А ты люби меня

Светлана Борминская

А ТЫ ЛЮБИ МЕНЯ Ночью едва он заснул, зазвонил телефон — мобильный он отключил, а городской номер знали только близкие и родные ему люди… — Да-а-а?.. Не морочьте мне голову! Что-о-о?! Сам такой!.. А иди ты!.. И только утром он понял — ему звонил мертвец. — Мммааа?.. — Что ещё? — спросонья осведомилась жена. — Мммааа!.. Жена поглядела на него уже внимательнее. — М-м-мы ж его похоронили… две недели назад, — наконец выговорил он. — Оооставив телефон в кармане… просто так — для приколу! — Ничего себе прикол! — смачно зевнула жена. — И что? — Он мне позвонил ночью… — Кто, Гриша? — привстала жена. — Покойник, — позеленев, тихо выговорил он. У жены упал с головы тюрбан. — Да это сон, Гриша! — наконец, подобрав тюрбан и одев на прежнее место, нервно засмеялась она. — Нннет, Нннэлька — ты ж сама мне протянула трубку. — Да-а, что-то было, — села на кровати жена. — И что он тебе сказал? — Я задыхаюсь! — прохрипел он. Супруга, закусив рукав ночной рубашки, помотала головой: — О, боже! — застонала она. — Надо проверить! И супруги Чаплыжкины, быстро, как сумасшедшие, оделись и помчались по лестнице вниз. Через три минуты они уже неслись по дороге к Митрофановскому кладбищу на единственном в Ершове белом «Мазератти». — Я даже носки не одел, — пожаловался Чаплыжкин. — А я бюстье, — протирая носовым платком глаза, пожаловалась Чаплыжкина. В могиле никого не было. Даже гроба. В яме лежал скомканный спортивный костюм. — Несвежий, — отметил Чаплыжкин. — В котором хоронили, — согласилась Чаплыжкина. Супруги переглянулись. — Одного ботинка нет, а хоронили в двух! — Чаплыжкина побледнела. На супругов, как праведник на чертей смотрел одним глазом разбуженный ими ни свет, ни заря могильщик — которого они заставили за 50 долларов «отрыть милого покойного Гену — с которым говорили ночью!!!» — Ну и кто это с вами говорил? — кивнув на костюм, сквалыжно спросил могильщик и, протянув руку, испачканную в земле, ещё сквалыжнее потребовал: — Баксы на лапу! — На, мил человек!.. — вытащив смятые доллары, сунул их в грязную руку Чаплыжкин. — На! — Значит — звонил не Гена, — сжав зубы, невнятно произнёс Чаплыжкин. — А может, как раз Гена — его же нет в могиле, — деликатно предположила жена. — Что же теперь делать? — Будем ждать. — Чего?! — Звонка… — Чтоб он сдох, — вдруг сказал Чаплыжкин. — Ты что? — зашикала на него жена. — Он же тебе пожаловался… что задыхается! — А что он нас пугает? — Да, может, он помощи просил?.. — Он меня свиньёй назвал. — Чаплыжкин сжал зубы. — Ну и что? — пожала плечами жена. — А телефон куда? — спросил могильщик Чаплыжкина. — Давай сюда, — и, отерев от земли, сунул себе в карман. — А костюм? — могильщик поднял с земли синюю куртку. — Носи, — разрешила Чаплыжкина. — Правда? — заулыбался могильщик. — А может вам жалко?.. Сами сносите. — Носи, не жалко, — от души сказали супруги. — Ну, ладно! А чо, мне как раз, если рукава подвернуть, — обрадовался тот. — Всё, что выкопаю здесь — моё! — похвастался могильщик, прикладывая костюм к телогрейке. — А что ты здесь выкапываешь? — загорелись глаза у супругов. — В основном — кости, — почесав нос, признался могильщик. — А что ещё? — прокашлявшись, спросил Чаплыжкин. — По мелочи — косточки, зубки, коронки… — стал загибать пальцы могильщик. — Колечки, часы… Супруги отошли под липу, а могильщик перечислял: — Белое золото, жёлтое золото, розовое золото… — Слушай, а ты уверен?! Ну, что это он?! — отвернувшись, спросила Чаплыжкина. — Да, — снова позеленел Чаплыжкин. — Может, кто-то говорил его голосом? — Нет, он сказал, — Чаплыжкин снова прокашлялся и сказал голосом покойного: — Друг Ча, я задыхаюсь! Спасай! — Повтори-ка! — попросила супруга. Чаплыжкин повторил. Ассиметричный рот Чаплыжкиной скривился… Супруги постояли на краю могилы и двинулись к выходу с кладбища. — А с могилой что делать? — крикнул им вслед примерявший новый спортивный костюм могильщик. — На твоё усмотрение — солидно ответил Чаплыжкин — директор местного рынка, но, постояв у ворот кладбища, усадил супругу в водительское кресло и, останавливаясь через каждые три шага, медленно вернулся к разрытой могиле. На него удивлённо воззрился прежний могильщик в новеньком костюме «Пума». — Передумали? — вздохнул и стал снимать штаны на подкладке. — Ты это… — наклонился к нему Чаплыжкин. — Чтоб — ни гу-гу!.. А то-о-о… — Да я ж понимаю! — с жаром шепнул могильщик. — Я ж — профессионал! — Я это сразу просёк, — неопределённо улыбнулся Чаплыжкин. — На вот тебе ещё, дружок… — Спасибочкис. ЕЩЁ ОДИН СЮРПРИЗ Если бы Григорий и Нелли Чаплыжкины немножко поглядели направо, налево, и вообще по сторонам прежде, чем разрыть могилу своего друга Геши Суэтина, то, наверное, заметили — местоположение захоронения сместилось на четыре метра к большому пню. То есть венки, стаканчики со свечами, непочатая бутылка водки, которую, как ни странно, никто и не подумал украсть — всё было совсем не там… ? ?? ??? А просто на Митрофановском кладбище сегодня состоялся последний эпизод оперативной игры по выявлению среди друзей убитого Геннадия Суэтина его возможного убийцы. Могильщик-опер снял с себя костюм, подождав пока Чаплыжкины отъедут подальше от кладбища, и подошёл к кустам. Там на пеньке сидели и клевали носом ещё два оперативных сотрудника с видеокамерой. — На этой неделе пятые его откапывают и на той — пятеро, — зевнув, сказал он. — У остальных друзей Суэтина твёрдое алиби — они в ту ночь никак убить его не могли. Днём на оперативном совещании. — Ну, всё, — сказал начальник ершовского оперативного отдела майор Кобздев. — Всех друзей мы его проверили… Выводы? В кабинете повисла тишина. — Выводы? — строго повторил Кобздев. — Все, кто приезжали ночью и выкапывали гроб с телом покойного… — начал и замолчал самый старый из оперов, капитан Мурмулёв. — Выводы! — повторил начальник и строго обвёл глазами присутствующих. — Значит, Суэтина убили не друзья, — осторожно добавил Мурмулёв, оперативники закивали. — А кто ж? — Кобздев открыл глаза шире. — Выходит — враги, — с трудом выговорил Мурмулёв очевидное. Врагов у Геннадия Суэтина было полгорода, и проверить их таким остроумным способом — как крик о помощи задыхающегося в гробу… — Что? — грозно спросил начальник. — Не представляется возможным! — хором ответили оперативники. — На сегодня всё — идите спать, — разрешил начальник, зевая. День подходил к своему завершению, в Ершове наступал вечер. Убийство ершовского авторитета и похищение картины — за две недели раскрыты не были. Если бы милиционеры проверили настоящую могилу — каково же было бы их изумление: там тоже никто не лежал, как и в той, импровизированной — рядышком с ней… и дело сдвинулось бы с мёртвой точки. Но всё шло своим чередом. ДВЕ НЕДЕЛИ НАЗАД Геша Суэтин по кличке «Степь да степь кругом…» вылез из могилы и перекрестился, его действительно похоронили в тот день, и он действительно не умирал — а притворялся. И могила была с замаскированным выходом, а гроб с запасной дверью, и при Геше на всякий случай было три мобильных телефона, а не два, как всегда. Геша в свои шестьдесят лет хотел в этой жизни только одного — уехать из Ершова и чтобы его не искали. Уехать сразу после погребения, захватив с собой любимую женщину, собаку и грузовик денег. Но не тут-то было: в тот первый раз опера спугнули его голосами, он как раз уже вылез и хоронился за пеньком — и оттуда услышал, что его подозревают в краже картины из местного музея. Опера были уверены — будто бы сперва Геша украл картину, за картину Гешу кто-то убил — и если найти убийц Геши — найдётся и картина или наоборот: если найдётся картина, значит, её новоиспеченный хозяин — убийца Геши, который картину стибрил. Эта версия могла бы раскрыть сразу два взбудораживших город преступления. — Сразу и одновременно! — повторял ровно две недели майор Кобздев, которому версия пришла в голову… И Геша был вынужден вместо Лазурного берега — оставаться в Ершове, чтобы узнать — что в итоге выяснится? Так как картины он в глаза не видел, в музее за шестьдесят лет был один раз, когда учился в школе, и надо вам сказать — и без