Повести и рассказы

— Нет, уеду хозяйствовать, копать землю; здесь мне делать нечего, — говорил старик, вздыхая по своим зеленым полям и луговинам, раскинувшимся у подножия Средна-Горы.

В обвинительном акте старика против новой Болгарии имелся еще один важный пункт. Дед Нистор находил, что сгинуло веселье. На улицах больше не встретишь веселых людей. Все ходят какие-то понурые, озабоченные, все поглощены делами и вечно куда-то спешат. Даже детишки, и те забросили свои забавы и погрузились в раздумье, будто старички… Пьяного человека днем с огнем не сыщешь… Прежде находилось время и для дела, и для роздыха, и для потехи. А нынче политика не дает людям покоя, травит душу молодым и старым… И это они называют свободой?

Дед Нистор, однако же, избегал каких бы то ни было разговоров о политике, по крайней мере старался ни с кем не вступать в ссоры. По его мнению, политикой занимаются одни только чиновники да выскочки, которым вечно все не так, которые все норовят повернуть по-своему. Солидные же люди делают свое дело… Но сколько их-то?

Сын за обедом нередко спрашивал в шутку:

— Ты, отец, за какую партию?

— Ни за какую, сынок, коли мне приспичит урвать лакомый кусок, вот тогда-то я и подумаю, что у меня за партия.

— Но ты, небось, тоже имеешь убеждения, зачем скрывать?

— Нету у меня никаких убеждений, — бурчал старик.

— Выходит, ты бесцветный? Это нехорошо, — посмеивался окружной начальник, наливая отцу вино.

— Мне теперь не до цветенья, ты бы лучше взял да отправил меня хозяйствовать, чего доброго, я тут еще расхвораюсь.

— Нельзя, отец.

— И мать твоя хочет уехать, ты ей запрещаешь ткать…

— Нас у тебя четверо, мы, слава богу, зарабатываем и на вас, лучше отдыхайте на старости лет.

Отец недовольно мотал головой.

Однажды сын предложил:

— Давай найдем тебе какое-нибудь дело, чтоб не скучал…

— Какое дело?

— Скажем, протащу тебя в члены городской управы, — ответил сын после недолгого раздумья.

— Чем там занимаются?

— Да ничем… Больше отдыхают…

Дед Нистор насупился.

— Надоело мне сидеть сложа руки, да и от бога грех… Ты, Никола, к весне спровадь нас в Стара-Загору, сколоти там какой-никакой домишко, зачем же двору бурьяном зарастать? Я буду в земле копаться, а ты себе служи.

Случалось, что разговор отца с сыном протекал более бурно и кончался ссорой. Нравом Никола был крут, в делах службы неуступчив. Старик же страшно обижался, когда сын не хотел уважить его просьбу.

Горожане нередко просили деда Нистора заступиться за них перед строгим начальником. Старик, добрая душа, всех выслушивал и обещал помочь. У него не хватало духу отослать кого-нибудь, не утешив, не обнадежив его. Из-за этого возникало множество недоразумений между отцом и сыном, который из десяти ходатайств удовлетворял одно.

Однажды к деду Нистору пришла бабка Павлевица и со слезами поведала ему, что ее сын, солдат, убежал из казармы; его схватили, окружной начальник собирается отдать парня под суд и теперь ему несдобровать.

— Упроси его, Нистор, пускай простит; бог вас не оставит — и тебя, и твоего Николу. Погубят мою кровиночку — и мне не жить.

Горемычная мать плакала в голос.

Дед Нистор слушал ее, понурив голову, и когда поднял глаза, они были мокры от слез.

— Не тревожься, так и быть, простим твоего сына, молод он еще, глуп… Иди себе с богом и не бойся за парня.

Старушка вышла, утирая слезы и рассыпаясь в благодарностях.

Дед Нистор прошел к сыну.

— Никола, ко мне приходила старая Павлевица.

— Насчет сына? — сердито спросил начальник.

— Плачет горемычная, прямо сердце разрывается, на нее глядя…

Широкое смуглое лицо сына омрачилось.

— Просит за сына? Он дезертир и должен быть строго наказан в назидание другим солдатам, — промолвил он сурово и, обмакнув перо, продолжал писать.

