Фараон Мернефта

— Золото, золото... Они обратились в слитки золота.

В первую минуту я ничего не понял, так как камни в углу оставались камнями и нисколько не изменились, но вскоре догадался, что изменник был заморочен чародейством. С пылающими глазами и лицом, искаженным алчностью, он вскричал хриплым голосом:

— Я верю тебе, я сделаю все, что ты хочешь... Через два часа твой поверенный получит голову Мернефты.

Не слушая дальше, я ползком спустился с холмика и побежал в египетский лагерь. Обливаясь потом и едва переводя дух, достиг я царского шатра. Часовые, хорошо зная доверие ко мне фараона, пропустили меня беспрепятственно. Бросившись на колени у постели царя, который крепко спал, я сильно потряс его за руку.

— А! Что? — спросил Мернефта, внезапно пробуждаясь. — Это ты, Нехо? Как ты взволнован!.. Что случилось?

Прерывающимся от усталости и волнения голосом я рассказал ему все. Фараон, опершись на локоть, выслушал меня и со вздохом покачал головой.

— Так это правда, что человек, осыпанный моими благодеяниями, оказался предателем?.. Впрочем, твой рассказ не поражает меня особенно: я был предупрежден. Накануне нашего выступления из Таниса Смарагда испросила у меня тайную аудиенцию и рассказала о бесчестном поведении Радамеса во время бедствий и о том, что его подозревают в сговоре с евреями в ночь избиения первенцев. Молодая женщина хорошо сделала, предупредив меня, но я хочу захватить негодяя на месте преступления. Подай мне мой кинжал, Нехо... Хорошо. Теперь спрячься за этим занавесом, а я притворюсь спящим.

С трепещущим сердцем я притаился за складками тяжелой финикийской ткани, сжимая рукоятку секиры и твердо решившись раскроить голову злодею, если фараон не сможет остановить его руку.

Прошло некоторое время, показавшееся мне вечностью. Я ждал, тяжело напрягая все свой чувства. Фараон спрятал кинжал под львиную шкуру, служившую ему одеялом, и, закрыв глаза, казался спящим.

Вдруг я содрогнулся: у входа в палатку послышался шорох, потом легкий треск. При свете ночника я увидел, как по ковру ползком прокрадывалась какая-то тень. Приблизившись к постели царя, тень осторожно поднялась, и бледный свет ночника озарил фигуру Радамеса. В руке его блестел короткий и широкий нож, а искаженное посиневшее лицо выражало гнусные страсти. Он нагнулся к царю и занес оружие. С трепещущим сердцем я замахнулся секирой, но все, затем последовавшее, произошло с такою быстротою, что я остался неподвижным.

Я увидел, как сверкнул нож Радамеса, но Мернефта с быстротою молнии удержал руку убийцы, вскочил с постели и, свалив предателя с ног ударом своего железного кулака, вонзил кинжал в его грудь.

С минуту Радамес, обливаясь кровью, простоял на коленях, потом глухо захрипел и повалился на ковер. Фараон упал в кресло, бледный как смерть и с помутившимся взором.

— Ах! — произнес он упавшим голосом. — Какое испытание послали мне боги! Самый любимый из моих подданных, самый близкий из моих слуг, осыпанный почестями и доверием, изменяет мне и покушается на мою жизнь.

Дрожащей рукой я налил в чашу вина и подал ее государю. Но в этот момент убитый вдруг приподнялся и с безжизненным, стеклянным взором подполз к ногам царя.

— Государь мой и благодетель, — проговорил он угасающим голосом, обнимая его колени своими холодеющими руками, — прости меня, дай поцеловать твою руку... Ты отмщен...

Ужас, скорбь, жалость отражались на лице Мернефты.

— Несчастный, — ответил он, не отнимая руки, к которой умирающий прижимал свои губы, — зачем ты принудил меня лишить тебя жизни? Но умри с миром, я тебя прощаю.

Фараон молча опустил труп на ковер и прикрыл его собственным плащом, потом сел и, облокотившись на столик, погрузился в мрачные думы. Почтительно отойдя в сторону, я с участием смотрел на него. О чем он думал?