картин деньги к нему лились рекой. — С чего они это взяли? — возмущался Геша такими предположениями местных уголовных сотрудников. — Просто цирк. — Поехали в Ниццу! — попискивала любимая Гешина женщина. — Да-а, я уеду — а вдруг они в настоящую могилу полезут — картину искать, а меня-то там и нет! — метался по дому любимой Геша. — Меня что, тогда, Рая?.. — Не знаю, — начинала плакать любимая женщина, закатывая самые красивые в Ершове глаза. — Я — знаю! — басил Геша, присаживаясь рядом на кровать. — Объявят в розыск!.. И Интерпол вернёт в Россию и меня и тебя и собаку, и наш грузовик денег! — Что же делать? — испуганно спрашивала Рая. — Если б я знал! — кричал Геша, укладываясь спать. А утром… — Каждая минута в этой жизни должна приносить удовольствие! И что я здесь сижу? — спрашивал себя Геша, расхаживая по чердаку, с которого была видна его передвинутая могила; он две недели подряд наблюдал, как его раскапывают, не находят и снова закапывают, и в голове его роились чрезвычайно грустные мысли. МУЗЕЙНАЯ КРЫСА Только одна музейная крыса видела и знала в лицо похитителя картины, из-за которой Геннадий Суэтин был вынужден скрываться в частном доме Раисы Охапкиной на улице Колхозной. Картину, свёрнутую в рулон похитил муж крысы — большой и умный крыс Тимофей — и съел в укромном углу под полом Ершовского городского музея прикладного искусства. Крыса долго стыдила Тимофея за то, что он не поделился с ней и их двенадцатью детьми! — Как ты мог! — кричала крыса на супруга, а дети глядели на них не мигая из разных углов подпола под музеем. — Как ты только мог, Тимофей!!! Тимофей молчал. Он мог всё. ЧТО ДЕЛАТЬ? Он был очень талантливый, и если бы родился под другой звездой — возможно, стал учителем или врачом. Вот только бытиё, в котором рождается человек, определяет всё его будущее. С этим можно спорить — вспомнив, хотя бы Ломоносова, но жизнь диктует свои условия, и не каждый будет плыть против течения. А зря… Геша лежал на чердаке (во дворе у дома Раисы стоял грузовик с деньгами) и думал: «Вот ведь как — всё у меня есть, а из дома выйти не могу! Вот ведь как…» Геннадий промышлял незаконными операциями всю жизнь. Он был «цеховиком» до девяностых и удачливым бизнесменом ещё лет десять, последнее время посвящая себя посредничеству между властью и остальным миром. Не по зову сердца или ума — просто так легли карты жизни Геннадия Бертрановича. И те же карты подсказали ему: Гена, уезжай, тебе осталось здесь совсем немного жизни. Гена где-то незаметно перешёл ту грань, в общем, стал знать слишком много для смертного в этом городе и этой стране. Пусть даже очень небедного смертного. И он устроил нападение на себя с последующими похоронами… Чего ему это стоило? Денег. Но — привело лишь к тому, о чём вы прочитали. — Что же это за картина такая? Выходит, если б я её похитил, то за неё меня убили мои же друзья? — не давала покоя Геннадию Бертрановичу навязчивая мысль. — Можно подумать, меня и убить больше не за что? Ну, опера, ну, циркачи… Ведь если бы какой-то олух не украл её аккуратно за день, когда он инсценировал свою смерть, в эти самые минуты господин Суэтин плескался бы в Средиземном море и учил хохотушку Раю плавать, а не лежал у неё на чердаке в конце пустынной улицы. На Геннадии был надет синий костюм «Пума», один в один какой на кладбище вырыли супруги Чаплыжкины в последнюю пятницу. — Что же делать?! — спрашивал себя Геннадий Бертранович. БРАТ ПО НЕСЧАСТЬЮ На дорогу вышел огненно-рыжий крыс Тимофей. Голова у него кружилась. После съедения картины он вдруг почувствовал себя не в шутку плохо. Если бы кто учёный объяснил крысу, что в масляных красках содержится большой процент свинца — Тимофей ни под каким видом не стал бы завтракать картиной. Смотреть на Тимофея без слёз было почти невозможно. Он едва шевелил усами на розовой морде. — Что же делать? — спросил Тимофей луну. Его супруга собирала деньги на поминки и готовилась к невеселой роли вдовы. ПРЕДЫСТОРИЯ Теперь что касается этой свёрнутой в рулон картины, хранившейся до последнего времени в углу запасника музея прикладного искусства… Про картину поподробнее пошла узнать мать Раисы — Галина Ивановна. Идти было недалеко — на улицу Коммунаров, к уборщице музея прикладного искусства Нинели Константиновне Гриб. — В ней есть… то есть была — божья искра! — подумав, сказала уборщица. — А ты её видела? — посидев и подумав, спросила Галина Ивановна, которую никто за всю жизнь обмануть так и не смог. Бывают такие женщины. — Да! — подозрительно быстро сказала Нинель Константиновна. — И что на ней нарисовано? — одарила её ещё одним взглядом Галина Ивановна. — Живое препятствие… на пути, — пробормотала уборщица. — Что это значит? — и не думала сдаваться Галина Ивановна. — Ну, — встала и развела руками Нинель Константиновна. — Искусство нельзя описать вербально. Галина Ивановна напряжённо вгляделась в одухотворённое лицо уборщицы. — Ну, словами, — смилостивилась та. Галина Ивановна покачала головой и тяжело вздохнула. Оригинальностью мыслей Нинель Константиновна славилась с детства, её из-за этого трижды не приняли в педучилище. — А фотографии этой картины не осталось? — доставая торт из сумки, кивнула на чайник Галина Ивановна. И через день на чердаке у Геши лежали две фотографии из музея. На них в чёрно-белом варианте были отображены сущность и внешний вид пропавшей картины. — Шедевром тут и не пахнет, — повертев их в руках, сказала Рая. — Чёрт знает что! — Галина Ивановна, хоть и проработала всю жизнь поваром в школьной столовой, в искусстве понимала. Геша взял обе фотографии, долго глядел на них и тоже не впечатлился. На самом деле ничего такого, за что можно убить, в картине не было. Висел какой-то занавес, по виду тяжёлый, а за ним что-то стояло — то ли человек, то ли шкаф? Ветер из окна дул и занавес внизу сдуло, и были видны — то ли ноги, то ли ножки от шкафа… «Я такую лабуду за пять минут нарисую», — подумал Геша и велел: — Купите мне краски и два холста. Мать и дочь переглянулись, и тут впервые в сердце Раисы закралось подозрение — что не будет она ближайшее время плескаться в Средиземном море. И в Адриатическом тоже, ой, не будет! «А потом, когда-нибудь, может, ещё и буду!» — успокоила себя Рая. Что касается грузовика, который стоял во дворе дома Раисы Охапкиной, он, конечно, был не с деньгами. В нём, безусловно, лежал багаж, который Геша хотел увезти с собой, а деньги он хранил в банках на территории двух иностранных княжеств — Лихтенштейна и ещё одного такого же. Так вот, в грузовике этом лежало кое-что интересное, и оно-то привлекло к нему внимание милиции. И грузовик конфисковали, доставив к ОВД на улицу Воровского. Картины там не оказалось, но было столько вещей, что, пожалуй, стоили они поболее той картины. И вдобавок — привезли туда же Раису. — Отчего же вещи, принадлежащие вашему убитому любовнику, хранятся в крытом грузовике у вас под окном? — спросили её там. — Не вы ли ради этих дорогостоящих вещей убили его, Раиса Дорофеевна? — задали ей ещё один вопрос и добавили: — Насмотревшись американских боевиков?.. Раиса молчала, как рыба, она как раз держала в руках холст и краски, которые купила Геше, раз он просил. — Его убили по всем канонам классического убийства — он вышел из машины, и ему мощным ударом сломали гортань! — поведали ей тут же и осеклись: Раиса представляла собой очень хрупкую для Ершова женщину. И в связи с этим была отпущена примерно через час, после соблюдения всех формальностей. — Не вы ли, уважаемая Раиса, свели в могилу, своего пожилого, надоевшего вам до чертей любовника и завладели этими прекрасными вещами? — шла и повторяла на разные лады Раиса, пока не свернула к собственному дому. — И чего я с ним связалась? — На, рисуй! — протянула она Геннадию Бертрановичу кисти, краски и холст, забравшись на чердак. Геннадий удивлённо посмотрел на неё и вздохнул. Он переставал узнавать свою весёлую любовь. — Скоро уедем, Райка! — на всякий случай пообещал он. Но праздника не получилась. Содержимое конфискованного грузовика утром следующего дня можно было обозначить примерно так — хоть шаром