Стихотворения

Джерси, 1 августа 1853

XII

ОХРАНИТЕЛЬ О ВОЗМУТИТЕЛЕ

Я спал ли? Бодрствовал? Судите, вам видней. Какой-то человек — перс, турок, иудей? — Правдивый и крутой, член партии порядка, Сказал: «Я, как юрист, казнь эту, скажем кратко, Приветствую. Казнен бесстыдный шарлатан И анархист. Закон нам для порядка дан: Он защищает власть. Какое ж тут сомненье? А если дан закон, должно быть исполненье. Есть истины к тому ж — и вечные притом; Их должно охранять, хотя бы топором. А он явился к нам с моралью сладкогласной: Добро, Любовь, Прогресс — и прочий вздор опасный. Он осмеял наш культ, столь чтимый с древних лет; Он был из тех, кому святыни в мире нет, Не чтил он ничего, что люди чтут по чину. Чтоб насаждать свою греховную доктрину, Он собирал, бродя в трущобах, разный сброд; Шли рыбаки к нему (тупой и злой народ), Погонщики скота, бродяги, попрошайки; Себе учеников обрел он в этой шайке. Он к образованным не обращался, — нет! — К достойным, у кого есть деньги, и обед, И положение. Вносил он смуту в массы. Он, пальцы разводя и делая гримасы, Пытался врачевать бессильных и больных, Презрев закон. Но есть немало дел иных. Обманщик, поднимал он мертвецов из гроба! С фальшивым титулом, как знатная особа, Призваньем ложным он кичился пред толпой. Он шлялся, говоря: «Все следуйте за мной!» Бродить по всей стране с учением подобным — Ведь это ж призывать к боям междоусобным, Меж граждан сеять рознь, и ненависть, и тьму! Все видели, как шли язычники к нему, Из тех, кто спит в печах для гипса и в канавах: Кто хром, кто глух, кто слеп, кто в струпьях, сплошь кровавых, И рьяно их скребет щербатым черепком. Все люди честные, плюясь, вбегали в дом При виде этого фигляра с этой кликой. Какой-то праздник был, не помню; в злобе дикой, Крича, схватил он бич и, с кучей пышных слов, Стал грубо выгонять из храма продавцов, Платящих должный сбор, людей достойных, видных, Державших лавочки товаров безобидных В притворе — с ведома и клира и властей, Что получали часть законных барышей. Шатался с девкой он — позорище какое! Он разглагольствовал, расшатывал устои Семьи, религии, морали; подрывал Основы общества; он деньги отрицал! Народ за ним валил, бросая хлеб несжатым На нивах; это ж бред! Он угрожал богатым; Он нищих ублажал, твердя, что все равны, Все братья в мире сем; что мы забыть должны О господах, рабах, великих и ничтожных; Что плод земли — для всех; он клир, в словах безбожных, Грязнил, кощунствуя. Ведь это смертный грех! Он богохульствовал. На улице! При всех! При каждом босяке!.. Он слишком стал опасен. До коих пор терпеть? Закон предельно ясен… Распяли!» Он словцо столь кротко произнес, Что вздрогнул я. «Кто вы?» — раздался мой вопрос. Он отвечал: «Урок был нужен, скажем прямо… Кто я? Я — Элисав, письмоводитель храма». — «О ком же речь идет?» — спросил я в простоте. «Да о бродяге том, — ответ был, — о Христе».

