Страница 1 из 6
Хулио Кортасар
Шаги по следам
Довольно заурядная история — скорее в стиле упражнения, чем упражнение в стиле, — поведанная, скажем, каким-нибудь Генри Джеймсом[1], который посасывал бы мате в патио Буэнос-Айреса, или Ла-Платы[2] двадцатых годов.
Хорхе Фрага уже переступил порог своего сорокалетия, когда у него созрело решение изучить жизнь и творчество поэта Клаудио Ромеро.
Мысль эта зародилась у Фраги во время одной из бесед с друзьями в кафе, где все снова сошлись во мнении, что о Ромеро как человеке до сих пор почти ничего не известно: автор трех книг, все еще вызывавших восхищение и зависть и принесших ему шумный, хотя и непродолжительный успех в начале нашего века, поэт Ромеро как бы сливался с собственными поэтическими образами и не оставил заметного следа в литературоведческих, а тем более в иконографических трудах своей эпохи. О жизни и творчестве поэта можно было узнать лишь из умеренно хвалебных рецензий в журналах того времени и единственной книжки неизвестного энтузиаста-учителя из провинции Санта-Фе[3], чье упоение лирикой не оставляло места трезвым умозаключениям. Отрывочные сведения, неясные фотографии, а все остальное — досужие выдумки завсегдатаев литературных вечеров или краткие панегирики в антологиях случайных издателей. Но внимание Фраги привлекал тот факт, что стихами Ромеро продолжают зачитываться так же, как зачитывались когда-то стихами Карриего[4] или Альфонсины Сторни[5]. Сам Фрага открыл для себя поэзию Ромеро еще на школьной скамье, и, несмотря на все усилия эпигонов с их нравоучительным тоном и затасканными образами, стихи «певца Рио-Платы»[6] произвели на него в юности столь же сильное впечатление, как произведения Альмафуэрте[7] или Карлоса де ла Пуа[8]. Однако лишь много позже, став уже довольно известным критиком и эссеистом, Фрага серьезно заинтересовался творчеством Ромеро и пришел к выводу, что почти ничего не знает о его личных переживаниях, возможно еще более впечатляющих, чем его творения. От стихов других хороших поэтов начала века стихи Клаудио Ромеро отличались особой доверительностью тона, задушевностью, сразу же привлекавшей к себе сердца молодых, которые по горло были сыты пустозвонством и велеречивостью. Правда, во время бесед о творчестве Ромеро с друзьями или учениками Фрага нередко задавался вопросом, не приумножает ли тайна, окутывающая личность поэта, магию этой поэзии, идеалы которой туманны, а истоки неведомы. И всякий раз с досадой убеждался, что и в самом деле таинственность еще сильнее распаляет страсти почитателей Ромеро; впрочем, его поэзия была настолько хороша, что обнажение ее корней никак не могло ее умалить.
Выходя из кафе после одной из таких бесед, где, как обычно, Ромеро прославляли в неопределенно-общих выражениях, Фрага ощутил настоятельную потребность серьезно заняться поэтом. И еще он почувствовал, что на сей раз не сможет ограничиться чисто филологическими изысканиями, как почти всегда делал прежде. Сразу стало ясно — надо воссоздать биографию, биографию в самом высоком смысле слова: человек, среда, творчество в их нерасторжимом единстве, хотя задача казалась неразрешимой — время заволокло прошлое плотной пеленой тумана. Вначале надо было составить подробную картотеку, а затем постараться синтезировать данные, идя по следам поэта, став его преследователем, и, лишь настигнув его, можно будет раскрыть подлинный смысл творчества Ромеро.
Когда Фрага решил приступить к делу, его жизненные обстоятельства складывались критически. У него был известный научный авторитет и должность адъюнкт-профессора[9], его уважали коллеги по кафедре и студенты. Но в то же время он не смог заручиться официальной поддержкой для поездки в Европу, чтобы поработать там в библиотеках: хлопоты окончились плачевно, наткнувшись на бюрократические препоны. Его публикации не принадлежали к тем, что помогают автору распахивать двери министерств. Модный романист или критик, ведущий литературную колонку в газете, мог рассчитывать на гораздо большее, чем он. Фрага прекрасно понимал, что, если бы его книга о Ромеро имела успех, самые сложные вопросы разрешились бы сами собой. Он не был тщеславен сверх меры, но кипел от возмущения, глядя, как ловкие борзописцы оставляют его позади. В свое время Клаудио Ромеро с горечью сетовал на то, что «стихотворец великосветских салонов» удостаивается дипломатического поста, в котором отказывают ему, Ромеро.
