Страница 2 из 94
Дорога уже почернела, но держалась крепко; маленькие мохнатогривые лошадки весело бежали по извилистой лесной тропе, то и дело ржали, смущая великое молчание тайги. Деревья по сторонам стояли тесно и задумчиво, разукрашенные инеем, нестерпимо блестели на солнце, словно призраки, сотканные из света, синевы и причудливых линий. Над ручьями и речушками, пересекавшими наш путь, висел густой пар. Вода, сжатая льдом сверху и мерзлотой со дна, выходила из-под берегов и растекалась по снегу наперекор морозу. Наледи заставляли нас делать крюк далеко в сторону, сани с трудом пробирались по кустам и лесным завалам. Трудный путь И для лошадей и для людей. Какова же была наша радость, когда впереди залесенная падь вдруг оборвалась пустотой, и в этой пустоте возникли очертания белого ледяного припая. Море! Мы опять вышли к морю. Лошади побежали веселей; ездовые стряхнули усталость, завозились; послышались крики, ржание, лай собак, и наш обоз вскоре выскочил из таежного распадка на солнечный простор берега, где было так светло и радужно, что на миг все зажмурились от боли в глазах.
Знакомое зимнее море лежало бесконечной белой простыней до самого горизонта. Льды, поломанные приливами и штормами, неподвижно стыли, как в некоем сонном царстве, застигнутые внезапным приказом злой волшебницы. Изумительная тишина стояла над морем; редкие чайки молча пролетали над берегом и быстро удалялись на юг, в сторону открытой воды. Теснота лесных дорог сменилась теперь безграничным простором. Наш путь дальше продолжался вдоль моря, местами по берегам заливов, местами по кромке стланиковых зарослей, согнувшихся от свирепого ветра, и только раз или два неприветливые береговые прижимы заставляли свернуть далеко в лес, в объезд какой-нибудь слишком уж крутобокой прибрежной сопки.
Этот трехдневный путь хорошо запомнился мне потому, что именно тогда я волею случая наткнулся на документы, с которых мы и начнем разговор о Зотове. Но об этом чуть позже.
В обозе у нас было семь лошадей и семь саней-кошевок, с разводами и плетеными днищами, легких, сделанных сплошь из дерева, без подрезов и каких бы то ни было премудростей, которые, может быть, и украшают выезд, но в тайге абсолютно лишние. Семь ездовых знали свое дело. Эти молодые парни, веселые, здоровые, привыкли к ветрам, морозам и трудностям передвижения в тайге. У них по всему побережью имелись знакомые и даже родные, так что о ночевках мы не беспокоились. Нас встречали дружелюбно и с нетерпением ожидали рассказа о городских новостях и таежных происшествиях.
Вторую ночь после выезда мы провели в крупном рыбачьем поселке Армань.
Поселок с первого взгляда казался пустым и беззащитным. С одной стороны открытое замерзшее море и ровный пологий берег, заваленный льдинами припая, а с другой, в полукилометре от берега, — высокие сопки, покрытые непролазным стлаником и приземистыми лиственницами; между сопок — узкий распадок, по которому бежит небольшая речушка. Она разливается летом по га-лечниковому берегу широкими рукавами и вползает в море так тихо и незаметно, что Нептун даже не догадывается, что здесь разбавляют соленую воду пресной. Вправо от реки, между берегом и сопками, разбросаны сотни полторы серых деревянных домиков с серыми крышами из осиновой дранки, с жердевыми заборами вдоль огородов, с резными крылечками, сараями и будками для копчения рыбы. Чуть в стороне стоит рыбозавод. Виднеются вытащенные на берег баркасы и катера; они повалились набок, будто уснувшие морские чудовища, которые только и ждут, когда их разогреет и разбудит доброе весеннее солнце.
Мне запомнился этот поселок, его простые и добрые люди, чем-то напоминающие земляков-рязанцев, готовых отдать гостю последнее, лишь бы сделать для него приятное.
Когда ранним солнечным утром мы прощались с гостеприимными хозяевами, было такое ощущение, что расстаемся с родным домом. Все вышли проводить нас. Раздалась команда. Лошадки закивали заиндевевшими мордами, мерзлый снег завизжал под санями, ядреный ветерок взлохматил гривы, шерсть тулупьего воротника и сено под ногами, и мы помчались дальше, на запад, к своему совхозу.
Еще одна ночевка — и к вечеру третьего дня мы на месте. Так, по крайней мере, считали мои спутники.
