Страница 31 из 32
1988
ЗАМЕТКИ О ПРОЗЕКак юности луна двурогая,Как золотой закат Подстепья,Мне Бунина сияет строгоеСловесное великолепье.Как жажда дня неутоленного,Как сплав пожара и тумана,Искрясь, восходит речь ПлатоноваНа Божий свет из котлована.Как боль, что всею сутью познана,Как миг предсмертный в душегубке,Приказывает слово ГроссманаТворить не рифмы, а поступки,Как будто кедрача упрямого,Вечнозеленое, живоеМне слово видится Шаламова —Над снегом вздыбленная хвоя.
1988
“Бык сотворен для пашни…” *Бык сотворен для пашни,Для слуха — соловей,А камень — тот для башни,А песня — для людей.Для нас поет и нива,Чья дума высока,И над рекою ива,Да и сама река,И море, где сиренойОбманут мореход,И горе всей вселеннойПо-русски нам поет.
1988
НЕОПАЛИМОВСКАЯ БЫЛЬКак с Плющихи свернешь, — в переулке,Словно в старой шкатулке,Три монахини шьют покрывалаВ коммуналке подвала.На себе-то одежа плохая,На трубе-то другая.Так трудились они для артелиИ церковное пели.Ладно-хорошо.С бельэтажа снесешь им, вздыхая,Колбасы, пачку чая,В самовар огонечку прибавят,Чашки-блюдца расставят,Дуют-пьют, дуют-пьют, все из блюдца,И чудесно смеются:”С полтора понедельника, малость,Доживать нам осталось.Скоро Пасха-то. — Правильно, Глаша,Скоро ихня да наша”.Ладно-хорошо.Мальчик жил у нас, был пионером,А отец — инженером.Мягкий, робкий, пригожий при этом,Хоть немного с приветом:Знать, недуг испытал он тяжелыйВ раннем детстве, до школы.Он в метро до Дзержинской добралсяИ попасть постарался,Доложил: “Я хочу, чтоб вы знали:Три монашки в подвалеРаспевают, молитвы читаютИ о Боге болтают”.А начальник: “Фамилия? Клячин?Хитрый враг будет схвачен!Подрастешь — вот и примем в чекисты,Да получше учись ты”.Трех, за то что терпели и пели,Взяли ночью, в апреле.Три души, отдохнув, улетелиК солнцу вербной недели…Для меня, вероятно, у БогаДней осталось немного.Вот и выберу я самый тихий,Добреду до Плющихи.Я сверну в переулок знакомый.Нет соседей. Нет дома.Но стоят предо мною живыеЕвдокия, Мария,Третья, та, что постарше, — Глафира,Да вкусят они мира.Ладно-хорошо.
1988
АНГЕЛ ТРЕТИЙВодопад вопит из раны,Вся река красна у брега,Камни древние багряныВозле мертвого ковчега.Внемля воплям и безмолвью,На распахнутом рассветеНад страною чашу с кровьюОпрокинул ангел третий.
1989
БЕГСТВО ИЗ ОДЕССЫВ нем вспыхнул снова дух бродяжеский,Когда в сумятице ночной,Взяв саквояж, спешил по КняжескойВдвоем с невенчанной женой.Обезображена, поругана,Чужой становится земля,А там, внизу, дрожат испуганноОгни домов и корабля.Еще друзья не фарисействуют,Но пролагается черта,Чека пока еще не действуетУ Сабанеева моста.И замечает глаз приметливыйДымок, гонимый ветром с крыш,И знает: будут неприветливыСтамбул, София и Париж.Нельзя обдумывать заранееСобытья предстоящих лет,Но озарит его в изгнанииДороги русской скорбный свет.
1989
1919Разбит наш город на две части,На Дерибасовской патруль,У Дуварджоглу пахнут сластиИ нервничают обе власти.Мне восемь лет. Горит июль.Еще прекрасен этот городИ нежно светится собор,Но будет холод, будет голод,И ангелам наперекорМир детства будет перемолот.
1989
В САМАРКАНДЕГотовлю свое издельеВо всей восточной красе,Пишу в Самарканде в кельеСтаринного медресе.Художница-ленинградкаЗа толстой стеной живет,И тень огонька лампадкаБросает на старый киот.Отца единого дети,Свеченье видим одно,И голуби на минаретеОб этом знают давно.
1989
ДУБСредь осени золотоцветной,Как шкурка молодой лисы, —Стоит, как муж ветхозаветный,Дуб нестареющей красы.Ему не надобно движенья, —Он движется в себе самом,Лишь углубляя постиженьеТого, что движется кругом.И он молчит. Его молчаньеНужней, прочнее тех словес,Что в нашем долгом одичаньеУтратили свой блеск и вес.Принять бы восприятьем дубаДень, час, мгновенье в сентябре,Но вечности касаюсь грубо,Притронувшись к его коре.
1989
ПОЖЕЛТЕВШИЕ БЛОКНОТЫЧто буравишь ты, червь-книготочец,Пожелтевших блокнотов листы?Неудачливых строчек-пророчицНеужель опасаешься ты?Робкий в жизни, в писаниях смелый,Черноморских кварталов жилец,Их давно сочинил неумелый,Но исполненный веры юнец.Дышат строчки незрелой тревогой,Страшных лет в них темнеют черты.Уходи, книготочец, не трогайПожелтевших блокнотов листы.