Только уже в мире духов я узнал, что упреки совести и раскаяние терзали его в эту минуту. Он вспоминал, как однажды на дворцовом празднике встретил он мать Радамеса, в то время прелестную молодую женщину, и обольстил ее. Девять месяцев спустя она родила сына, которого фараон всегда любил и взял под свое покровительство. Но дурное дело принесло свои плоды, и этот сын, сделавшись изменником, нал от его собственной руки.

Шум и громкие восклицания за палаткой нарушили безмолвие. Мернефта поднял голову.

— Пойди посмотри, что там еще такое, — с неудовольствием сказал он.

Но не успел я выйти, как в шатер вбежали два молодых офицера, родственники царя, неистово крича:

— Государь! Евреи переходят через море... Они уйдут от нас.

Царь вскочил с места и, оттолкнув ногою труп, воскликнул громовым голосом:

— Подайте мне вооружение! Нехо, вели запрягать лошадей в мою колесницу!

Я выбежал из шатра и увидел, что весь лагерь кипел как в огне. Мысль упустить ненавистного врага доводила воинов до безумия. Кто первый принес весть о переходе израильтян через море, я не мог дознаться. С торопливостью люди выкатывали колесницы, запрягали и седлали лошадей, надевали вооружение. Сначала я хотел пробиться к своему отряду, но мне пришла мысль, что, лишившись своего возничего, Мернефта, может быть, возложит на меня эту почетную обязанность, и я бегом вернулся назад.

Надежда эта, однако, не исполнилась. В ту минуту, как я подбегал к царскому шатру, из него вышел фараон в полном вооружении, вскочил в колесницу и схватил вожжи. Подняв свою боевую секиру, он испустил клик, почти покрывший звуки труб, и полетел во всю прыть. Вся масса войска двинулась за ним.

Думая теперь только о том, чтобы не отстать, я захватил великолепного коня и вихрем помчался вперед.

В несколько минут мы пронеслись расстояние от лагеря до моря и увидели на другом берегу бесчисленную массу евреев, толпившихся вокруг своих стад. Арьергард их, вытянутый узкой колонной, беглым шагом переходил русло залива, в эту минуту едва покрытое водою. На вершине одного холма стоял Мезу, воздев руки к небу.

Впереди нашего войска несся небольшой отряд всадников, к которому присоединился и я. Уносимые нашими легкими и горячими скакунами, мы вслед за евреями опустились на обнаженное дно залива и достигли противоположного берега вместе с последними рядами израильтян. За нами летела колонна колесниц, затем кавалерия и, наконец, главные силы армии. Ослепленная воинственным пылом и думая только о том, чтоб не упустить врагов, вся эта масса людей ринулась на дно моря. Но там, где евреи прошли узкой колонной, колесницы, отягченные четырьмя седоками и своим широким фронтом перехватившие черту брода, начали вязнуть. Тщетно возницы хлестали лошадей: испуганные и обессиленные кони вставали на дыбы и только увеличивали беспорядок и смятение.

Задыхаясь от быстрой скачки, с обнаженным оружием в руках, мы готовы уже были броситься на евреев, как вдруг страшные, потрясающие вопли заставили нас повернуть голову назад. Глазам моим представилось тогда зрелище, оледенившее кровь в моих жилах.

Подобно стреле, пущенной из лука и неспособной остановить свой полет, колесницы, всадники и пехота продолжали стремиться вперед, обрушиваясь на своих предшественников, которые, завязнув в илистой почве морского дна, не могли тронуться с места. Люди, лошади, колесницы сталкивались, бились, опрокидывались в безвыходном хаосе, и повсюду раздавались отчаянные крики страдания и ужаса.

Вдруг какое-то облако встало у меня пред глазами: серые морские волны, гонимые ветром, поднимались стеной. Еще минута, и убийственный вопль погибающего войска был заглушен плеском и гулом пенистой водной массы, покрывшей всё...

Голова моя закружилась, и я без чувств свалился на землю. То был не обморок, а какое-то тупое оцепенение.

Звуки торжественного и радостного песнопения заставили меня опомниться. Мой растерянный взор остановился на массе израильтян, которые на коленях, с воздетыми к небу руками, воспевали этот благодарственный гимн своему богу, так очевидно доказавшему им свою милость и покровительство.