Ребут

— Испугаю. И ты тоже.

— Я точно не пугающий. Даже близко.

Я испустила пораженный вздох, и он улыбнулся.

Я действительно надеялась, что он был прав.

Я оглянулась назад, где смогла разглядеть верхушки больших домов, выглядывающих из-за деревьев. Я не могла увидеть выше крыш, но один только размер говорил о богатстве.

— Что там? — спросила я.

— Богатые люди, — сказал он.

— Я думала, что вы все тут богатые.

Он бросил на меня веселый взгляд. Цвет возвращался на его лицо после того, как он поел мяса, и он почти выглядел самим собой.

— В основном мы здесь только из-за имущества, передающегося в семьях. У моих родителей никогда не было денег. Так же как и у моих бабушки и дедушки.

— Чем они занимаются? — спросила я.

Я и не думала, что богатые люди делали что-то, но если Каллум работал в полях, то у его родителей должна была быть работа.

— Моя мама учительница, а папа работает на пищевом заводе. Но они уволили маму, когда я заболел, так что я не знаю, преподает ли она еще.

— Почему? — спросила я.

— Риск инфекции, — сказал Каллум. — Она заразилась одним из легких штаммов КДХ, когда я заболел. Они не рисковали иметь дело с зараженными детьми.

— Может быть, они вернули ее на работу после того, как она выздоровела.

У маленьких домов были дворики с деревянными заборами, и я мельком увидела сады и цветы. Все здесь казалось слишком радостным.

Мы завернули за угол, и Каллум внезапно остановился, его лицо мучительно сморщилось.

Я последовала за его взглядом к маленькому белому домику с синими ставнями. Каменная дорожка вела к парадной двери и небольшие окна, выходящие на улицу, придавали дому милый, необычный вид.

Но впереди на деревянном знаке большими черными буквами были написаны слова: Карантин до 24 ноября.

Аукцион с 1 декабря.

Я быстро посмотрела на него.

— Аукцион? Значит ли это, что…

— Они потеряли его, — сказал он срывающимся голосом.

— Потеряли его? Как?

— У них было много долгов. Они потратили все, что у них было, пытаясь спасти меня, и, должно быть…

Он сглотнул, и я взяла его за руку.

— У них были друзья?

— Да, но никто не предоставил бы им комнату. И они не были бы готовы взять на себя три дополнительных рта, когда все уже были в плохом состоянии.

— И куда они пошли? — спросила я.

— Не знаю. Туда, я думаю. — Его взгляд последовал на восток, в трущобы. — Хижины КРРЧ для бездомных там. Они не хотят, чтобы такие как они были здесь.

Мужчина несколькими дверями дальше вышел из своего дома, хлопнув за спиной дверью-ширмой, направляясь за цветами.

— Нам не следует оставаться здесь, — сказала я.

Каллум все еще смотрел в сторону трущоб, и паника поднялась в моей груди из-за перспективы отправиться туда сейчас. Я думала, у меня будет больше времени.

— Давай зайдем туда, — сказала, потянув его за руку. — По крайней мере, до захода солнца. Никто не зайдет в карантинный дом.

— Мы могли бы сейчас просто пойти в трущобы.

— Будет безопаснее сделать это ночью.

Я снова потянула его за руку и он, наконец, посмотрел на меня. Выражение его лица смягчилось. Возможно, паника, которую я чувствовала, отразилась на моем лице.

— Да, хорошо.

Мы поднялись по каменным ступеням к маленькой белой парадной двери. Она была заперта, но жесткий удар ногой Каллума распахнул ее.

На первый взгляд дом выглядел больше, чем был на самом деле. Комнаты были скудно обставлены и пусты, полы были блестящими и деревянными, которые я прежде никогда не видела. На кухне не было стола, а в гостиной не стояло ничего, кроме выцветшего дивана и телевизора. Такое впечатление, что это место было очищено ворами.

Солнечный свет лился со стороны окна, отражаясь на полу и танцуя на голых стенах кремового цвета. Все, что было на них раньше, исчезло, остались только мелкие дырки от гвоздей.

— Думаю, они позволили им забрать фотографии, — сказал Каллум, идя в заднюю часть коридора.

— А некоторую мебель?