1989
“Жил в Москве, в полуподвале…” *Жил в Москве, в полуподвале,Знаменитейший поэт.Иногда мы с ним гуляли:Он — поэт, а я — сосед.Вспоминал, мне в назиданье,Эвариста Галуа,И казалось: мирозданьеЗадевает голова.Говорил, что в “Ревизоре”Есть особый гоголин.В жгучем, чуть косящем взореЖил колдун и арлекин.Фосфор — белый, как и имя, —Мне мерцал в глазах его.Люцифер смотрел такимиДо паденья своего.
1989
АХМАТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ В БОСТОНЕЗдесь все в себе таитВкус океанской соли.В иезуитской школеЗдесь памятник стоитИгнатию Лойоле.А та, что родиласьНа даче у ФонтанаВ моей Одессе, — АннаЗдесь подтверждает связьНевы и океана.Пять светлых, важных днейБогослуженья мая,Соль вечности вдыхая,Мы говорим о ней,О жительнице рая.
1989
КВАДРИГАСреди шутов, среди шутих,Разбойных, даровитых, пресных,Нас было четверо иных,Нас было четверо безвестных.Один, слагатель дивных строк,На точной рифме был помешан.Он как ребенок был жесток,Он как ребенок был безгрешен.Он, искалеченный войной,Вернулся в дом сырой, трухлявый,Расстался с прелестью-женой,В другой обрел он разум здравый,И только вместе с сединойЕго коснулся ангел славы.Второй, художник и поэт,В стихах и в красках был южанин,Но понимал он тень и свет,Как самородок-палешанин.Был долго в лагерях второй.Вернулся — весел, шумен, ярок.Жизнь для него была игройИ рукописью без помарок.Был не по правилам красив,Чужой сочувствовал удаче,И умер, славы не вкусив,Отдав искусству жизнь без сдачи,И только дружеский архивХранит накал его горячий.А третья нам была сестрой.Дочь пошехонского священства,Объединяя страсть и строй,Она искала совершенства.Муж-юноша погиб в тюрьме.Дитя свое сама растила.За робостью в ее умеУпрямая таилась сила.Как будто на похоронах,Шла по дороге безымянной,И в то же время был размах,Воспетый Осипом и Анной.На кладбище Немецком — прах,Душа — в юдоли богоданной.А мне, четвертому, — ломатьДевятый суждено десяток,Осталось близких вспоминать,Благословляя дней остаток.Мой путь, извилист и тяжел,То сонно двигался, то грозно.Я счастлив, что тебя нашел,Мне горько, что нашел я поздно.Случается, что снится мнеДвор детских лет, грехопаденье,Иль окруженье на войне,Иль матери нравоученье,А ты явилась — так во снеЯвляется стихотворенье.
1995[3]
ЧИТАЯ БОДЛЕРАЛязгает поздняя осень, знобит все живое,Падает влага со снегом с небес городских,Холод настиг пребывающих в вечном покое,В грязных и нищих квартирах все больше больных.Кот на окне хочет позы удобной и прочной,Телом худым и паршивым прижался к стеклу.Чья-то душа заблудилась в трубе водосточной, —То не моя ли, так близко, на этом углу?Нет между жизнью и смертью черты пограничной,Разницы нет между ночью и призраком дня.Знаю, что в это мгновенье на койке больничнойБрат мой глазами печальными ищет меня.
1995
ОСНОВАКакое счастье, если за основуСудьбы возьмешь концлагерь или гетто!Закат. Замолк черкизовский базар.Ты на скамье сидишь, а за спиноюХрущевский кооперативный дом,Где ты с женою бедно обитаешьВ двухкомнатной квартирке. Под скамьейУстроилась собака. Мальчуган,Лет, может быть, двенадцати, весьмаСерьезный и опрятный, нежноЩекочет прутиком собаку. СмотритС огромным уваженьем, с любопытствомЕго ровесница на это действо.Мила, но некрасива, голонога.Собака вылезает на песок.Она коричнева, а ноги желты.Тут возникает новое лицо,И тоже лет двенадцати. ПрелестнаКакой-то ранней прелестью восточной,И это знает. Не сказав ни словаПриятелям и завладев собакой,Ей что-то шепчет. Гладит. ГолоногойСоперница опасна. РаздаетсяС раскрытого окна на этажеЧетвертом полупьяный, но беззлобныйПривет: “Жиды, пора вам в Израиль”.По матери и по отцу ты русский,Но здесь живет и отчим твой Гантмахер,Он председатель кооператива.Отец расстрелян, мать в мордовской ссылкеС Гантмахером сошлась, таким же ссыльным.И ты потом с женой своей сошелся,Когда ее привез в Москву из ЛодзиСпаситель-партизан, а ты досрочноИз лагеря вернулся в институтНа третий курс, — она была на первом.Две пенсии, на жизнь почти хватает,Библиотека рядом, счастье рядом,Поскольку за основу ты берешьКонцлагерь или гетто.