Стихотворения

Июнь 1842

ТО, ЧТО Я УВИДЕЛ ОДНАЖДЫ ВЕСНОЙ

Услышав чей-то плач, я в дверь вошел поспешно. Там четверо детей рыдали безутешно, А мать была мертва. Нет слов, чтоб описать Окостеневший труп и жалкую кровать. Я словно заглянул в раскрытую могилу… Очаг давно остыл, солома крыши сгнила, В глазах детей была недетская тоска; Улыбкой, как лучом, пробившим облака, Лицо покойницы зловеще озарялось, И мальчик лет шести мне говорил, казалось: «Взгляни, в какую тьму мы ввергнуты судьбой!» Да, преступление здесь было предо мной. Какое? Женщина с душой невинной, ясной Трудилась на земле, цветущей и прекрасной. Небесный промысел любовно сотворил Ее для радости. Простым рабочим был Муж этой женщины. Без зависти, без злобы Шагами мерными брели по жизни оба. Холерой заболел и умер муж, а ей Достались нищета и четверо детей. Она работала упорно, терпеливо, Была внимательна, опрятна, бережлива. Без простыней кровать, нет в очаге огня… Не жалуясь, судьбу напрасно не кляня, Она бралась за все: чинила, вышивала, Циновки делала, ночей недосыпала, Чтоб накормить детей. Она честна была, И вот — от голода беззвучно умерла. А птицы весело в лесу порхали дальнем, Стучали молоты по звонким наковальням, Кишели масками нарядные балы, Где пары прятались в укромные углы, — Везде кипела жизнь. Купец считал монеты, Катились с грохотом по улицам кареты, Мужчины у кафе смеялись без забот, Над морем встряхивал султаном пароход… И среди радости, веселья, шума, света, Скрываясь от людей, тайком в лачугу эту К несчастной женщине вполз голод, как удав, И тело бедное стальным объятьем сжав, Он задушил ее, безжалостный и жуткий. О, голод — это взгляд бездомной проститутки, Кастет грабителя, дрожащая рука Ребенка, жадно хлеб крадущего с лотка, Горячка бедняка на ложе одиноком, Последний хрип того, кто был раздавлен роком… Господь, господь! Богатств земли не сосчитать, И злаки и плоды дарует наша мать… Вот дерево в цвету, вот нива золотая… Все сущее живет, забот и бед не зная; У мошки в бузине есть пища и приют, Малиновку поит прозрачной влагой пруд, Терзает ягуар добычу кровожадно, Угрюмый, гнусный гриф живет могилой смрадной, И только человек на голод обречен! О, голод обществом преступно порожден! Оно из недр своих убийцу выпускает. Скажите, почему от голода страдает Ребенок на заре своих печальных дней И почему птенцы счастливее детей?

Апрель 1840

В БАЛАГАНЕ

Лев! Пленный богатырь! Я замер, молчаливый, Перед величием твоей тяжелой гривы: Она — как балдахин под потолком тюрьмы. Ты на меня глядел, я на тебя — и мы Задумались, и был твой взор глубок. Нам, людям, Чем мельче мы душой, чем мы ничтожней будем. Тем больше свойственно самодовольство нам, И глаз наш отразит с тревогой пополам Тщеславье замысла, потуги жалкой страсти Иль упоение самовлюбленной власти. Пускай невежды мы и злобны, как змея, — А глаз, блестя, кричит: «Я! Этот карлик — я!» У нас укрыт в зрачке лишь наш убогий разум. А зверь, прикрывшийся под кленом или вязом, Бегущий вглубь лесов иль в заросли у рек, В тех дебрях, где дышать не может человек, Живет отшельником, собрат звезде и розам; Спокойный, сумрачный дикарь, он с верболозом И с камнем вековым заводит разговор; Под рокот родника в лощине древних гор К нетоптаной траве он жмется рыжей мордой И к звездной высоте свой рык возносит гордо. Он спит и видит сны; он походя сметет Бесчинной лапою вертепа черный свод. Себя не знает он; под бровью горделивой Укрыл он цепь холмов у мглистого залива И тени длинные, звезду, сплетенье трав И тайну темную задумчивых дубрав. Из этих мудрых глаз глядит спокойным взором Природа вечная со всем ее простором.