— Прошу тебя, Никола, простить его и не отдавать под суд… Жалко парня да и старая Павлевица чего доброго помрет с горя, лучше не брать греха на душу. Отпусти его с миром, Никола.

— Я обязан передать его военному начальству, — решительно возразил окружной начальник, явно давая понять, что не желает продолжать этот разговор.

— А я тебе говорю, что ты должен его отпустить, потому как я посулился его матери, что упрошу тебя, — возразил дед Нистор запальчиво.

— Ты опять пообещал?

— А что же, по-твоему, надобно было прогнать бедную женщину?

— Кто мне указ — ты, отец, или моя должность?

— Отец, само собой! — ответил дед Нистор, выходя из себя.

Никола вздохнул и хлопнул ладонями по столу. Отец пристально смотрел на него и ждал.

— Не вмешивайся в мои дела, отец, — промолвил Никола негромко, почти умоляюще.

— А меня для чего нелегкая тут держит? Ставя свечку перед святым, я знаю, что он передаст мою мольбу богу… Так и эта вдова… Послушай, сынок, отпусти парня.

— Но как ты можешь давать обещания людям, не спросив у меня, могу ли я удовлетворить их жалобы?.. Ты ставишь меня в безвыходное положение. Если я его отпущу, могу попасть под суд. Законы у нас строгие.

— Закон бывает строгий и податливый, все в ваших руках. Любой узел можно распутать. Уважь старика, будь милостив, и господь явит к тебе милость.

Никола задумался… Отец малость успокоился: ему показалось, что Никола смягчился.

— Нет! Я сдам солдата его начальству! — решительно заявил окружной начальник и встал.

Дед Нистор уставился на него с изумлением.

— Не хочешь удоволить просьбу родного отца?

— Если бы ты просил меня не за павлетихина сына, а за моего родного брата, я бы и тогда не смог.

— Ба! Выходит, ежели не погубите сироту и не отправите на тот свет его мать, несчастную вдову, то царство ваше сгинет? Оно, видишь ли, на правде держится!

Дед Нистор весь дрожал от негодования.

— Пойми, не могу!

— Завтра же подамся в Стара-Загору! — отрезал старик и, выходя, изо всех сил хлопнул дверью.

Проворно спускаясь по лестнице, он выкрикивал во весь голос, чтобы сын мог слышать:

— Правда! Милость! Да есть ли они у болгар?! Звери и тигры!..

Сын и отец, однако, помирились, и старик согласился пожить в городе В. до весны. Он тут же написал своему родичу в Стара-Загору, чтобы тот не сдавал его поля и луга в аренду.

Настала весна, природа помолодела. Окрестные холмы покрылись зеленой муравой; ручейки весело зашумели в долах, где радостно блеяли и резвились возле своих маток ягнята. Сады в городе оделись в белый и розовый наряд, запахли липы. Ласточки, веселые подруги весны, носились низко над крышами и радостно щебетали около своих гнезд. Дед Нистор сидел на балконе без шапки, с чубуком в руке и, посматривая на зазеленевший, весь в цвету сад, воздыхал по своим зеленым луговинам… Какая тучная теперь на них трава! Он вдыхал полной грудью свежий утренний воздух, и ему казалось, что до него долетает упоительный аромат свежего сена.

В эту минуту из Николиной комнаты, дверь которой на балкон была распахнута, донесся какой-то гомон. Старик прислушался. По голосам он понял, что сын разговаривает с крестьянами. Лицо его выразило удивление и досаду, видно, он услышал, о чем они толкуют. Вскоре крестьяне ушли, дед Нистор тоже покинул балкон.

— Отец, ты никак опять собираешься меня распекать? — с улыбкой спросил сын, от глаз которого не укрылся сердитый вид старика.

— Ты, Никола, постыдился бы людей! Я все слыхал, — сказал дед Нистор.

— А в чем дело? Скоро выборы…

— Ты зачем поучаешь сельских кметов выбирать в депутаты таких висельников, как Начо Лазов?

— Лазов и все остальные, кого я порекомендовал, — члены либеральной партии, в которой состою и я… Да ты ведь не вмешиваешься в политику и это тебя, верно, мало интересует.

— Лазов, говоришь? Да я третьего дня слыхал, как он на всю улицу поносил твоего министра.

— Лазов прав, и потому я хочу, чтобы он попал в Народное собрание.