покати. — Ну, не покойнику же отдавать? Резонно. Из газеты «Ершовский путь»: «Город Ершов назван совсем не в честь ершей, живущих в местной речке. Издавна в городе делают „ерши“ — для чистки бутылок, но сейчас производство этих нужных в хозяйстве полезных предметов сошло практически на нет. Китайский ширпотреб заполонил все прилавки необъятной России». МАНИПУЛЯТОР «Степь да степь кругом…» сгинул, а проблемы, которые он курировал и помогал решать, — остались. И город начало лихорадить. Связями Суэтин обладал колоссальными. Сначала остановился Ершовский ликёро-водочный завод, а через пару дней как обухом по голове: брёвна ершовского леспромхоза завернули обратно аж из Москвы — в них нашли какого-то экзотического короеда; спирт завис на таможне; все эти вопросы обычно решал Геша. Директор ликёрного Платков и начальник леспромхоза Варежкин рвали волосы на своих лысых головах. И это было лишь начало… — Ох, не вовремя Гешу убили! — басисто выводили они. — Что же он никого на своё место не подготовил? Опыт не передал? Вон, даже Борис Николаевич и то — постарался! Какого сокола вместо себя сыскал! А Геша?.. Эх, чтоб тебя, Геша! Начали искать замену и отыскали — двух гешиных племянников — Алмаза Суэтина и Игоря Краевского. Они постоянно сопровождали Геннадия Бертрановича в деловых поездках, были его порученцами на переговорах и доверенными лицами. — Мы подумаем, — сказали оба, и ночью пошли к Геше советоваться, как им быть в такой щекотливой ситуации. А ситуация и впрямь выходила патовая: Геша умел решать проблемы оптимально — с минимальными взятками. Игорь и Алмаз такими талантами не обладали. МАХОВИК ЖИЗНИ Геннадий Бертранович лежал на мягком диване в углу чердака и воодушевлённо показывал карточные фокусы. Рядом с ним лежала Рая и глотала слёзы. Они не занимались сегодня любовью, они тосковали. Рая о загубленной молодости, а Геша — о себе. Хотя, казалось бы, что ему не хватало? «Я умею зарабатывать — мне не потратить до конца жизни, сколько их есть, — думал Геша про деньги. — Мои дети давно живут в Лихтенштейне, я обеспечил их на сто с лишним лет вперёд. Мои две бывшие жены снова замужем. Жить, чтобы накопить ещё больше денег? Чтобы улаживать чужие секреты и получать за них деньги? Каждый мой день похож на предыдущий — утряска чужих дел, зависшие на таможнях составы спирта, леса, бензина, цемента, черепицы, мрамора, заблокированные деньги на счетах, перелёты, отъезды, приезды, рестораны, отели, женщины». Геннадий Бертранович знал столько женщин… он собак знал меньше. «Она идёт вхолостую, моя жизнь. — Геннадий Бертранович чрезвычайно тяжело вздохнул, Рая всхлипнула. — А что впереди? Дряхлость и немощь. Оттого, что я заработаю ещё столько же — я уже не стану счастливым. Я не могу спать! Я постоянно думаю об этом… Я не бедный человек, но не принадлежу себе. Мне надоели люди и их проблемы, с которыми они приходят. Я устал. Я был везде, на всех лазурных берегах, но там вместо счастья — шумная его имитация, вместо радости — суетливый эрзац. Особенно после возвращения — начинается та же самая жвачка жизни, а ведь я уже не мальчик, — у меня всё скорее позади, чем впереди». «Чего ты хочешь? — впервые спросил себя Геннадий Бертранович. — Ведь ты что-то хочешь? Чего? Реши сам, честно ответь себе на этот вопрос — жить осталось немного. Полноценной жизни тебе осталось всего ничего… Как ты хочешь прожить остаток её? Ты можешь изменить свою жизнь, не каждому предоставляется такая возможность, а ты можешь! У тебя-то есть деньги, в отличие от других, чтобы её изменить. Ты смог и ушёл из этой жизни, бросил её, скоро ты уедешь отсюда, а дальше что? Что ты будешь делать там?» НЕШТАТНАЯ СИТУАЦИЯ Начальник Ершовского ОВД полковник Стрепенюк сидел у себя в кабинете, когда секретарь положила ему на стол факс. — Откуда, Тоня? — Стрепенюк взял в руки длинную бумажку. — Из Москвы, — сказала Тоня. — Чего это? — поморгал глазами Иван Николаевич. — А кто их знает! — пожала плечами Тоня. Полковник надел очки: — Ага! — И начал читать: — «В интересах государства вам необходимо отыскать пропавшую картину! В Россию едет Папа Римский и в рамках запланированного визита намеревается увидеть картину из ершовского музея — оригинал той, которая хранится в Ватикане…» У Ивана Николаевича Стрепенюка покраснело в глазах, он выдохнул и, застонав, продолжил чтение: — Ага!.. «… в Ватикане её наполовину съела крыса. И, чтобы провести реставрацию, требуется ершовский оригинал. Зам. министра внутренних дел Грызунов». Что же теперь делать? У Ивана Николаевича заныло сердце. — Только папы нам тут не хватало! — простонал он. — У нас! В Ершове! Чтоб он сказився этот Папа… Прости господи! Вошла Тоня с чаем и бутербродами. — Кобздева и Мурмулёва ко мне! Быстренько, Тоня! — Слушаюсь, — попятилась секретарша. — Надо вырыть Гешу, может, картина в гробу? — с ходу предложил начальник оперативного отдела майор Кобздев. — Дадим Папе Римскому любую другую картину! — осторожно начал старший оперуполномоченный капитан Мурмулёв. — Откуда он знает, та эта или не та? — У них же половина осталась! — схватившись за голову, рыкнул на подчинённых начальник ОВД. — Крыса их, чёртова, ватиканская!.. Не могла всю картину сожрать!.. — Да, дело не простое… на этот раз, — сказала за дверью Тоня, нарезая ещё колбасы для бутербродов, и вздохнула. ЦИНИЧНАЯ СИТУАЦИЯ — Ай да Геша! Ты всё ещё тут? Тю-тю! — Ну? — Что? — Лежишь? — А чего не уехал-то? — Чего, молчишь? — Отвечай! — Тю-тю! — Гоготали Гешины племянники на чердаке Раисы Охапкиной. Разбуженный Геннадий Бертранович морщился. До погребения племянники с ним были на строгом «вы». — Жду, пока жду, — не стал вдаваться в подробности Суэтин. — Чего? — Алмаз фыркнул. — Геша, нырял бы сейчас с аквалангом! — Алмазик, не свисти! — разозлился Геша. И покраснел. Племянники переглянулись — они больше не боялись своего дядю. Им было смешно: «Его же нет!» — сверкало в глазах у каждого. — Тю-тю! — снова сказал свою коронную фразу Тютик (по метрике — Игорь). — Я же предлагал: давай ты сгоришь в машине из-за непотушенной сигареты! А ты: «Нет, нет! Я хочу в гробу хорошо выглядеть! Я хочу из гроба посмотреть, кто как ко мне относится!» — Ну, посмотрел? — полюбопытствовал Алмаз. — Алмазик не свисти! — Геннадий Бертранович хмыкнул, вспомнив собственные похороны — Феллини отдыхал. — Если б ты сгорел, никто б на тебя не подумал, что ты картину спёр! — сказали племянники, перебивая друг друга. — Кстати, а зачем она тебе? — Кто? — поморщился Геша. — Картина! — А я её брал?! — Геша всегда поражался отсутствию логики у Алмаза с Тютиком. — А кто же?.. — Племянники переглянулись. — Алмазик, не свисти, — попросила с дивана Рая. — А, ну да! Зачем она тебе? Но кто-то же взял! — Племянники больше не улыбались. — Чего пришли-то? — зевнул Геннадий Бертранович. Племянники объяснили. — Занимайтесь, — выслушав и подумав, разрешил Геша. — Справитесь? — Шишек набьём, — покачал головой Тютик. — Справимся! — не согласился Алмаз. А назавтра по местному телевидению озвучили долгожданную весть: во время экстренно запланированного визита Папа Римско-католической церкви на полдня заскочит в Ершов лицезреть украденную картину: — Господа жулики, верните по-хорошему ценный холст! — С экрана на жителей Ершова смотрел начальник ОВД Стрепенюк. — Вы меня знаете? Я шутить люблю, но не умею. — А мы умеем, но не любим! — добавили из-за спины начальника майор Кобздев и капитан Мурмулёв. — Как считаете — вернут? — выйдя из эфира, спросили Кобздев и Мурмулев у Стрепенюка. — Уверен, — сузив глаза, выговорил полковник. — Уверен он, — тихо вздохнула Тоня и покосилась на квадратную спину начальника ОВД. Милиция с риском для жизни искала пропавшую картину; неурядицы в бизнесе за Суэтина взялись улаживать его племянники; а Геша дожидался, пока картину найдут, снимут с него обвинения в краже её, чтобы наконец уехать с грустной Раей за пределы отечества. — Если картину не найдут, Райка, то первым делом устроят эксгумацию моего тела в гробу, вот увидишь! — Как ты мне надоел со своим гробом! — вскочила Рая и убежала с чердака. Геша посидел-посидел и