Два с половиной года собирал Фрага материалы для книги. Работа была нетрудной, но кропотливой и подчас утомительной. Приходилось ездить в Пергамино[10], в Санта-Крус[11], в Мендосу[12], переписываться с библиотекарями и архивариусами, копаться в подшивках газет и журналов, делать необходимые выписки, проводить сравнительный анализ литературных течений той эпохи. К концу 1954 года уже определились основные положения будущей книги, хотя Фрага не написал еще ни строчки, ни единого слова.
Как-то сентябрьским вечером, ставя новую карточку в черный картонный ящик, он спросил себя: а по силам ли ему эта задача? Трудности его не волновали, скорее наоборот — тревожила легкость, с какой можно припустить по хорошо знакомой дорожке. Все данные были собраны, и ничего интересного больше не обнаруживалось ни в аргентинских книгохранилищах, ни в воспоминаниях современников. Он собрал доселе неизвестные факты и сведения, которые проливали свет на жизнь Ромеро и его творчество. Главное состояло теперь в том, чтобы не ошибиться, найти точный фокус, наметить линию изложения и композицию книги в целом.
«Но образ Ромеро… Достаточно ли он мне ясен? — спрашивал себя Фрага, сосредоточенно глядя на тлеющий кончик сигареты. — Да, есть сходство нашего мироощущения, определенная общность эстетических и поэтических вкусов, есть все, что неизбежно обусловливает интерес биографа, но не уведет ли это меня в сторону, к созданию, по сути, собственной биографии? »
И отвечал себе, что сам никогда не обладал поэтическим даром, что он не поэт, а любитель поэзии и способен лишь оценивать произведения и наслаждаться познанием. Значит, достаточно быть настороже, не забываться, погружаясь в творчество поэта, дабы случайно не вжиться в чужую роль. Нет, не было у него причин опасаться своего пристрастия к Ромеро и обаяния его стихов. Следовало лишь, как при фотографировании, так установить аппарат, чтобы тот, кого снимают, оказался в кадре, а тень фотографа не сделала бы его безногим.
Но вот перед ним чистый лист бумаги — словно дверь, которую давно пора открыть, а его снова охватывает сомнение: получится ли книга такой, какой он хотел ее видеть? Обычное жизнеописание и критические экскурсы грозят обернуться легковесной занимательностью, если ориентироваться на читателя, вкус которого сформирован кино и биографиями Моруа. С другой стороны, ни в коем случае нельзя пожертвовать в угоду кучке своих коллег-эрудитов этим безымянным массовым потребителем, которого друзья-социалисты именуют «народ». Необходимо подать материал так, чтобы книга вызвала живой интерес, но не стала обычным бестселлером, одновременно снискала бы признание в научном мире и любовь обывателя, уютно располагающегося в кресле субботним вечером.
Ну чем не переживания Фауста в минуту роковой сделки. За окном рассвет, на столе окурки, бокал вина в бессильно повисшей руке. «Вино, ты как перчатка, скрывающая время», — написал где-то Клаудио Ромеро.
1
Джеймс Генри (1843—1916) — американский писатель. В произведениях Кортасара упоминается неоднократно.
2
Ла-Плата — здесь: город на берегу залива Ла-Плата, административный центр провинции Буэнос-Айрес, расположен к юго-востоку от аргентинской столицы.
3
Санта-Фе — здесь: провинция в восточной части Аргентины.
4
Карриего Эваристо (1883—1912) — аргентинский поэт, певец буэнос-айресских предместий.
5
Сторни Альфонсина (1892—1938) — аргентинская поэтесса.
6
Рио-Плата — здесь: район провинции Буэнос-Айрес, примыкающий к заливу Ла-Плата.
7
Альмафуэрте (наст, имя — Педро Бонифасио Паласьос; 1854—1917) — аргентинский поэт и прозаик.
8
Пуа Карлос де ла (1898—1950) — аргентинский поэт.
9
Адъюнкт-профессор — младшая научная должность, помощник профессора.
10
Пергамино — город в северной части провинции Буэнос-Айрес.
11
Санта-Крус — город на юге Аргентины, в Патагонии.
12
Мендоса — город (а также провинция) на западе Аргентины, в предгорьях Анд. В середине 1940-х годов Кортасар работал в Мендосе школьным учителем.