Стихотворения

Джерси, ноябрь 1852

XII

«Твердят мне: «Берегись!..»

Твердят мне: «Берегись!»; советуют серьезно: «Нерону метя в грудь, Таись! Нельзя идти, трубой сатиры грозной Свой возвещая путь. Припомни Эттенгейм; ловушек бойся; знака Жди — хоть бы много лет. Будь как Херея: он пришел под сенью мрака, Один, переодет. Лишь осторожность нас хранит от ям и петель, Лишь тьма нас может скрыть». Нет! Тем я жалкую оставлю добродетель, Кто долго жаждет жить.

Джерси, август 1853

XIII

ЮВЕНАЛУ

1 О старый Ювенал! Давай вернемся в школу; Сойди с Олимпа вниз; дай отдохнуть престолу, С которого века сатирой ты гремел. Вокруг нас множество довольно странных дел; Но стало истиной, коль верить Риансею, Что, если дни прошли над этой кровью всею, Прошел годок-другой, то, как ни бормочи В могилах мертвецы, убитые в ночи, — Убийство и грабеж не преступленье боле. Вейо, кто дружески прильнул плечом к Лойоле, Твердит нам, что когда желанный час настал (Тут нашему уму едва ли ждать похвал), И ладан в Нотр-Дам торжественно курится, И на поповские листки подписка длится, То ясно: отшвырнув поганый саван свой, На гордый пантеон сменив свой гроб гнилой, У Фульда заручась обилием кредита, Умыто судьями, красотками завито, В кругу апостолов, среди учеников, Плюя в мечтателей, в поэтов-дураков, Из коих ни один ему не внял, бедняга, — На трон взлетело Зло, надев личину Блага. 2 Оно — порядка столп, религии оплот; «Расцветом деловым» оно себя зовет. В мундире маршала красуется Измена; Перед Успехом гнут епископы колена; Преступное в четверг — в субботу славным чтут; У куртки-честности давящий ворот рвут; Все сказано. Мораль давно уж в детство впала; Честь — дура старая, затворница подвала. О бронзовый мудрец! Нельзя ль в наш мозг тугой Попробовать ввести новейших истин рой? Раз в копях угольных, в трактирах, в лавках тоже, Купив за пять, продашь за двадцать и дороже, То, значит, западня, нам радость дав сию, Чиста и праведна, и — не в пример бабью — Злодейство кажется чем старше, тем прекрасней. Ворона лебедем становится, как в басне. Любой полезный труп нам аромат струит. Кто про декабрьскую резню заговорит, Когда уже нюнь? Все утонуло в травке. Теперь вопрос не в том; теперь полны прилавки: Шерсть, хлопок, сахар, лен — в цене. А дни летят, Измены пакостность и вероломства смрад С теченьем времени ослабевать способны, А сами действия весьма в делах удобны; Убийство ж подлое сменить умеет вмиг Обличье призрака на херувимский лик. 3 В такие дни, когда пошла торговля шибко, Пойми: добро вредит, а нравственность — ошибка; Пойми: когда Сатурн веков сгущает мрак, Нерон — в спасителях, в преступниках — Спартак. Пусть мысль упрямая бурчит и хмурит брови И совесть призраком встает у изголовий, Бессильным шепотом проникнуть силясь в слух, — Никто не слушает брюзжанья двух старух. Камнями Сцеволу казнит Нарцисс газетный. Пора нам свыкнуться с той лампой многоцветной, Что под иным углом любой рисует герб, — Так, что в Делангле вдруг нам видится Мальзерб. Признаем, что Лебеф велик, Персиль прекрасен. А стыд — в помойку! Там он будет неопасен. 4 Наличность наших касс — вот истина и честь. Когда притихло все, к народу станет лезть Лишь явный сумасброд с протестом запоздалым, Негодование являя жестом шалым. Кой черт! Нам надо жить и улицей дышать; К чему настойчиво былое воскрешать? Все, что живет, умрет: орлы — червям подобно, И в снеге хлебный жук найдет покров надгробный; Трясется Новый мост под натиском реки; И локти я протер, и в дырах башмаки, И новой шляпы фетр ужасно скоро мнется; А истина — гляди! — сидит на дне колодца С претензией смешной, что вечность ей дана, Что нипочем ей дождь, что красота прочна, Что можно без гроша владеть вселенной всею И смерти избежать, хотя б свернули шею!.. Чушь!.. Граждане! Должны лишь фактам верить мы! 5 Все это жулики успели вбить в умы Шпиков и шулеров, мещан и обормотов И также — умников, что грабят идиотов. Хохочет биржа. Курс растет, слепя глупцов; Льет лицемерие потоки мудрых слов. Прекрасно! Есть барыш; довольны все пройдохи! Вот это, Ювенал, суть истины эпохи. Какой-то пономарь средь мусора и луж Нашел их невзначай, став подметать Монруж; Теперь они в ходу, — товар весьма хороший, — И, веком властвуя, лукавцы и святоши Орут, просвещены сиянием лампад, Что Мессалина — честь, а Жанна д'Арк — разврат. Вот что епископы, шаманы и другие Доказывают всем посредством стройной хрии, А вор, мой кошелек стянувший на бегу, Посредством А плюс Б — Барошем плюс Аргу. 6 Учитель! Есть ли тут предмет негодованья, Причина ярости и цель для бичеванья? Ведь взор мечтателей, таких, как мы с тобой, Всегда манил к себе не карлик, а герой; Я, горестный трибун, и ты, сатирик пылкий, Лишь ввысь глядим («в эфир» — глупцы твердят с