заметил в углу холст, купленный по его инструкции. — Так что там, на картине той?.. — произнёс он, взяв в руки кисточку. — Галина Ивановна! — позвал он маму Раисы часа через два. — Галина Ивановна! — Ну что? — высунулась та. — Что вам, Геша? Геннадий Бертранович поморщился. — Нужно бы поточней узнать о… — … картине! — закончила Галина Ивановна. — Завтра! Всё — завтра! ВСТРЕЧА И Галина Ивановна пошла к музейному хранителю — Дауду Соломоновичу Гречишникову, который в молодости ухлестывал за ней, а она пренебрегла и вышла за лесничего Охапкина, о чём потом пожалела тысячу раз, но было поздно. Что ждать старику и старухе — бывшим возлюбленным — от встречи? Трудно вообразить. Согнутые спины и много раздражения, но всё случилось наоборот: Галина Ивановна в свои пятьдесят пять выглядела, как наливное яблочко, а Дауд Соломонович походил на былинного богатыря с картины Васнецова. — Дауд, что за дела? В углу стояла себе старая картина и стояла! И вдруг такой ажиотаж из-за неё? Почему? Говори давай! — сев в боярское кресло — самый ценный музейный экспонат, зачастила Галина Ивановна. Дауд Соломонович хотел Галину Ивановну из кресла прогнать, но на него, как черт из коробочки, напал смех. — Ну, так!.. — закашлялся Дауд Соломонович. А надо вам сказать — такая реакция у него на Галю была всю жизнь. Очень он её любил во время оно, да и сейчас… — Ну, если она такая ценная, почему её не повесили в экспозицию? — Галина Ивановна, когда волновалась, рубила ладошкой воздух. Она рубила, а Гречишников на неё налюбоваться не мог. — Подлинник картины был в Ершове, а копия — в Ватикане хранится, — сдерживая счастливый смех, наконец сказал Дауд Соломонович. — А что было на ней? — Этого не знал никто… Мистика, Галя. Все боялись её открывать. — Да ну тебя! — поёрзала в боярском кресле Галя. — А дальше что? — Картина — видение, — с трудом отвёл глаза от Гали Дауд и вздохнул. — Художник был святой. Увидев её, ты поймёшь жизнь… — А чего её понимать? — спокойно спросила Галина Ивановна. — Живи, знай — живи. «Вот сидит моё счастье напротив меня… Вот сидит моё счастье. — Дауду Соломоновичу вдруг стало грустно, хоть волком вой. — Сейчас встанет и уйдёт!» … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … «Она уйдёт, а я останусь». — Что ж на ней такое было, на картине?.. Как его уразуметь — видение?.. Опиши поподробнее. И почему другая картина в Ватикане, а не в Лавре, к примеру? Он, что, католик был — художник-то? Не русский, чай. — Русский — не русский, — впервые за разговор впал в раздражение Дауд Соломонович. — Не сердись, — сказала Дауду Галина Ивановна. — Дай поцелую? Дауд Соломонович наклонился. И после поцелуя сердиться больше не смог. — Видение и есть видение, — подумав, наконец выдавил он. — Галя, картину украли, что ты всё о ней да о ней? Как ты сама-то живёшь? — Вдовею, — улыбнулась Галина Ивановна. — И я один, — подумал и сообщил Гречишников. — Замуж я не хочу, — твёрдо сказала Галина Ивановна. — Нажилась со своим лесником. — А я и не предлагаю. — А это почему? — покраснела Галина Ивановна. — Так ты ж не хочешь, — едко попенял ей Гречишников. — Сегодня не хочу, а завтра — как знать? — выпалила Галина Ивановна. — Ну, тогда завтра и приходи, — нахмурился Гречишников. — И приду! — сказала Галина Ивановна и ушла. — Геша — не думай о ней! — придя из музея, посоветовала Галина Ивановна, забравшись на чердак. — Что-то в ней нечисто, в картине этой. В смысле ценности она несусветной… — Раз она такая ценная, почему же она у них стояла свёрнутая в пыльном углу? — Суэтин нахмурил брови. — На неё невозможно было смотреть без слёз, — подумав, зачем-то сказала Галина Ивановна. И добавила, вспомнив, каким взглядом прожигал её Дауд: — Не каждый выдерживал взгляд на неё. Геш, уезжали бы вы с Райкой на Лазурный берег-то, а? Извёл ведь дочь мою, старый греховодник! — Ну, мура, — не поверил Геша. — Такого не бывает. И никого я не извёл… «А может, бывает? — спросил он себя, когда остался один. — А может, и правда, извёл?..» На единственном в Ершове чёрном «мазератти» к городскому суду подрулил местный судья и, неспешно припарковавшись у парадного входа, вышел и стал размышлять… Сюрприз № 1. Ещё с похорон местного авторитета Геннадия Суэтина он мысленно готовился к судебному разбирательству над его убийцами, но вышла незадача: кто убил Гешу, пока не имелось даже версий. Убить его мог кто угодно. Сюрприз № 2. Картину украли, но вот кто — неизвестно. Продать картину никто даже и не пытался. На местном рынке уже три недели стояли два переодетых сотрудника ФСБ — ни-че-го. Сквозь землю она провалилась, что ли? Судить в обозримом будущем было некого. НОЧЬ По городу шёл сильно пьяный и клял «эту вражью жизнь»! Пьяным был Дауд Соломонович Гречишников: его вежливо погнали с работы за утерю драгоценной картины, которую теперь в интересах государства надо было во что бы то ни стало разыскать. Хоть из-под земли! Вот Гречишникова и назначили «стрелочником» — за то, что не уберёг национальное достояние. Именно в связи с этим Дауд Соломонович выпил, а точней — залил за воротник столько, что… — Опять опрокинулся! — пожаловался он сам себе и вылез из канавы. — Главное-то — за что? Лежала она там сто лет никому не нужная… И вдруг!.. Внезапно Гречишников остановился: а чего это того дня к нему приходила Галя и не просто так, а спрашивала про картину… Это было исключительно подозрительное совпадение с точки зрения логики. И он свернул на Колхозную улицу, где нос к носу столкнулся с Геннадием Бертрановичем, который вышел размять косточки по булыжной мостовой. — Сгинь сию секунду, мёртвый чёрт!.. — плюнул в Суэтина уволенный хранитель музея. Геннадий Бертранович вытерся и с возгласом: «Да кто ты такой?» — занёс руку… Перед этим у Геши с Раей произошёл разговор на чердаке. — Ты сидишь, как бездельник! — сказала Рая, в сто первый раз взглянув на Гешину лысину. — Рая, не становись чумой, — предварил Геннадий Бертранович. — Не буду, — подумав, согласилась Рая. — Мам, я чума? — крикнула она в дверь. — Чума, дочка, чума! — крикнула Галина Ивановна из-за двери и вошла. Обе посмотрели на Гешу. — Я жду сорока дней — объяснил Рае и Галине Ивановне Геша. — Если меня не эксгумируют, мы выедем за пределы отечества и затеряемся, где хотите. — А как мы уедем? — спросила Раиса Дорофеевна, переглядываясь с матерью. — Через Украину по турпутёвке, оттуда в Турцию, а потом дальше, — обрисовал Геша крутой маршрут и пошёл погулять на улицу, оставив мать и дочь в раздумьях. — Тьфу-тьфу! — ущипнул себя Дауд Соломонович. — Тьфу-тьфу-тьфу! — Кончай плеваться, старичок! — снова утёрся Геннадий Бертранович, который после погребения стал необычайно терпелив. — Сам старичок! — разозлился Дауд. — Ты чего не на Митрофановском кладбище? — А ты? — спросил Геша. — Так я живой, — подумав, сказал Гречишников. — А ты уверен? — наклонился к нему Геша. — Нет… то есть — да! — выкрикнул Дауд Соломонович. — А чего пьяный-то? Они сели на лавочке под вязом и поговорили. — Я нарисую, а ты подкинешь, ладно? — Ты разве художник?! — вгляделся в него Гречишников. Но ничего не увидел: вяз — очень тёмное дерево. — Конечно, — лаконично ответил Суэтин и спросил: — А что, не заметно? — Ну дела, — почесал нос Дауд Соломонович и накренился к вязу. На том и расстались. Под вязом в горячке лежал крыс Тимофей. «Про какой холст, интересно, они говорили?» — подумал Тимофей и потерял сознание. ВАТИКАН — Местная милиция известна своей алчностью, — предупредил папского представителя московский референт. Над Ватиканом шёл грибной дождь. До посещения России Римским Папой осталось всего ничего — две недели. ЕРШОВ В городе отцветали маки. — Скоро начнут падать яблоки, — сообщали горожане друг другу. Лето продолжалось. ВРАГ На улицу вышел очень тучный человек и огляделся. Утром какой-то садист включил ровно в шесть часов музыку и перебудил весь дом. Так весь день пошёл насмарку. Если и был в Ершове человек, способный организовать убийство Геннадия Бертрановича, это был он самый. По фамилии Тминов. Сам себя он называл «новый бедный», по аналогии с новыми богатыми, к которым принадлежал