За линией Габерландта

Мы недоумевали. Пошли по кругу около того места, где я видел Смыслова. Как в воду канул. Это было уж слишком!

Серега Иванов, человек некурящий и потому остро чувствующий табак, вдруг остановил меня и поводил носом по ветру.

— Что?

— Беломорканал… Его папиросы.

Мы осторожно пошли вперед. Какая-то чистая от травы полоска, не то тропа, не то место, где лежали бревна, чуть вдавливалась в слабокочковатую поверхность луга. Заканчивалась она темной продолговатой щелью-провалом. Именно отсюда, из этой дыры, тянуло дымком папиросы.

Тихо ступая, мы подошли к щели. На дне ее, на глубине около двух метров, сидел на корточках Василий Смыслов, курил папиросу, сопел и подбирал в ведро рассыпанные по илистому дну ягоды брусники.

Занятное положение! В ловушке. И влетел туда впопыхах. Это мы видели по его испачканному комбинезону, по свежему обрыву краев щели, по грязным рукам и лицу нашего товарища. Красиво же он расплачивался за свое неуважение к ледяным линзам!

С минуту мы молча наблюдали, как он плюхается в грязноватой дыре, потом как ни в чем не бывало спросили:

— Тебе не жарко?

— А? — вздрогнул он. Лицо его расплылось в виноватой улыбке. — Не-е-ет, не особенно. Пожалуй, даже прохладно. Спускайтесь.

Мы переглянулись и захохотали.

— Ничего смешного. Я же не мог знать, что под тропинкой такая дыра. — Он встал во весь рост, голова его пришлась как раз на уровне земли. — Понимаете, шел по тропе, вдруг земля подо мной зашуршала, я и крикнуть не успел, как очутился на мокром дне. Хорошо, что не глубоко, а то бы не выбраться. А ну давай руку.

Ледяная линза вытаяла еще не вся. Там, где по ее телу пролегала тропа, весной и, должно быть, после дождей скопилась вода. Она проникла сквозь илистый песок и постепенно начала разрушать лед. Он таял длинной узкой полоской, сужаясь книзу. Бока трещины стеклянно светились чистым льдом, на дне лежал слой грязи. Вода уходила еще глубже, в галечниковую подстилку. Предательская пустота была прикрыта сверху тонким слоем почвы, перевитой мелкими корешками. Стоило наступить на эту непрочную крышу, как она рухнула.

Когда мы вернулись в палатку и рассказали об этом событии остальным, Бычков спросил однофамильца гроссмейстера:

— Теперь веришь?

— Куда же денешься, прижат фактическим материалом. Придется всю дорогу проверять. Не ровен час, еще машина сядет в ловушку. Как не поверить!

Мы тщательно осмотрели трассу будущей дороги, несколько дней потратили на шурфование пахотного массива. Льда под пашней, к счастью, не оказалось. Все-таки мы выбрали места подходящие.

По лугу ходили тракторы. Они выдирали кусты, срывали мох и дерн, оголяя серый песок, которому надлежало стать пашней для будущих огородов. Гусеницы тракторов давили несметное количество ягод, временами становились красными; в воздухе пахло свежей зеленью, развороченной землей. Сбоку строили тепличный блок, прокладывали водопровод. Плотники возводили жилые дома и контору.

Как раз в это горячее время к нам прибыла комиссия треста, чтобы на месте разобраться в противоречивых данных о пригодности климата Май-Урьи для сельского хозяйства. В комиссии оказались наши старые знакомые — метеорологи Перова, Данилевский и агроном Руссо.

Они засели за дневники метеостанции. По мере того как Данилевский вчитывался в колонки цифр, лицо его вытягивалось все больше и больше.

— Мария Кондратьевна, что же это? — сказал он, недоумевая. — Огромный недобор температур. Да еще мороз в июле. А они строят, пашут землю. Авантюра?

Перова и сама видела, что цифры не в пользу совхоза, но наши уверенные взгляды, убежденность Зотова и настойчивые заверения Зубрилина, что «все будет в порядке», сбивали ее с академических позиций. Она не знала, что сказать. На этот раз теория и практика разошлись, как ножницы. Требовались факты, убедительные, веские.

— Вообще-то вы идете на риск, молодые люди, — заявила она наконец. — Я пока не вижу, что вас заставляет так верить в долину. Вы-то что скажете, Руссо?

