Стихотворения

Джерси, июнь 1853

III

ЧЕРНЫЙ СТРЕЛОК

Кто ты, охотник? Мерцают зарницы, С криком зловещие носятся птицы, Ветер жесток. Тот я, кто в сумраке ночи таится, — Черный стрелок. В лесу листы качаются со свистом, Как будто духов зла, Застигнутых на празднике нечистом, Укрыла ночи мгла. На небесах, под облаком волнистым, Луна свой луч зажгла. Целься в косулю! Смеркается рано, Скоро вечерняя дымка тумана Скроет лесок. Целься в монархию, целься в тирана, Черный стрелок! В лесу листы… Видишь оленя у глыбы гранита? Целься, охотник, а после труби ты В звонкий свой рог. Целься в священника-иезуита, Черный стрелок! В лесу листы… Молния рвет глубину небосклона. Нет, не добраться до рощи зеленой, Лис изнемог. Целься смелее в судью и шпиона, Черный стрелок! В лесу листы… Яростных призраков рой бесноватый Встретишь бесстрашно ты, гневом объятый, Грозный, как рок. Целься же, целься в монаха, в аббата, Черный стрелок! В лесу листы… Мчатся собаки, в их лае — тревога, Близко, должно быть, медвежья берлога, Враг недалек. Целься же в папу — наместника бога, Черный стрелок! В лесу листы… Медленно волк убегает, слабея. Свора безумствует. Целься скорее, Сбей его с ног! Целься, стреляй в Бонапарта-злодея, Черный стрелок! В лесу листы проносятся со свистом, Как будто духи зла, Застигнуты на празднике нечистом, Бегут… Редеет мгла, Поет петух. Под облаком волнистым Заря костер зажгла. Сердце открылось прекрасной надежде, — Скоро ты станешь могучей, как прежде, Близится срок, — Франция в белой, лучистой одежде, Черный стрелок!

Джерси, сентябрь 1853

IV

РИМСКАЯ КЛОАКА

Вот люк. Вот лестница. Скорей сходите, гости, Покуда, хохоча, играет стража в кости, Негодование презрев седых матрон; Пусть вопль глашатая летит со всех сторон, Что хвалит качества нумида или дака; Пускай крылатая идет в лавчонках драка Этрусских зеленщиц и римских гончаров, Кидающих рои весьма соленых слов; Сходите. Видите: таинственные своды, Заиленный провал, лукавые проходы, Где из гнилых щелей, тревожа липкий тлен, Скользят тарантулы вдоль прокаженных стен. Ужасные места! Над этим клейким сводом Сияют небеса, и полон цирк народом, И грохот колесниц о грудь сабинских плит С другими шумами, с ветрами, с громом слит. Толпой веселою гудит священный форум; Суда в Остийский порт вошли, дыша простором; Строй арок искрится; на камне межевом Волчата дивные, Рем с Ромулом, вдвоем, Прильнули, жадные, к сосцам волчицы медной; Неподалеку Тибр волною плещет бледной; Коровы рыжие туда приходят пить, И падает с их губ серебряная нить. А гнусному везде дорога подземелью; Порой отдушины мелькают смрадной щелью У ног прохожего, маня к себе свиней; Рекой вздувается клоака в дни дождей; Сверкает в полдень люк, заделанный решеткой, И брусья грубые ложатся тенью четкой, И с зеброй схожею становится стена, А дальше снова мрак, миазмы, тишина. Как в бойне, грунт порой блестит кроваво-красный: Здесь камни облиты испариной ужасной. Здесь мрак, чума и ночь вершат свои дела, Здесь крыса на бегу крота толкает; мгла Дает приют ужам, скользящим молньей черной; Лохмотья, черепки, подгнивший столб опорный; Чертою радужной улиток жирных слизь; Вот сети пауков вдоль балок обвились; Вот луж таинственных мерцающие взгляды, Где, вялые, кишат неведомые гады, Во тьме и плесени всечасно копошась, — Как будто древних гидр там укрывает грязь. На них охотятся хрустящие медведки. Блестя чешуйками, мох розовый и редкий Как бы мозаикой сквозь черный ил пророс; Зловонья здешнего и стоик бы не снес; Чумными язвами зеленый пол зияет; Мышей летучих рой средь сумрака летает, Подобно голубям, что реют меж цветов; И мнится: в темноте извилистых ходов Мегеры Атропос витает ропот слабый… Порой скользит нога на дряблом теле жабы; Порою лестницы зловещая ступень Вдруг обрывается куда-то в пропасть, в тень. Все липко, смрадно, все бесформенно, отвратно… Застенок, свалка, склеп, отстиранные пятна, Духи прогорклые персидских пузырьков, Все омовения пред ликами богов, Тазы нечистые усталых куртизанок, Кровь гладиаторов, рабов и христианок, Убийства, оргии, где страсть забыла стыд, Котлы пролитые колдующих Канид, Харчевен выплески, Тримальхиона рвота — Вся мерзость римская, которой нету счета, Вся мировая грязь сюда за годом год Стекает каплями сквозь ноздреватый свод. Там, наверху, — живут, багрят уста кармином, Играя чашами, венчают лоб жасмином; Народ, в цветы укрыв карбункул роковой, Поет. Ну, а сюда из язвы каплет гной. Да, здесь, меж нечистот, в клоаке этой дикой Весь Рим, великий Рим, с его судьбой великой — Державный, низменный, страдающий подчас — В бездонном гноище, сам гнилью став, погряз… Огромное Ничто здесь назначает встречи — В притоне мерзостном. Старуха, горбя плечи, Дрожа и жалуясь, нечистый свой мешок Опорожняет здесь, — и царства рушит рок! Постыдным ужасом она полна — трущоба: Отбросы гнусные жилища, града, гроба — Все сверху падает в презренный этот сток. А в глубине, во тьме, где пролететь не мог Ни луч полуденный, ни ветра свежий трепет, — Из тлена черного ночь новый ужас лепит; Глаза и челюсти, желудки, позвонки, Скелеты трухлые и кожи лоскутки — Сплошною кучею. Гляди с тоской и страхом На то, что было жизнь, и стало тленным прахом, И грязью жадною почти поглощено. Обличья различить в лохмотьях не дано: И падаль взбухшая — скажите мне, живые: Псы ль околевшие иль цезари гнилые?