— Нет, это все, что у нас было.

Я отвела взгляд, смутившись, хотя его родители имели гораздо больше, чем мои.

— Идем, — сказал он.

Я последовала за ним по слабо освещенному коридору, серый плюшевый ковер стелился под моими ногами. Он бросил быстрый взгляд на первую дверь слева от нас, которая была маленькой комнатой, пустой, за исключением нескольких постеров героев из комикса на стене. Он прошел через вторую дверь слева.

Это была его комната. Казалось, она была не тронута со дня его смерти: кровать не убрана, бумаги и книги раскиданы по столу, фотографии и электронное оборудование, которое я не могла распознать, разбросаны по его книжной полке.

Деревянная мебель была старой и обшарпанной, но комната была довольно опрятной. Даже уютной. Толстое синее стеганое ватное одеяло в конце кровати выглядело лучше, чем тонкое одеяло, которое у меня было в КРРЧ. Солнце святило через тонкие белые занавески, наполняя комнату теплом и простором.

— Они, должно быть, продали ее или отдали Дэвиду, — сказал он, пробежав пальцами по тому, что, как я поняла, было его школьной библиотекой. Мы часто использовали старые бумажные книги в школе в трущобах, но я не видела так много книг.

— Они не могли. Когда ты умираешь и становишься ребутом, все предыдущее имущество становится собственностью КРРЧ.

Плата за безопасность, как они говорили.

— Ох.

Он сел на кровать, включив радио на тумбочке. Звуки скрипки и мужского голоса заполнили комнату.

— Я скучаю по музыке, — сказал он, опустив взгляд на колени.

— Я вначале тоже скучала.

— Я не должен был позволить им платить за лечение, — сказал он, потирая лицо руками. — Я знал показатель выживаемости. Я знал глубоко в душе, что это было бессмысленно. Мне просто было страшно, что я стану ребутом. Я был в таком ужасе, что обезумел в холдинг центре. — Он поднял взгляд и улыбнулся мне. — Пока не увидел тебя. Помню, лежа на полу, я смотрел на тебя и думал, если девчонки здесь такие милые, то все не так уж и плохо.

Я отвернулась, пытаясь скрыть улыбку, и тепло расползлось по моему лицу. Кровать скрипнула, когда он встал и оставил легкий поцелуй на моей макушке.

— Я проверю, есть ли вода. Может быть, мы сможем принять душ. — Выходя из комнаты, он обернулся, чтобы улыбнуться мне. — По отдельности, конечно же.

Краска не исчезла с моего тела ни в малейшей степени, когда он вернулся. Он подошел к своему шкафу и вытащил полотенце, черные хлопчатобумажные брюки и зеленую футболку.

— Душ работает, — сказал он, протягивая мне одежду. — Они будут слишком большими, но, думаю, ты захочешь переодеться.

— Спасибо.

— Следующая дверь.

Ванная, обделанная белой плиткой, была чистой и личной. Я совсем забыла, как ощущается личная ванна. Я скинула с себя всю одежду и осторожно шагнула под струю воды. Душ был теплым и восхитительным, вода окрашивалась красным, стекая в водосток. Я была вся покрыта кровью, свидетельством многочисленных огнестрельных ранений, которые мне пришлось пережить.

Я вышла из душа чистая и гладкая, моя изуродованная грудь была единственным дефектом на моей коже. Я надела одежду Каллума и осторожно провела расческой по волосам. Я собрала свою одежду руками и бросила ее в угол комнаты.

Он постелил новую простынь на кровать, серую и такую мягкую, что мне тут же захотелось заползти на нее.

— Я подумал, что ты захочешь поспать, — сказал он, в заключении надевая наволочку. — Не стесняйся. Я собираюсь принять душ.

Я кивнула, но села за стол, когда он покинул комнату. Я потянулась к электронной рамке, нажав на краю кнопку, чтобы воспроизвести первое фото.

Это был Каллум.

Отчасти.

У Каллума-человека были лохматые волосы, светло-карие глаза и легкая улыбка на лице. Его рука обвилась вокруг другого человеческого мальчика, но я не могла оторвать от него глаз. От его несовершенной кожи, глупой ухмылочки на лице, невинности, исходящей от него.