Разговор затягивался, атмосфера накалялась. Петр Николаевич помалкивал, мы нервничали, ждали. Пора все-таки объяснить. И насчет двух площадок, и насчет длинного дня, и, наконец, о нашем опыте с овощеводством. Но Зотов все еще молчал, выдерживал характер. Уже шел спор между Руссо и метеорологами. Во время этих словесных перепалок, от которых в палатке становилось все жарче, Данилевский вдруг беспокойно оглянулся и сказал:

— Чем это пахнет у вас?

— Обедом, — ответил Зотов. — Если вы не против, давайте сделаем перерыв. А уж после обеда…

— И я чувствую очень домашний запах, — откликнулась Перова, — Мы так привыкли к консервам, что этот запах вызывает недоумение. Какой же у вас обед?

— Какой есть, — ответил Петр Николаевич. — Вы все-таки в совхозе.

— При чем тут совхоз? — обиженно отозвалась Перова. Она не любила бездоказательной логики. В огороде бузина, а в Киеве дядько…

Саша поставил на стол первые две миски.

— Борщ? — Перова сдержанно улыбнулась. — Смотрите, Данилевский, это же настоящий борщ! Тут и свежая капуста, и морковь, и помидоры. Мальчики, да вы просто молодцы! Откуда достали овощи? Из Айчана?

— Зачем же так далеко возить? Овощи есть значительно ближе. Вы кушайте, а после обеда посмотрите, — сказал Зотов, заметно волнуясь.

Вот он, его козырной аргумент. Не слова. Не споры. Вещественное доказательство.

Обедали молча. И быстро. Саша подал голубцы и цветную капусту. Руссо улыбался с видом человека, постигшего важную тайну. Данилевский раскраснелся, вся его угрюмая сосредоточенность пропала.

— Объясните, агрономы, — потребовала Перова, отодвигая пустую миску. Она смотрела на Зотова.

— Ну что вас томить. Это своя капуста. И морковь, и свекла, и помидоры — все свое. Глухарь в борще и тот из соседнего леса. А капуста — та самая, что перенесла июльский мороз. Пойдемте, посмотрите огород в натуре и тогда продолжайте спор.

Комиссия вылезла из-за стола. В глубоком молчании проследовала до границ огорода. Внимательно осмотрела крупные кочаны капусты, густую свеклу, огуречный и томатный лес в парниках. Все было наяву, действительно в натуре. Кочаны скрипели под рукой агронома Руссо, свекла пахла свеклой совершенно так же, как пахнет она под Москвой.

— А теперь продолжим разговор, — сказал Зотов и выразительно посмотрел на Данилевского.

— Знаете что, — метеоролог тщательно подбирал слова, — мне что-то не хочется больше спорить. Аргументы у вас довольно убедительные. Гораздо убедительнее цифр. Желаю вам успеха.

Шумной гурьбой мы шли с огорода к своей палатке, довольные признанием реальных фактов.

Петр Николаевич в явном ударе широко размахивал руками, доказывая, что здесь можно сажать даже картофель.

— В это я не верю, — сказал Данилевский. — Морозы.

— Когда мы распашем всю долину, морозы обойдут нас. Микроклимат над пашней. Ну как вы не понимаете!

Увлеченные разговором, мы не сразу заметили Сашу Северина. Он бежал навстречу запыхавшийся, раскрасневшийся. Казак мчался рядом с ним.

— Там нарочный. Из поселка, — еле переводя дух, выпалил он. — Срочно требуют Алексея Ивановича Бычкова.

Саша впервые за все время вдруг назвал Лешу так официально. Мы все поняли: за этими словами кроется что-то серьезное. Бычков слегка побледнел. Его черные глаза загорелись.

— Спокойно, ребята, — сказал он. — Дело касается только меня. Вы можете не торопиться.

Не торопиться?..

Плотным строем, пропустив Бычкова вперед и оставив уважаемую комиссию позади, мы двинулись к палатке, возле которой ходил туда-сюда военный человек с полевой сумкой и наганом у пояса.

— Кто Алексей Иванович Бычков?

— Я… — Леша выступил вперед.

— Ваш документ?

Леша вытащил из кармана гимнастерки удостоверение. Военный прочитал, глянул на него, на фото и кивнул головой.

— Распишитесь вот тут. На ваше имя поступила правительственная телеграмма. Получите.

Слово «правительственная» он сказал с нажимом на букву «р». Но мы и без того понимали, что подобные телеграммы по пустякам не посылают, да еще в военное время.