Суэтин. Тминов, будучи в девяностом году председателем Ершовского горсовета, скупил оптом все крупные городские предприятия за три тысячи долларов, а потом продал за шестьдесят миллионов долларов. Провернул аферу, в чём ему помогли: тесть — главный ветврач района, жена — бывшая фининспектор и тёща — директор ершовского райпищеторга. За что Тминова и посадили: не уплатил налоги с шестидесяти миллионов, которые выручил после продажи. С конфискацией имущества. Как правило, это американская практика — сажать за неуплату налогов, но против Тминова в девяносто пятом году ополчился весь город: быть настолько богатым в маленьком Ершове в те годы было не просто цинично, а охально, похабно и срамно. А сейчас уже можно. О том, что кампанию против него организовал известный манипулятор и предприниматель Суэтин, Тминов догадывался и ненавидел Гешу от всей души. После выхода из тюрьмы Тминов начал привыкать жить один. Его родные и близкие вместе с остатками денег благополучно перебрались за пределы отечества и поставили на нём крест. Ещё в тюрьме Тминов решил поквитаться с Гешей, но вышел в тот самый день и приехал в тот самый час, когда Геннадия Бертрановича хоронили на центральной аллее Митрофановского кладбища. — Вора ловил, а себя сгубил! — обрадовался он, узнав про чужое погребение, но радость как-то быстро сменилась хандрой. Быть новым бедным — очень грустная реальность. И Тминов, чтобы как-то развлечь себя, начал частенько захаживать на кладбище и сидеть на Гешиной могиле. И в этом нет ничего противоестественного, ну если только не ходить туда каждый день. А Олег Борисыч ходил туда, как на работу. И поэтому, вольно или невольно, стал свидетелем того, что могила вчера и могила сегодня выглядела не как та самая могила… Её же раскапывали десять раз по ночам Гешины друзья, которым звонили милиционеры… И Тминов потихоньку стал сходить с ума на почве непонятного ему явления. А когда человек сходит с ума, он делает непростительные вещи. Например, ходит по улицам и разговаривает вслух. И говорил Тминов о наболевшем — о Геше — русскими пословицами (вычитанными у Даля): — Ты от меня и в землю не уйдёшь — достану! Я тебя заставлю рылом хрен копать! Один бог без греха! Будешь ты мою дружбу помнить… Я его потычу рылом в кучку! Почистили ему пряжку, вылудили бока… Глупому Авдею наколотили шею! Баюшки-баю, колотушек надаю! Возьму за хвост, да перекину через мост! В одном кулаке сожму, так плевка мокрого не останется! Я вас всех на кишках перевешаю! Не всякая болезнь к смерти… Кто много грозит, тот мало вредит. Всё. — Борисыч, завязывай! — говорили ему горожане, которым он изрядно наскучил. — Поганец Геша жив! — отвечал им Тминов. Люди крестились. И задумывались. Продолжать находиться в Ершове для Геннадия Бертрановича становилось опасным. Из передовицы газеты: «Ершовский путь»: «Что случилось? То и произошло. Наш городок благополучно спал и видел сны и вдруг — в одночасье он лишился одной из самых известных и одиозных личностей — Г. Б. Суэтина; старой пыльной картины, которая оказалась ценней многих известных кладов; а в близком будущем наш край родной посетит Римский Папа со свитой?! А дальше можно ожидать и прилёта инопланетян! Как вы считаете, земляки?» И тут вдобавок ко всему треснул и чуть не упал в реку мост, по которому ждали приезда Папы в Ершов. Началась паника. ВДОХНОВЕНИЕ — ЭТО НЕ ШОКОЛАД Геша только что основательно позавтракал и в замешательстве огляделся. Перед ним был расстелен холст, на табурете горкой лежали краски. Он постоял, подумал и сходу начал рисовать, пока его снова не потянуло в сон. После долгих зеваний он обозначил занавес и ножки из-под шкафа. Ножки не рисовались, и Геша включил радио — передавали традиционный джаз бибоп. Геша сидел на чердаке, слушал, потом сказал, точнее закричал: — Рая, купи мне саксофон!!! Рая влезла на чердак и протёрла глаза. — Чего тебе? — спросила она, глядя на Гешу в спортивном костюме. — Ку-пи-м-не-саксо-фон, — требовательно, по слогам, повторил Геннадий Бертранович. — А где я его тебе куплю? — удивилась Рая. — Ты ж картину хотел рисовать. — Расхотел, — пожал плечами Геша. Рая долго смотрела на него и думала, потом ей это надоело; она собралась, оделась, накрасилась и всё-таки пошла в музыкальную лавку, где за двадцать девять тысяч рублей сорок три копейки приобрела новенький саксофон в кожаном футляре и отправилась с ним домой, на улицу Колхозную. Геша её ждал и с ходу стал в саксофон дуть, чем распугал бы всю округу, не будь Колхозная пустынной улицей. Рая с Галиной Ивановной в ушанках сидели на первом этаже дома, морщились и ждали, когда какофония прекратится. Ждать им оставалось недолго. — Вот, доча, потому и замуж больше не хочу, — сказала Галина Ивановна дочери на исходе второго часа. Раю передёрнуло. — Неси-ка ему обед. — Галина Ивановна наставила тарелок на поднос и вручила дочери. — Так вкусно, Рая, я уже объелся. — Геннадий Бертранович отставил последнюю тарелку. — Правда? Мама готовила, — убирая остатки обеда, засмеялась Рая. За неделю Геннадий Бертранович научился играть на саксофоне би-боп и почти закончил картину… Ножки от шкафа на ней он решил не рисовать. И не прогадал. ТУЧИ НАД ГОРОДОМ Картина… Её искали всем городом, и — не нашли. Ведь нельзя найти то, что съедено крысой. А без картины визит Папы терял всякий смысл — показывать ему в Ершове кроме пяти старых ободранных православных церквей было попросту нечего. А сознаться, что картину украли, мешал стыд. Пусть уж приезжает, решили городские власти, а там как-нибудь выкрутимся. Вдобавок мост через речку Ершовку дал трещину шириной в три пальца, и все горожане, боясь за свою жизнь, ездили из Ершова в остальной мир объездом, делая крюк в сорок километров. Чинить мост или ждать, пока сам упадёт, — ещё не решили, хотя Папа должен был приехать буквально на днях. «Может, и проскочит его кортеж, а нет, так что ж? Выловим Папу из речки, там глубина всего — метр, — философски рассуждали местные власти. — Не позволим Папе стать кормом для рыб!» Местные букмекеры ставили три против одного, что Папа в речку упадёт. И — выплывет сам! И с этими насущными проблемами убийство ершовского авторитета Суэтина отошло бы на задний план, если бы не Тминов. Он ходил по улицам и говорил, что земля-то на могиле перекопанная вся! — Давайте проверим, — предлагал он горожанам пойти с лопатами и убедиться в правоте своих слов. И тут — картина в музее появилась! На неё наткнулась уборщица Нинель Константиновна Гриб, когда мела паутину веником в углах запасника на первом этаже подвала. А перед этим… «ЗАБИРАЙ СВОЮ СОБАКУ И УХОДИ!» Геша зевнул, и Рая вдруг увидела, какой он старый… Если раньше Геннадий Суэтин был далеко не последним человеком в Ершове, носил дорогой костюм, и ему в глаза заглядывало полгорода, то на чердаке у неё с месяц жил обычный лысый шестидесятилетний старичок с замашками сумасбродного дитяти — гроб… краски… саксофон и противоестественное желание — поменять во что бы то ни стало опостылевшую жизнь, о которой мечтают многие — но не имеют. «Хоть бы он пропал, что ли? — подумала Рая, слезая с чердака. — А то зевает тут у меня! А мы перед ним на цыпочках ходим… Ведь он не последний богатый человек в нашем городе, да и в районе… И побогаче есть, а мне всего двадцать девять… или… ну, тридцать три». — Хоть бы его милиция, что ли забрала? — слушая, как на чердаке воет саксофон, вслух помечтала Рая. — Да потерпи, — Галина Ивановна раскатывала тесто в кулебяку. — Он ждёт, когда ему сорок дней стукнет, ну как похоронили, и уедет с тобой! — Да не хочу я с ним уже никуда! — сказала и сама удивилась Рая. — Господи, хоть бы он пропал, мам? Надоел! Я его рожу видеть не могу! С чего он взял, что его эксгумировать будут? Да про него забыли давно! — А картина? — Так нет доказательств, что он её украл! — В сериалах это обычная практика — валить висячее дело на покойника, — подумав, сказала Галина Ивановна, смазывая противень топлёным маслом. — Ну, если только, но я всё равно, мам, с ним никуда не поеду! Я его видеть уже не могу — без спазмов вот тут!.. — Рая закашлялась. — Я не