Июнь 1842

БЕССОННИЦА

Когда чуть брезжит день, с ночной сражаясь тенью, И сквозь окно зари, подобное виденью, Льет бледные лучи на мглистый небосвод, — Так на порог тюрьмы лучи надежда льет, — Тогда легко вставать и радостно трудиться. В часы, когда рассвет поет свой гимн, как птица, В него вплетается торжественной строфой Людской привычный труд, священный и простой. Слагает плуг псалмы; чудесным звукам вторя, В уключине весло поет над бездной моря; Вонзаясь в дерево, отточенный топор Напевом радостным безмолвный будит бор. Но как таинственно средь ночи пробужденье, Когда земля молчит, погружена в забвенье, И люди крепко спят, и в окнах нет огней, И с неба вниз бегут семь золотых коней В конюшню, к полюсу!.. О, как необычайно Проснуться в этот час, услышав голос тайный, Прикосновение почувствовав к плечу: «Я здесь. Работа ждет». Плоть стонет: «Не хочу! Я сплю. Я утомлен вчерашнею ходьбою. Оцепененье сна еще владеет мною. Помилосердствуй, дух, дай отдохнуть и мне! Едва прилягу я, забудусь в тишине, — Упрямый, ты ко мне приходишь. Мир бесшумен, Кругом глухая ночь… Так будь благоразумен! Ну что ж, открыть глаза принудил ты меня. Темно… Еще далек рассветный проблеск дня. Уйди! Мне так тепло, я грежу о любимой, О пряди шелковой, во мраке еле зримой, На грудь мне сыплются и звезды и цветы… Уйди! Придет заря — тогда вернешься ты. Я отвернусь к стене, ты слышишь? Убирайся! Рукою огненной ко мне не прикасайся! Я приручил мечту, она робка как лань, А ты вспугнул ее… Оставь меня, отстань! Я спал мертвецким сном, храпел что было мочи… О, боги! Мысль моя во тьме безмолвной ночи Намотана, как нить на злом веретене. Ты стих трепещущий протягиваешь мне, — Он прежде в облаках порхал, подобно птице… Я не хочу его! Свирепый ветер злится И дверь мою крушит, как сказочный дракон, И ревом полнится туманный небосклон. Уйди, палач! Твой стих я выпущу на волю, И глаз не разомкну, и нынче высплюсь вволю. Ну, сжалься надо мной; дружны мы столько лет! Я не могу, я мертв, я сном окован…» «Нет! Ведь я не сплю! — твердит мне замысел-мучитель. — Влачи оковы, раб! Исполни долг, мыслитель! Как, ждет охапки сна бесстыдный этот скот? Нет, мне заря всегда свой луч румяный шлет. Пусть плоть, покорствуя, несет страданий бремя. Колодник, не ленись! Мое настало время». И плоть побеждена, и властвует душа, Я покоряюсь ей, и вот ко мне, спеша, Бегут наброски драм, рой замыслов дрожащий, Рюи, и Марион, и Сильвы рог звенящий; Во тьме я чувствую романа скорбный взгляд, И оду вижу я, что с Дантом сходит в ад Иль поднимается с Горацием к светилам, — И должен я писать со страстью, с гневным пылом. Неведомой тропой, что в дальний край ведет, Я должен двигаться без устали вперед, Стих за стихом слагать и слово вслед за словом. Ночной одетый мглой, в молчании суровом Преследуя мечту, я должен вдаль идти По вдохновения скалистому пути, И должен посетить леса, поля, дубравы, Кладбища сонные, где пахнут смертью травы, Озера, что таят чудовищ в глубине, — Я, всадник сумрачный на сумрачном коне.