Джерси, 23 декабря 1853

XIII

СИЛА ВЕЩЕЙ

Пусть честный человек пред подлецом склонен; Пусть грязь в истории; империя и трон Пускай косят с Парье, хромают с Талейраном; Пусть видят «божий перст» указкой шарлатанам; Пусть вместо посоха дубину папа взял; На Поле Марсовом Убийство-генерал И Кража-адъютант пусть блещут на параде; Пусть принц, в своем дворце укрытый, как в засаде, Как бы на острове неведомом пират, Стрелять, насиловать, рубить и грабить рад; Пусть, колотя в тамтам, Христовы бонзы с жаром: «Вратам отверзнуться!» — вопят перед Суфларом; Пусть преступлению кадят во всех листках — В тех, где строчат Ромье с бокалами в руках, В их золотом дворце, средь пиршеств и объятий, И в тех, где жуликов бодрит святой Игнатий; Пусть в подлых тех судах, где, оскорбляя взгляд, Два разные Моро — с одним лицом — сидят, Под градом тумаков сгибаются законы; На койке лагерной пускай центурионы Над справедливостью насильничают всласть; Пусть царь творения ничком спешит упасть Пред волком, что успел вскочить на трон имперский; Пусть холод ужаса, смех обрывая дерзкий, Отображает все, что видим мы кругом; Пусть саблей торг ведет Опуль, Кюшваль — пером; Пусть в жалких копиях великие бандиты Воскресли; пусть сенат, лакеями набитый, Низкопоклонствует, — столь подлый мамелюк, Что возмутились бы Махмуд или Сулук; Коль верят в деньги лишь, коль бог — кошель, пусть в алом Наряде сам Гуссе гуляет кардиналом; С Фемидой дряхлою пусть меж ослизлых стен, — Там, где Монжи бубнит, — как с девкой, спит Мандрен; Пусть на Сибура желчь струит Вейо и рядом Монталамбер, присев на паперть, брызжет ядом; Пусть во дворец на бал сзывают явных шлюх, Чьи платья лишь вчера, шурша, дразнили слух На улицах, — подруг ландскнехта с носом грека; Гайнау в Брешье пусть был яростней Лотрека; Пусть от Босфора и до Гибралтара вспять Ползет Наполеон, грозивший наступать: Орел ведь очень стар, подагрою томится Маренго, Эсслинг — сед, прострел у Аустерлица; Пусть оба, наш тиран и русский царь, дрожат, — Медведи, что, боясь, друг друга съесть хотят; Пусть, распушив султан, на скакуне горячем Блистает Сент-Арно, кося глазком палачьим, — Талантливый мясник и лицедей притом; Пусть прячется Париж и чванится Содом; Уден и Эскобар одной пусть мажут мазью; И пусть благодаря всем этим, полным грязью, Блестящим подлецам, ужасным как чума, Спешащим из церквей в игорные дома, Всем этим жуликам, прохвостам, подлипалам Святой Варфоломей сменился карнавалом, — Все это для тебя, Природа, жалкий вздор!.. Праматерь общая! Ты, вскинув кроткий взор, Сидишь у наших врат загадочной Изидой, Кибелой дряхлою и свежею Иридой; Все наши мерзости, свершаемые тут, Перед лицом твоим, как мрак ночной, прейдут. Не все ль тебе равно, шута или тирана Посадят возглавлять соборы Латерана? Декабрь, закон в руках у пьяной солдатни, Бутылки битые средь красных луж резни — Тебе ничто: своим ты следуешь законам. Когда рабочий люд, в оцепененье сонном, Забыл, как верную вгоняют пулю в ствол, И вольный наш народ надел ярмо, как вол, И мой упорный дух, что к вечной цели правит, Горчичники стихов на летаргию ставит, — Ты тоже спишь… Порой тюремных стен заслон Несчастных узников пропустит скорбный стон, Которых в кандалах томят Руэр с Барошем (Лакей ведь может стать и палачом хорошим): Из грязи их сердца, но в них гранит найдешь; Тут стих взовьется мой, и, чтоб визжал Барош, Я для бича ремней нарежу из Руэра, — Но равнодушна ты; из твоего кратэра Струится жизнь и вновь течет в него волной; Ты позволяешь все: и заговор ночной, И нож, и кровь, и Рим, распятый Ватиканом, И в кандалах Париж, и принцев с их капканом, С приманкою присяг, и сети пауков, И возмущенный вопль взволнованных умов; Уйдя в спокойствие, храня все ту же позу, В конюшнях Авгия ты гнить даешь навозу, Тому, что свергли мы, даешь возникнуть вновь И в жилы дряхлых зол вливать живую кровь, А Франции — дрожать перед последним вздохом, А проституткам петь, а трусам и пройдохам По норам прятаться, кротам забыть про свет, — Чтоб льву рычащему завидовал поэт! Тебе не свойственны ни гнев, ни возмущенье. Спокойно ты глядишь, без дрожи и волненья, Как по твоим цветам, меж кленов, сосен, ив Гуляет сверхподлец, надменен и спесив; Когда Тролон с зарей нечистый глаз разлепит, Венера светлая, вся нежный блеск и трепет, С презреньем бы должна покинуть небосклон, — Но ей и невдомек, что поднял взор Тролон! Дюпену срезывать ты позволяешь розы! Покуда, бархатом свои прикрыв угрозы, Европу напугав, венчанный людоед На троне сторожит и на ушко совет Ему дают, прильнув, Лойола с Трестальоном, — Ты пролагаешь путь в земле росткам зеленым. Пока с конклавами сенаты ужас льют, Пока в Америке рабами торг ведут, Как в Риме до Христа, и длань американца Ярмо невольничье на шею африканца Кладет, и человек за доллары идет, — Моря волнуешь ты, вращаешь звездный свод, Гнешь ленту радуги, льешь ароматы в воздух, Шлешь бабочек в поля и песни множишь в гнездах, Вплетаешь в зелень рощ багряных роз кусты; Соревнование устраиваешь ты На приз, что