думала, что мне так противны старики. Фу-уу! — А что же, раньше-то?.. — строго спросила Галина Ивановна. — Раньше я с ним так долго не жила, — пожала плечами Рая. — Надоел, мам! — Это точно, — начала вздыхать Галина Ивановна. — Значит что, будем делать, доча? — Если он от нас через 10 дней не съедет, давай его в милицию сдадим? — после тяжёлого вздоха сказала Рая. — Ну, зачем? — Галина Ивановна включила микроволновку. — Пусть просто съезжает с чердака. — Ты ему сама скажешь? — Нет уж, Рая, это твой возлюбленный, ты и говори. — А я картину нарисовал, — донеслось с чердака. Ступеньки заскрипели, и появились ноги Геннадия Бертрановича, а потом и сам он. Раиса и Галина Ивановна переглянулись. — А что вы на меня, как на юродивого смотрите? — потёр запачканные в темпере пальцы Суэтин. Глаза его счастливо сияли. Раиса и мать глядели на него молча. — Скоро уедем, Райка! — Геннадий Бертранович засмеялся. — Подкинем картину и в путь! — Езжай один, — тихо сказала Рая. — Как? А ты не хочешь? — весело переспросил Геша. — Я не узнаю свою весёлую любовь. Будь умницей, Рая. — Сам будь… Геннадий Бертранович подумал и попросил: — А ты люби меня… Рая с Галиной Ивановной переглянулись, потом посмотрели на Суэтина. За три недели Геннадий Бертранович поправился на четыре килограмма… «Я больше не думаю о чужих проблемах, у меня осталась только пара своих, — размышлял он. — Картину я нарисовал, осталось подкинуть её в музей. И завтра уезжаем!» Ему даже в голову не приходило, что он здесь теперь персона нон грата. — Геша, съезжай с чердака, — так и не взглянув, вернула ему холст Рая. Геннадий Бертранович подумал, что ослышался. — Рая, ты что! — побледнел на глазах Геннадий Бертранович. — Просто цирк какой-то, Рая! — Покинь чердак по-хорошему, — членораздельно повторила Рая и тряхнула золотыми локонами. — Забирай свою собаку и уходи! — добавила Галина Ивановна. Супруги Чаплыжкины две недели почти, что не спали, и, когда ночью у них в опочивальне прозвенел звонок, вскочили и схватили трубку одновременно. — Геша!!! Геша-а-а-а!!! — крикнули они, стукнувшись лбами. — Да, это я, — после долгого молчания, грустно сказал Геша. — Можно я у вас переночую? — Нннет!!! — хором вскрикнули они и отбросили трубку… Это был уже десятый Гешин звонок — все без исключения его бывшие друзья не согласились предоставить ему ночлег даже на одну ночь. — Ма, я приеду сейчас? — спросил он, когда после долгого ожидания на том конце подняли трубку. — Приезжай, сынок, — тихо сказала Гешина мама. — Открывай сам, а то соседей перебудишь. Ключ я положу под тряпку. И Геша, сев на старый велосипед, поехал на другой конец города; сказать, так никто бы не поверил, что на «Орлёнке» с просевшей рамой в костюме «Пума» по ночному городу едет долларовый миллионер, которого нет в живых. Сначала Геннадий Бертранович, распугивая припозднившихся жителей, отправился в музей прикладного искусства и лишь к утру доехал до маминой квартиры на улице Тургенева. Взял из-под тряпки ключ, открыл и… ТРАХ-ТИБИ-ДОХ! Когда назавтра Тминов кое-кому рассказал про Гешу, ехавшего на велосипеде с чёрным терьером за пазухой… его наконец забрали на пять суток. К приезду Папы город чистили от нелогично высказывающихся граждан. Посадили и забыли. …И тут картина в музее появилась. Больше всего появлению картины обрадовались сотрудники ершовского ОВД. Они сразу же устроили себе выходной, а в Москву полетела депеша: «Картина обнаружена!» Уборщицу опросили двадцать пять раз: как ей удалось обнаружить пропавшую ценность, на что та, устав показывать, как разметала паутину, начала натурально огрызаться. — А вы могли не заметить ценную картину в прошлый раз? — допытывались оперативники. — Ну откуда я знаю? — невежливо ответила и так же посмотрела Нинель Константиновна. Намеренно упустив из виду, как столкнулась с Геннадием Бертрановичем прошлой ночью на выходе. У них ещё произошёл занимательный разговор, когда на его просьбу показать, где стояла украденная картина, Нинель Константиновна Гриб, убеждённая что говорит с привидением, с удовольствием впустила его в музей. — Что это? — проходя мимо экспонатов, спрашивал любопытный Геннадий Бертранович. И замирающая от страха Нинель Константиновна отвечала, как заправский экскурсовод, пока они не дошли до самого пыльного угла в запаснике, где стояла вышеозначенная пропавшая картина. — Что это? — ещё спросил Геннадий Бертранович, поднимая с пола заржавленный тесак. У Нинели Константиновны чуть не отнялись ноги от подкатившего ужаса, но она всё-таки прошелестела: — Головорез… — Головорез? — изумленно переспросил Геша, ставя картину на прежнее место. — Зачем? — Его нашли в местной пыточной камере, — пересохшими губами, объяснила Нинель Константиновна. — Им резали головы? — спросила Суэтин, укладывая головорез обратно в угол. — Нет, — помотала головой Гриб. — А что же делали?.. — уточнил Геша. — Отрезали, — пожала плечами уборщица, ещё тогда окончательно и бесповоротно решив: про Гешин фантом никому не рассказывать. … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … — Это она, — сказал Дауд Соломонович, бывший хранитель музея, которого разыскали на даче. — Я единственный, кто её видел. — И что там было? — навскидку спросили его, не показывая холста в полную величину. — Ножки от шкафа… — начал перечислять Гречишников. Оперативники переглянулись. — Мы спасены, — безмятежно вздохнул начальник ОВД Стрепенюк через час после допроса Нинели Константиновны Гриб и Дауда Соломоновича Гречишникова. — Месяц поисков наконец дал результаты, и неважно, что картину подкинули, и уж совсем ерунда, что на ней нарисовано совсем не то, что перечислил Дауд Соломонович, а нечто совсемушки другое. Тоня, чаю! — Чаю ему, — наливая в стакан крутого кипятку, проворчала Тоня. — Вам с сахаром? — спросила она через полминуты. — Восемь кусков. Я сам размешаю, — пообещал полковник Стрепенюк. КРУГОМ ШЕСТНАДЦАТЬ Ершовский мост был построен в одна тысяча девятьсот первом году и с тех пор простоял никем не ремонтируемый сто лохматых лет! И вот время его жизни подошло к концу — трещина с каждым часом увеличивалась на глазах! Обидное стечение оскорбительных обстоятельств. НАПРАСНО, МАМА И если все горожане и милиция жили в ожидании приезда Римского Папы, то взбаламученные звонками Гешины друзья собирались, чтобы обсудить странную закономерность — покойник всем звонил уже дважды! — Напрасно я им звонил, — сказал утром маме Геша. — Да, сынок, поспешил ты, — согласилась мама. — Райка меня выгнала, — схватив голову руками, в который раз пожаловался маме Геша. — Какая скверная женщина, — ласково произнесла старенькая мамочка Геннадия Бертрановича, поцеловала его в лоб и пообещала: — Ты себе лучше найдёшь, Гешенька. — Мама, что мне делать? — спросил Геннадий Бертранович. — Поезжай за кордон, раз собрался… — пожала плечами мама. — Да? — посмотрел ей в глаза сын. — Переночуй ещё ночку у мамы и поезжай!.. И если бы не телефонный звонок, который разбудил их с утра, наверное, эта история исчерпалась бы совсем иначе… Позвонила Нелли Чаплыжкина и после деликатного вопроса про здоровье и прибавку к пенсии задала странный на первый взгляд вопрос: — Роза Никодимовна?.. — Что? — поинтересовалась растроганная Гешина мама. — А вы Гешу давно видели? — быстро спросила Чаплыжкина. — Трубочку передать? — после долгого молчания предложила мама Геши. — Ой, вы шутите! — после вздоха начала смеяться Нелли. — А мне… то есть нам… ну, нам всем — странные сны снятся!.. — Что, Геша с вами из могилы говорит? — предупредительно спросила мама Геши. — А откуда вы знаете? — поинтересовалась Нелли Чаплыжкина не своим голосом. — Да это наследственное… — То есть как? — И дед Гешин, и муж мой, и бабка по их линии после похорон ещё долго нам житья не давали: всё по телефону звякали, обратно просились, — подумав, медленно изрекла Роза Никодимовна. — И что?! — голосом, полным ужаса, потребовала продолжения Нелли Чаплыжкина. — Ну, поставьте свечку в церкви, помолитесь за здоровье его, и больше он вам не позвонит, цыплёночек мой, — уже не притворно всхлипнула Роза Никодимовна. — Увидите! — Как же… за здоровье-то? — не своим голосом переспросила Нелли Чаплыжкина. — В том и секрет, — твёрдо пообещала Роза Никодимовна. — В каждой из пяти городских церквей поставьте по свече за Гешкино здоровье — и всё! Перестанет вас пугать по ночам. — Прямо странно… не верится… ой, ну ладно, — попрощалась Нелли, а мать и сын облегчённо вздохнули. — Я весь в тебя, ма! — посмотрел на маму Суэтин. — А в кого же ещё? — развела худыми ручками Роза Никодимовна, девяносто восьми лет от роду. А по городу, через какой-нибудь час, подымая пыль, ехала кавалькада из десяти, переливающихся всеми цветами радуги «мазератти», это друзья Геннадия Бертрановича объезжали все церкви по порядку: Страстей Господних, Спаса-на-Крови, Святой Капельки, Богородицы и часовню Святого Матфея великомученика. — Накопили грехов, — переговаривались, глядя на сияющую кавалькаду ярких авто, горожане без затей. — Теперь замаливают! — Пусть замаливают… — Хорошо, хоть замаливают… — Долго молить придётся… Людям не угодишь, причём — никогда. ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ Рассказывать про чудо — тратить время зря. Чудо надо пережить самому: у меня такое было один лишь раз, сейчас я очень жду второе и, думаю, дождусь, но эта история снова не про меня. Так вот. Когда Геннадий Бертранович проснулся, то ощутил — он жгуче хочет жить! Ему приснился райский по красоте ландшафт — маленький пруд с зелёным берегом, кучевые облака над душистою землёю и он сам — трёхлетний мальчик в ушитых штанах. — А не уйти ли мне в монахи, мам? — спросил он Розу Никодимовну, которая поставила перед ним чай и тарелку с пышками и уселась наблюдать, как сынок кушает. — Нет, ни к чему это, — тоном трезвого, который объясняет дорогу сильно пьяному, сказала Роза Никодимовна и тревожно оглядела своего мальчика. — Схимник, Ершовская пустынь, — уминая пышки, мечтал Геннадий Бертранович. — Мам? Уйду в монахи, скит в лесу — феноменальное спокойствие и редкий уют. Я никуда не хочу, я устал. На Розу Никодимовну смотрел её единственный любимый сын Геночка — с удручённым лицом очень пожилого мужчины. Роза Никодимовна молча отвернулась. — Ма, завтра мне сорок дней, в пятницу приедет Папа из Ватикана, может, мне не уезжать до тех пор? Роза Никодимовна хранила молчание… «Одна половина моей жизни — темно, а другая половина — что будет?» — подумал Геша. И назавтра, одевшись, пошёл на Митрофановское кладбище посмотреть, кто к нему придет помянуть. Не пришёл никто. И никто не подумал разрывать на предмет эксгумации настоящую могилу бывшего ершовского авторитета — картина нашлась, всё было хорошо. Над кладбищем парили рыжие вечерницы, ушаны и трубконосы с очень большими задними лапами. — Уезжай, — попросила загрустившего сына мама, когда он вернулся домой вечером и она увидела, что Геша снова впал в повышенную нервозность и возбудимость. — Тебе опасно здесь оставаться, чадушко моё, или зачем ты всё это затеял? — Не знаю, — поражено пожал плечами Геннадий Бертранович. — Минута слабости. Как мне вернуться, назад, мама? — У тебя светлая голова, придумаешь сам, — сказала мама. — Просто отрицай всё. — Я отрицаю всё, — повторил Геша и сел за телефон… НОЧЬ ДЛИННЫХ ЛОПАТ А в это время один из лучших ресторанов Ершова «Устя» на весь вечер был закрыт на приватную встречу. В нём собрались все Гешины друзья помянуть Геннадия Бертрановича Суэтина — человека и парохода, который решал их проблемы и оставил такую память о себе, что лучше о ней всуе не поминать. В большом зале ресторана сиял обычный приглушённый свет и шёл очень тихий разговор. — Ты обратил на это внимание?.. — А ты?.. — Что это всё-таки было-то?.. Все друзья покойного наконец окончательно всё выяснили и сознались, что в течение двух недель им дважды (?!) звонил покойник, и они все по очереди ездили его откапывать, чтобы спасти. — Был кошмар-ужас что! — вспоминали Чаплыжкины. — В могиле от Геши остались тренировочные штаны и вот этот ботинок… Нелли Чаплыжкина достала из сумки огромный ботинок от «Карло Пазолини» в полиэтилене и положила его на стол. Все отшатнулись, кроме судьи. — Нет, родимые мои, — перебил их местный судия, — от Геши в могиле остались два лифчика и костяная нога! И положил выкопанные им доказательства рядом с ботинком. Остальные молча разложили всё то, что принесли с собой… Над столом повисла невыносимая тишина. — А не поехать ли нам туда снова: выкопаем его последний раз, вдруг он там до сих пор лежит и ворочается? — сказал самый трезвый из них. — Поехали!!! — Лопаты е?.. — Е!.. И кавалькада разноцветных «мазератти» ершовской элиты покатила к Митрофановскому кладбищу. И в эти самые минуты Геша снова стал всем по очереди звонить, тихо предупреждая, что всё, что было, неправда, и на самом деле он живой-здоровый, и хочет вернуться… — Я приду, и всё встанет на круги своя, — тихо проговаривал в трубку он и звонил, звонил… — Он снова объявился! — кричали друг на друга десять Гешиных друзей. — Молитвы за здравие не помогли! — Наоборот — он ожил! — Его там не было — мы перерыли всё! — Мы же все откапывали его и ничего не нашли… — Значит, он точно жив! — буркнул презентабельный мужчина, чей-то муж. — Но мы же погребли его!.. — У него такая тоненькая лобная кость на фотографиях с похорон!.. — вспомнила Нелли Чаплыжкина. — Он жив, жив! У кладбища на ворохе травы сидел прежний могильщик. Он просто жил неподалёку и зашёл по старой памяти. — Если меня выгонят из милиции, тут меня с руками оторвут! — хвастался он двум гранитным ангелам, между которыми сидел. Увидел подъехавшую кавалькаду, очень удивился, встал, отряхнул штаны и пошёл раскрывать ворота, быстро вызвав наряд по рации. — Родной ты наш, — негромко, но настойчиво обратились к нему двадцать человек. — Давай раскапывай в последний раз! Поганец Геша снова оттуда позвонил… — Вы уверены? — на всякий случай спросил могильщик, засучивая рукава. — Как в том, что ты — кузнец-молодец! — звонко и отчётливо сказала за всех Чаплыжкина. — Что есть, то моё, — согласился и погладил большим пальцем правой руки средний и указательный ряженый могильщик. И через час пустой гроб с запасной дверью стоял на краю разрытой могилы. Все быстро крестились, косясь и заглядывая в него. — Пусто, люди! — Хоть шаром покати… — Напрасно рыли… — А где же Геша, наш ситный друг? — спрашивал всех какой-то малюсенький мужичок в пригожем пиджаке и дорогих туфлях. Из кустов снимали всю эту честную компанию сотрудники ОВД. — Нет человека хуже меня, и нет человека лучше меня, каждый равен мне, и я равен каждому, — сказал Геша, подойдя к своей могиле. На нём был старый костюм, в котором его никто, никогда и нигде не видел. — Геша! — закричала Чаплыжкина. — Гешенька! Остальные потрясённо молчали. — Ты — покойник, — наконец сказал ему местный судья, поморгав сквозными глазами на непроницаемом лице госслужащего. — А, может, ты?.. — медленно повернул к нему голову Геннадий Суэтин. Судья постоял и ушёл. Только пыль заклубилась вслед за чёрным «мазератти». Все посмотрели — Геши тоже не было. — Почудилось, — решили все. — Такое бывает на сороковины… — Он был! Был! — едва слышно шептала Чаплыжкина. — А как хорошо выглядит… И по пыли пошла к белому «мазератти». Чаплыжкины отъехали от погоста вторым номером. — А деньги? — воззвал к уходящей элите ряженый могильщик. — Деньги — навоз, я знаю, что говорю, — доставая неприличных размеров кошелёк, сказал малюсенький мужчина, местный нувориш и между нами — мужчина хоть куда. — Я не смог к ним вернуться, мама, я не знаю, о чём с ними больше говорить, — возвратившись домой, сообщил Геша. — Ну и правильно, мой самый хороший мальчик, — сказала Роза Никодимовна. ПАПСКИЙ ПОЕЗД По городу летала солома, в Ершов приехал Папа… Параболические антенны спецслужб наводнили Ершов за неделю до его приезда — ожидание затянулось, но ненадолго! Всю ночь перед его приездом над Ершовым сияла ярко-золотая луна. А над Митрофановским кладбищем летали нетопыри… Мост подбили сваями, замостили, укрепили трещину клеем для бетонных сооружений, и Папа не упал в реку. Пролетел через мост, как мотылёк над пожаром. До последней минуты никто не