Страница 5 из 7
А на Неве ни шороха, ни плеска, И город ало-черно-золотой В ней отражен с венецианским блеском, С поистине голландской чистотой. Но наяву насколько он живей В исконной русской прелести своей! 3 Он все такой же, как и до войны, Он очень мало изменился внешне. Но, вглядываясь, видишь: он не прежний, Не все дома по-прежнему стройны. Они в закатный этот час осенний Стоят, как люди после потрясений. 4 Один кровоточит кирпичной раной, Тот известковой бледностью покрыт, Там вылетели окна из орбит (Одно из них трепещет, как мембрана). А там неузнаваема, как маска, Окисленная порохом окраска. 5 Осколок у подъезда изувечил Кариатиды мраморную грудь. Страдания легли на эти плечи Тяжелым грузом — их не разогнуть. Но все же, как поддержка и защита, По-прежнему стоит кариатида… 6 На Ленинград, обхватом с трех сторон, Шел Гитлер силой сорока дивизий. Бомбил. Он артиллерию приблизил, Но не поколебал ни на микрон, Не приостановил ни на мгновенье Он сердца ленинградского биенье. 7 И, видя это, разъяренный враг, Предполагавший город взять с разбега, Казалось бы, испытанных стратегов Призвал на помощь он: Мороз и Мрак. И те пришли, готовые к победам, А третий, Голод, шел за ними следом. 8 Он шептуном шнырял из дома в дом, Ныл нытиком у продуктовой кассы. А в это время рос ледовой трассы За метром метр. Велась борьба со льдом. С опасностью, со смертью пополам Был доставляем хлеба каждый грамм. 9 И Ладога, как птица пеликан, Самопожертвования эмблема, Кормящая птенцов самозабвенно, Великий город, город-великан, Питала с материнскою любовью И перья снега смешивала с кровью. 10 Не зря старушка в булочной одной Поправила стоявших перед нею: — Хлеб, милые, не черный. Он ржаной, Он ладожский, он белого белее. Святой он. — И молитвенно старушка Поцеловала черную горбушку. 11 Да, хлеб… Бывало, хоть не подходи, Дотронуться — и то бывало жутко. Начнешь его — и съешь без промежутка Весь целиком. А день-то впереди!.. И все же днем ли, вечером, в ночи ли Работали, учились и учили. 12 Студент… Огонь он только что раздул. Старательно распиленный на чурки, Бросает он в него последний стул. А сам перед игрушечной печуркой, На корточках (пусть пламя припечет), Готовит он очередной зачет. 13 Старик профессор… В клетчатом платке Поверх академической ермолки, Насквозь промерзший, с муфтой на шнурке, С кастрюльками в клеенчатой кошелке. Ему бомбежка путь пересечет, Но примет у студента он зачет… 14 Тяжелый пласт осенней темноты Так угнетал порой невыносимо, Что были двадцать граммов керосина Желанней, чем в степи глоток воды. О, только бы коптилка не погасла!.. Едва горит соляровое масло. 15 И все же не погас он у меня, Сосущий масло марлевый канатик, Мерцающее семечко огня. Так светит иногда светляк-фанатик И чувствует, что он по мере сил Листок событий все же озарил. 18 Я знаю, что в грозовой этой чаще Другим удастся осветить крупней Весь этот год, вплоть до его корней. Но и светляк был точкою светящей, И он в бореньях тьмы не изнемог. Он бодрствовал. Он сделал все, что мог. 17 И Муза, на сияние лампадки Притянутая нитью лучевой, Являлась ночью, под сирены вой, В исхлестанной ветрами плащ-палатке, С блистанием волос под капюшоном, С рукой, карандашом вооруженной. 18 Она шептала пишущим: «Дружок, Не бойся, я с тобой перезимую». Чтобы согреть симфонию Седьмую, Дыханьем раздувала очажок. И головешка с нежностью веселой, Как флейточка, высвистывала соло. 19 Любитель музыки! Пожалуй, в ней ты Увидел бы, в игре ее тонов, И впрямь порханье светлых клапанов По угольному туловищу флейты, И то, как, вмиг ее воспламеня, По ней перебегает трель огня. 20 С электролампой, в световом овале, Входила Муза в номерной завод Под сумрачный, оледенелый свод, — Там Стойкостью ее именовали… И цех, где было пусто, как в соборе, Вновь оживал. Все снова были в сборе.