отходя от старшей, бросается к младшей.) Сестра моя! Друзья! О, сестра моя!
Мари. Ты здесь? Благодарение богу, ты здесь!
Бомарше. Дай мне опомниться!
Мари. Мое сердце, бедное мое сердце!
Софи. Успокойтесь! Любезный братец, я надеялась увидеть тебя более невозмутимым.
Бомарше. Невозмутимым! А разве вы невозмутимы? Разве по тому, как растерянна эта бедняжка, по твоим заплаканным глазам, по горестной бледности твоего лица, по мертвому молчанию вашего друга я не вижу, что вы так несчастны, как я и представлял себе во все время моего долгого пути! И даже еще несчастнее, — ведь я вижу вас, заключаю вас в свои объятия, действительность лишь удваивает мои чувства! О, сестра!
Софи. А что отец?
Бомарше. Он благословляет вас и меня, если я вас спасу.
Буэнко. Сударь, позвольте незнакомцу, с первого взгляда увидевшему в вас благородного, смелого человека, обнаружить перед вами то глубокое сочувствие, с которым он относится ко всей этой истории. Сударь мой! Вы проделали неслыханно долгий путь во имя спасения своей сестры, во имя мести! Милости просим! Вы явились, точно ангел с неба, пусть даже устыдив всех нас!