По пути встретился еще один, совсем уже маленький посёлок рыбников. Ребятишки бросили свои салазки и криками встретили наш обоз. Короткая остановка, чтобы накормить и напоить лошадей, закуска в теплом доме, состоящая из рыбы соленой, вареной, жареной и копченой, красной икры с луком, которую мы едим из большой деревянной миски большими деревянными ложками, русское «спасибо» и «кушайте на здоровье, не обессудьте» — и мы снова в санях, едва живы от обильного обеда, и нас клонит в сон, и хочется закутаться в тулуп, привалиться головой к пахучему сену, вздремнуть на розовом от солнца и мороза воздухе и ни о чем не думать: так дивно покойно в этот холодный мартовский день на дороге, слева от которой бесконечное застывшее море, а справа — белый от инея дремучий лес на еще более дремучих горах. Как в сказке.
Я проснулся под вечер от многоголосого разговора. Откинув воротник, увидел всех ездовых вместе, горячо о чем-то спорящих. Солнце уже село. Небо на западе стало розовым и к горизонту туманным. Туман подымался далеко над поверхностью моря и все выше и гуще застилал ранний закат. Горы и леса поголубели, сумерки сгущались, мороз быстро усиливался. Лошади стояли, опустив головы, как будто о чем-то раздумывали. Впереди дорога обрывалась. Река.
— Что случилось? — спросил я, подходя к ездовым.
— А вон, видишь? — показали мне на реку. — Вскрылась раньше времени. Не проедем. Такое дело, начальник…
Довольно широкая река медленно, тяжело текла к морю. По черной воде почти сплошным шуршащим потоком шел битый лед, снежные ковриги и целые ледяные поля. Река шепеляво разговаривала с берегами и упрямо волокла к морю свой холодный ноздреватый груз. Чтобы перебраться на ту сторону, нужен паром, не меньше.
— Сколько до совхоза? — спросил я.
— Напрямик пятнадцать километров. Вон за тем лесом. А если в объезд — все сорок наберутся.
— Попробуем по морскому льду?
Они все посмотрели на меня. Один спросил:
— Ты передом поедешь?
Морской лед в устье реки дышал. Речная вода приподнимала его и опускала, и он глубоко, по-стариковски охал, впитывая все новые и новые порции «сала». Дорога в ад.
Обоз пошел в объезд реки, по бездорожью. Где-то должна ведь кончиться вода — не может быть, чтобы тронулась вся река. Еще рано.
Сонливость, навеянная безмятежной дорогой, исчезла. Сидеть в санях не хотелось. Я сбросил тулуп и в одной телогрейке пошел за санями, стараясь ступать по следам полозьев. Обоз шел теперь медленно, лошади, притомившись за день, тяжело дышали и низко наклоняли гривастые заиндевевшие морды. Все ребята сошли с саней и шли следом за ними. Снег был неглубок, но покрыт довольно прочной коркой, которая ломалась с шелестящим звуком, словно сахар-рафинад в ступке хозяйки. Корка резала ноги лошадям, забивалась под передок саней и сильно затрудняла дорогу. Неприятно.
Стало темно. Мы все шли, беспокойно поглядывая влево, на черную воду реки. Где-то должна найтись переправа. Не ночевать же под открытым небом на опушке леса, когда до дома осталось так мало! Чтобы дать отдых натруженным ногам, я на несколько минут присел с края саней. Потом лег на сено и стал смотреть в небо. Оно было таинственно глубоким, почти фиолетовым. Звезды сияли ярко, выглядели очень большими, мохнатыми, как елочные украшения, подсвеченные изнутри. Они мигали, переливались и, казалось, даже тихо шептались друг с другом на неведомом нам, земным людям, языке. Там, в небе, шла своя странная, космическая жизнь.
Достаточно отдохнув и прозябнув, я очнулся и опять затопал по сыпучему снегу вслед за санями. Теперь приходилось более внимательно смотреть под ноги. Земля стала светлей, чем небо. Снег отражал сияние звезд и слегка искрился зеленоватыми и синими огоньками. Шорох действительно стоял над землей, но то шелестели не звезды, а ледяная шуга, идущая по реке. Во всем было виновато море. Оно поднялось во время прилива, вздыбило лед на реке, подперло речную воду, и низовья вскрылись, поломали свою зимнюю одежду, а мороза уже не хватает, чтобы быстро сковать взбунтовавшуюся речку.