ухмылкой); Таков уж наш недуг. Нам неприятен вид Мещан и подлецов. Плешь Домбидо горит, Фульд подбородок свой топырит непреклонно, — Но мне милей Жак Кёр, ты предпочтешь Катона; Мы лавр отважных чтим; и мудрых ореол Святым видением для нас навек расцвел; Мы ослепленный взор в лазурной топим шири И тратим жизнь, ища в сияющем эфире Гигантов образы, мыслителей, вождей; Глядя поверх земли, где власть ночных теней, Мы, под раскат фанфар, далеких и могучих, Стремленье колесниц в зажженных видим тучах И в праздничных лучах — бег золотых квадриг. И взор задумчивый нам ранят в этот миг Распутниц жадных рой и жуликов кишенье. Так. Но подумаем. Проявим снисхожденье. Сердца презренные нам ненавистны. Что ж! Не тронем их; пускай свою смакуют ложь! 7 Но и действительно, коль это все оставить, — Мы вправе ли хулить инстинкт и нрав бесславить? Не должно ли признать натуры властный зов? И грязь найдет себе друзей, и смрад — жрецов; В болотном городе порокам жить свободно; Где плохо одному, другому превосходно; Пусть подтвердит Минос, рассудит пусть Эак, — Не правда ль: свиньям рай в зловонии клоак? Касается ли нас, — ответь мне, едкий гений, — И очень важно ли для наших размышлений, Что некто, присягнув, убийство совершил, Что Богарне престол в корыто превратил, Что церковь вопиет бандиту «аллилуйя», Что плату Сент-Арно берет, сапог целуя, Что буржуа хвалу поют ему, склонясь, И что желудки есть, которым в пользу грязь? Как! Франция дрожит, подточена изменой, А мы дивуемся, в наивности блаженной, Что желуди Парье под этим дубом жрет; Нам странным кажется, что Сена все течет, Нам чудом кажется Тролон с душой Скапена И дивом, что Дюпен являет нрав Дюпена! 8 Стремленье к мерзостям от века в людях есть. Позор привычен им, он — их очаг и честь, Их кров, подушка их, уют постели гретой, Широкий теплый плащ, поверх одежд надетый. Позором каждый плут накормлен и согрет. Так удивляться ль нам, что наш и Новый свет Почтительно поют осанну негодяям И что капкан воров глупцами восхваляем? Ведь здесь природа-мать являет свой закон, Здесь вековой инстинкт открыто воплощен. Коль алчный аппетит найдет что-либо вкусным, То будет каждый зверь доволен делом гнусным. Да, преступленье — смрад и тупоумье. Так! Но разве нет скотов — его хвалить? Во мрак Дыра ведет? Пускай! Иль гадов нет ползучих? Шакалов нет? И змей бесшумных и гремучих? Как? Разве лошаки вдруг крылья обрели И воспарили ввысь, подальше от земли? Или осел исчез из ряда божьих тварей? Когда на жеребце, — чье имя слава, — Дарий, Кир, Цезарь, Ганнибал скакали без седла, Когда крылатая победа их несла, Пылавших радостью, по небесам багряным, Орлы кричали им: «Вы братья и друзья нам!» Орлы кричали им: «Вы родичи громов!» Сегодня Ласенер — предмет восторга сов. Ну что же, правильным все это я считаю И совам говорю: «Спасибо, одобряю». В зловещий их концерт и глупость включена. Пусть, пусть! В своем листке, о Ювенал, одна Из этих сов, — твердя с бовезскими попами, Что очень добр Мандрен, — всех честных рвет когтями, Героев топчет в грязь и подлецам кадит; Все очень просто. И — боюсь я — глупый вид У нас с тобой, когда дивимся мы со вздохом, Что лавры заменил Вейо чертополохом. 9 Итак, что совести оставим мы людской? Лишь лаять и рычать собакою цепной… Война изгнанникам! И слава плутам чтимым! Склониться мы должны перед неустранимым И уникальный факт Империи признать, Где Трестальон ведет, став коннетаблем, рать, Где духовник — Менгра и где электор — Боско. К чему нам гневаться, коль их духовный тезка, Софист какой-нибудь, ханжа, ловкач, прелат, Сенатор, евнух, раб, словесный акробат, Что с фразы кубарем взлетает, как с трамплина, Воспевший цезаря, владыку, властелина, И кроткий дух его, и блеск его ума, — Плюет на узников, кого сгребла тюрьма, На сих разбойников, кого сломил Тиберий? Пойми, что здесь талант проявлен в высшей мере, Что Генрихам Восьмым не тот фигляр милей, Кто им хвалы поет в ретивости своей, А тот, кто нежит слух, терзая в клочья Мора. Диктаторам умов надоедает скоро Рев лести грубой, но высокомерью их Тем лакомее звон изящных арф таких. Да, таковы, поэт, тираны — непреложно! Им власть и почести отрадней, если можно Глядеть, как праведных ведут на эшафот. Изгнанник, плачущий у грани чуждых вод, Мудрец истерзанный и мученик хрипящий — Приправа деспотам к их славе, столь блестящей!.. О лев классический, мой старый Ювенал! Бокал шампанского, массикского фиал, Дворцы и празднества средь роскоши всевластной, Жрецов уступчивость и ласки Фрины страстной, Цветы, овации, венки, триумфы, лесть, Все упоения, все похоти — не счесть! Все, что глотал Руфин, пьянили чем Сеяна — Для тех, кто не дурак, в ком тонкий вкус гурмана, В той чаше кажется вкуснее во сто крат, Откуда лишь вчера цикуту пил Сократ!