верил, что едва живой старичок посетит заштатный городок Ершов из-за какой-то незначительной и несуразной картины… «Нонсенс в кубике», — твердили почти что все. А он приехал всего на три с половиной часа, а потом остался отобедать и опять же — на людей загорелся посмотреть, будто люди здесь другим миром мазаны. Экзорцист, одним словом. — Чересчур святой, — увидев папу, сделали вывод все. Правда, с такой охраной, что неудобно на неё было глядеть. Все отворачивались. Ещё с утра к музею на «мазератти» съехались элитные жители города, и на своих двоих пришли все остальные люди взглянуть на найденную картину и, если очень повезёт, — на Папу. Выцветшие глаза Папы и выцветшие глаза его нунция долго смотрели на картину. — Это не она, — тихо сказал Папа. — Эта трижды лучше, — повернулся к нему нунций. — Эта лучше — навсегда… — Несуразно это! — почесав бусиной от чёток нос, произнес нунций. — Почему? — Папа был спокоен, как всегда. — Мы ехали за одной, а увидели совсем другую — лучше. — Почему тогда несуразно, может, провиденье шалит? — Как думаешь, нам отдадут её? — Русские всё отдадут. — Это точно — нация беспорточных филантропов, — быстро проговорил нунций. Папа посмотрел ему в глаза, нунций тихонько захихикал. — Старички смеются, — зашептался музей, который был полон людьми — на каждом сантиметре стояло по человеку. Папа великодушно разрешил пустить туда всех, он перестал бояться людей настолько давно, что в это трудно поверить. Папа огляделся и выхватил глазами — неподалёку с ведром и тряпкой стояла Нинель Константиновна Гриб. Папа, хромая, подошёл к ней и погладил её по запястью… Нинель Константиновна вздохнула и, сама не понимая как, выговорила, кивнув на картину: — А я знаю, кто художник, он за колонной стоит, вы его не бойтесь. — У Нинель Константиновны покраснели сперва лоб, потом глаза и наконец всё лицо. — Он погиб от рук убийцы. — Нинель Константиновна перевела дух: — Теперь ходит вот… Картину нарисовал и принёс… — Что она говорит? — Нунций встал рядом с Папой. — … Привидение, — закончила Нинель Константиновна и тихо сказала: — Вы не оборачивайтесь пока, я уйду, а вы посмотрите потом. Папа и нунций переглянулись: они за свою жизнь и не такого наслышались. То, что сказала Гриб, — цветочки, и тому, что в России привидения рисуют картины, Папа не удивился даже на мгновение, а нунций это знал очень давно, ну, что привидения и рисуют, и любят, и женятся, да мало ли что знал папский нунций про привидения и прочее. За деревянной колонной стоял человек и глядел на столпотворение у вывешенной картины. С ним здоровались, его обходили, наконец кто-то его в упор не замечал — ну, мало ли похожих людей? Папа кивнул, и нунций, продираясь сквозь охрану, через какое-то время подошёл к этому человеку. Нунций посмотрел на него, тот мельком глянул на нунция. — Что ты за человек? — спросил он после долгого молчания. — Почему ты нарисовал эту картину? И куда делась та, другая… — Я, — помолчав, сказал Геннадий Бертранович. — Я вдруг понял… я вдруг понял — я не хотел этого!!! — Чего ты не хотел? — мягко улыбнулся нунций, пытаясь разглядеть, не безумный ли перед ним. — Я не хотел появляться здесь!.. Зачем меня вытащили из вакуума, как джинна из бутылки? Ведь я жил — не пойму, как и зачем я жил? Всё бессмысленно? — Ну, да?.. — уже с любопытством взглянул на него нунций. — Как не понимают этого люди, рождая других людей, может быть, они, другие, не захотят жить на этой холодной земле, постоянно страдая, болея и умирая… — И что?.. — спросил нунций. — Ты-то чего хочешь, наконец? — Я ещё не осознал, что я хочу, но то, что было, — я от этого устал. — Поехали с нами? — хмыкнул нунций. — А ты смешной!.. — Какой?! — Суэтин вдруг поймал взгляд: на него издали глядел Вечный Папа. — Но меня, как бы нет, у меня и паспорт… на другое имя. — Прошлое ворошить никто не будет — успокоил его нунций, глядя на толпу. — Скажи мне только: ты убил кого-нибудь? — Нет ещё, — ответил Геша. — Ты очень хороший, — быстро взглянул нунций на Суэтина — Ну, что?.. — А когда? — Сейчас. — Я собаку заберу. — Без собаки никак, — согласился нунций. — Иди. — Без меня не уезжайте! — обернулся Суэтин. Папа снова смотрел и смотрел и не смог отвести от неё взгляда. Раскрытая настежь дверь, сквозь неё просвечивают янтарные утренние лучи, а на пороге стоит маленький ребёнок и улыбается… — Да, это другая картина, — снова сказал он по-польски. — Да, другая, — повторил Дауд Соломонович Гречишников, которого взяли обратно на службу в музей. — На той был занавес, и за ним то ли человек, то ли шкаф… — Ветер отдул часть портьеры, и под ней — то ли ноги, то ли ножки от шкафа, — подхватил Папа. Хранитель музея и Папа посмотрели друг на друга и перекрестились. — Он говорит, что не хотел бы родиться и жить на этой земле, а сам нарисовал чудесного ребёнка! — Люди — самые противоречивые существа — вздохнул Гречишников. — Да, это неоспоримый факт. — Папа подумал и начал смеяться. — Весёлый старикан! — хмыкнула толпа за его спиной. — Дедуля на ять! — разглядев Папу поближе, сказала одна радостная старушка. — Я б с ним выпила, если б он мне налил! — Да ты с кем хочешь выпила бы! — вспомнили ей. — С тобой не стала бы, — посмотрела старушка; и как всегда, последнее слово оказалось за ней. — Всё те же приёмы, все те же ходы. Умер, а сам по городу разгуливает… Старый греховодник, — глядя на воскресшего Суэтина, рассуждал полковник Стрепенюк. — Похороны для маскировки — наилегчайший способ сокрытия преступления… Поведенческий капкан! — вконец запутался он. — Пусть уезжает! Он тревожный человек. Городок полон тревожных людей. Не городок — клиника. И, чёрт побери — был прав! — Ты отмечен богом и людьми, — сказал нунций Геше, когда тот вернулся с чёрным терьером и тихо идущей следом мамой… — Почему — богом? — хмыкнул не замеченный ни в каких связях с религией Суэтин. — Ты смог написать святую картину — меня переполнил духовный восторг, когда я увидел её. — Да бросьте вы, делать вам нечего! — недоверчиво улыбнулся Геша. — Такой талант даётся не просто так, а за что-то… Значит, ты поедешь с нами? — Куда, в Вечный город? — С нами, — повторил нунций. Через час для шести католиков в маленькой часовне Папа отслужил самую коротенькую мессу… Он взял в руки кропильницу и окропил из неё ближних прихожан. Внезапно в стрельчатый зев окна брызнуло солнце, и поднялась душистая водяная пыль — в церкви возникла радуга! С застывшей улыбкой из часовни вышел местный поп. Отец Славиан. — Да кто он такой? — спросил поп, озирая небо. — Он — папа, — ответил ему голос оттуда. — Чей?.. — Людской. — А я кто? — Ты поп. — А чей я поп? — Церковный. — А почему не людской? — Потому что спрашиваешь! — А кто со мной говорит? — не сдавался отец Славиан. И ничего не услышал. — Значит, лукавый, — успокоился батюшка и, аккуратно придерживая рясу, пошёл домой — к чадам и матушке. И ЭТО СЧАСТЬЕ? — Крыс Тимофей — пошёл на поправку! — несли гонцы радостную весть по всему городу из музея прикладного искусства. Крысиная молодёжь решила устроить бал по такому случаю. — Бьен! Мон шер! — О-ля-ля! — Се ля ви! Выздоровел Тимофей, как и заболел, опять и тоже способом «экзотик»: он разгрыз и съел корни тропической пальмы в местном дендрарии. Таких финиковых пальм в мире оставалось только две: в личной коллекции султана Брунея и в Ершове, на улице Пионерской. — Как ты мог, Тимофей, снова не накормить наших двенадцать мальчиков-подростков? — кричала на него жена, когда он с раздутым животом явился домой и стал устраиваться в опочивальне. Тимофей заткнул уши хвостом, и уснул. СЧАСТЛИВО, ГЕША! Огненно-рыжий крыс долго бежал за бронированным «мерседесом», который увозил из Ершова Папу, подаренную ему картину и нового папского мастера — кардинала Суэтина. По городу летала солома. — Я хочу туда? — выхватывая глазами последние дома на крайней улице, спросил Геннадий Бертранович. — Что я там забыл, в этом пыльном Вечном городе? А-а, приеду — увижу… Вернусь, если что! Тарам! Тарам! Тарам-там-там! Там-там! Там-там! Там-там! Там-там! Население страны просыпалось. И это самое главное. 12.11.2003 г. от Р. Х.