ангелы на небе учредили, Меж чистотою дев и белизною лилий. Когда ж, в отчаянье от гнусностей и бед, В пустыню, сжав кулак, дрожа, бежит поэт, Ты говоришь: «Приди! Я здесь! Тебя люблю я. И я чиста!» И вот, блаженней поцелуя, На лоб горячечный, где крови бьется ток, Прохладу сладкую струит любой лесок! Порой, глядя, как ты средь мерзости несносной Спокойно гонишь дни, сменяешь зимы, весны, Бесстрастна, холодна, защищена броней, Которой не пробить, — дивится ледяной Душе твоей поэт. Когда спокойно, строго Изгнанник, мученик, избранник чистый бога Умрет, не жалуясь, от нестерпимых мук, Твои заботы все — чтобы могильный жук Был ярко расцвечён, хотя слепа могила. Вкруг королевских плах ты вороньё вскружила. Над злым и добрым твой — все тот же — небосвод. Тебя животная, слепая жизнь влечет; Ты камнем занята, кустом, травинкой, мухой; Добру и злу равно твое не внемлет ухо; Вкруг человека ты спокойно видишь ад; Цикуту вырастишь — и что тебе Сократ? Ты нужды создаешь, инстинкты, аппетиты; Жрут слабых сильные; кто больше — те и сыты; Голубку ястреб рвет, и крысу ест медведь; Плодитесь же быстрей, коль должно умереть, Кишите, множества! Живите и губите. Луг зеленеет, ночь за днем встает в зените, Конь ржет, осел ревет, мычит утробно бык… Природа грозная! Слепым твой мнится лик! Всё попираешь ты, всегда одна и та же, В самозабвении не замечая даже, Как два чудовища склонились над тобой: Князь тьмы, создавший зло, и Каин, полный тьмой! О нет! Не так! Не так!.. Стоглаза и крылата, Свой исполинский труд ты выполняешь свято, Природа! Пусть иной — не я — тебя хулит! Покуда наша цепь у наших ног звенит И сумраки встают со всех сторон густые, — То силы скрытые твои, твои стихии Мятежные: река, вулкан с багряным ртом, Зыбучий воздух, газ, меняющий объем, Глухой подземный ключ, ток и эфир незримый — Твои подручные! Их сонм неисчислимый Во тьме работает без устали, без сна, — И тем свобода нам тобой возвещена! Все трудится: магнит, железо, уголь, сера! Чтоб рай нам стал жильем, не адская пещера, Все силы кличешь ты из недр, из глубины. Ты шепчешь: «Бедные Адамовы сыны! Груз мира старого вы, как рабы, влачите; Но каждый мой закон вам к воле шаг. Ищите!» И что ни день, глядишь, то новый пролит свет: Ученый выследит, иль случай даст ответ; Что ветром сеяно, то снято вычисленьем. Над каждой тайною с упорным вдохновеньем Мечтают Фарадей и Вольта; что ни час, То книга вечная ясней для зорких глаз, То раздвигаются — пусть медленно — границы; И, как таран, что бьет по воротам темницы, Род человеческий, копаясь, шаря вкруг, Нащупав истину, мир потрясает вдруг! Народы сближены!.. Законы и заботы, Стремленья, навыки, мечты, перевороты, Сердцам дающие созреть, сменив чекан, Париж, Нью-Йорк, Берлин, просторы дальних стран — Все нитью связано, что в недрах моря скрыта, И сила тайная, у молнии отбита, С морским течением слила поток идей. Наука, чей прибой все выше, все сильней, Смывает жезл и трон, кумир и автократа. Жизнь, мысль, движенье, рост!.. Полет аэростата Людей к мечте зовет из глубины небес. И вот он — Ханаан! Мы в нем, в краю чудес! Стон уступил любви, гроб смыт водой живою, И песнь — наследница укусу, рыку, вою. Как жрицей древнею, наукою впряжен В повозку тяжкую взамен коня грифон, И пламя из ноздрей зверь извергает медный. Вселенной властвует отныне дух победный. Где ужас царствовал, где вечной жертвой мук Влачился человек, таща верблюжий вьюк, В оковах, созданных невежеством упорным, Где суеверия росли столбом позорным, Где цезари, пятой на душу наступив, Гасили свет, и мысль, и пламя, и порыв, Где зло угрюмое, сеть натянув покрепче, Червям дарило прах, — ты взмыла птицей певчей! В твоем дыхании восходит, не спеша, Свободы чистая и светлая душа — Из трав, булыжников, из веточки зеленой Сверкает, знания нам преврати в законы; И, мира старого в куски дробя броню, Ток воздуху дает, плеск водам, жар огню, С грозою катит гром, бушует с океаном, Живет! И мир уже не подчинен тиранам! Материя была мертва — и ожила; Топтала род людской, теперь дает крыла. Везде ростки добра, и радость веет всюду, О, будь горда собой, нас приобщая к чуду Твоих таинственных и благостных даров! Гляди, как мать глядит, когда господь готов Ей даровать дитя. Взирая в бесконечность, Гляди, как от тебя родится Человечность! Идея! Жизнь! В сердцах — преображений свет! Прогресс, объединя плоды своих побед, Идет все далее, бескровно покоряя. Из груды дивных дел, которых никакая Назвать не может речь и не охватит взор, Дух человеческий родится — взмыть в простор, Преображая все — культ, нравы, быт, законы. Былое — лишь яйцо, где скрыты легионы! Здесь — день творения, Природа, высший твой. Взор ослепляют нам лучи с вершины той! Земля вибрирует и требует расцвета, Что бог ей задолжал. И с твердой верой в это, Безмолвно, вдумчиво, угадывая ход Того, что создано, и той, что создает, Вперив лучистый взор в несчетный ряд вопросов, Учёный и поэт, провидец и философ В том будущем, чей луч глаза им напоил, Уже внимают плеск неисчислимых крыл!