Страница 54 из 76
— Какая?
— Сгорел ресторан, в котором мы работали, и все наши ноты погибли, весь репертуар. Представляете? Мы полгода были без работы, — Алевтина Иоанновна зябко поводит плечами, — но, слава богу, все обошлось!
— Много русских живет в Стамбуле?
— Я общаюсь только с теми, кто из первой волны, — таких мало. У нас есть своя церковь, мы там встречаемся. Я среди наших дам самая молодая.
— Каждый день работаете, Алевтина Иоанновна?
— Каждый день. До часу ночи.
— А живете далеко?
— На том берегу.
Скользящей походкой ловкого танцора к нашему столу подошел Теодор. Мы познакомились. Он заговорил по-французски, но говорил так быстро и так свободно, что я спасовал и разговор наш не состоялся. Теодор перебазировался от меня к Дабри-бею. Он стоял подле его стула, почтительно пригнувшись почти пополам (владелец ресторана — это же персона для ресторанного певца!), и Дабри-бей ласково гладил его по седым кудрям, а потом в знак особого расположения подцепил вилкой со своей тарелки немного салата и дал Теодору, и тот ловко сглотнул с хозяйской вилки угощение.
Я сказал Алевтине Иоанновне:
— Можно мне задать вам один не очень деликат ный вопрос?
— Пожалуйста, задавайте!
— Представьте себе, что у вас появилась бы возможность вернуться на родину. Как бы вы посмотрели на это?
Слабая улыбка тронула ее губы.
— Ну, вы же понимаете… вся жизнь прошла здесь, а потом, — в ее блеклых глазах вспыхнул огонек непримиримости, — все-таки мы живем здесь кто как хочет!..
Сказала и сразу поднялась. Видимо, мой вопрос не понравился ей, да и пауза кончилась, пора было приниматься за работу.
Оркестр играл в честь «профессора» весь свой русский репертуар: «Подмосковные вечера», «Эй, ухнем…», «Очи черные…» и «Калинку». С легкой руки, вернее — ноги, наших блистательных фигуристов «Калинка» покорила весь мир.
Теодор оказался на высоте. Он пел все эти песни по-своему талантливо, выкидывая всякие неожиданные коленца. «Калинку» он не только пел, но и танцевал, комично подкидывая фалдочки пиджака, демонстрируя бешеный темперамент.
Потом опять была пауза, но включили магнитофон и начались танцы. С Теодором пошла танцевать женщина с милым лицом мягкого славянского типа. Танцевала она с каким-то исступленным отчаянием. Алевтина Иоанновна шепнула мне, что это вдова министра, миллионерша, очень хорошая женщина, жаль только, сильно пьет — не то от горя, не то от скуки.
— Она не похожа на турчанку! — сказал я.
— А она только по отцу турчанка. Она из Киева, ее мать хохлушка!
Всему приходит конец, даже гостеприимству в квадрате. Мы попрощались с Алевтиной Иоанновной и Теодором, и сын Дабри-бея — им оказался бледный молодой человек, поцеловавший мою руку, — отвез меня в отель.
Я поднялся к себе в номер и, не зажигая света, вышел на балкон. Стамбул, таинственный, греховный, сверкающий, дышал ночной свежестью. По Босфору медленно двигались судовые огни. Осмелевшие к ночи собаки лаяли навзрыд. Река времен спокойно текла в своем обычном русле в заданном ей природой направлении.
…Утром меня снова разбудил муэдзин.
ТРЕТЬЯ ГРУППА
Я хочу вам рассказать, как я замуж вышла за собственного мужа. Совершенно серьезно!.. Очень странный случай, просто как в романе.
Я перед войной с ним развелась. У нас вечные ссоры были, скандалы.
Он на меня кричит: «Ты из меня кровь пьешь!» Я на него кричу: «Стану я всякую дрянь пить! Вот ты из меня действительно кровь пьешь!»
Одним словом, семейное счастье!
Он меня знаете в чем обвинял? В том, что я какая-то такая… никуда не приспособленная.
А главное — если бы он сам был каким-нибудь особенным человеком, а то художник по рекламе. Подумаешь, Айвазовский! Да я сама, если меня хорошенько разозлить, могу рекламу не хуже его рисовать.
Нет, ты действительно сначала сам сделайся настоящим Айвазовским, а потом уж упрекай женщину!
Ну что тут вспоминать! В общем, разошлись, как в море корабли… Я стала у подруги жить, поступила на службу. Тут как раз и началась война с немцами.
Проходит месяц, другой… И вы знаете: мне как-то неловко вдруг сделалось. Все воюют, все участвуют, только я одна какая-то неприспособленная!.. Хожу на службу — и все… Даже неудобно!
В общем, я решила стать донором. Я молодая, здоровая. Почему бы мне, действительно, и не стать донором?
В общем, пошла в институт.
Меня освидетельствовали, взяли кровь, говорят:
— Можете быть донором. Ваша группа третья.
Так я и стала донором.
Однажды мне сказали:
— Одному раненому бойцу срочно нужна кровь третьей группы. Мы пошлем вашу кровь для него в госпиталь. Если хотите, можете послать записочку ему.
Ну, я и написала:
«Дорогой боец! Посылаю тебе немножко своей крови третьей группы и желаю скорее поправиться»
И подписалась:
«Шура Иванова».
Через месяц сижу вечером дома, жду воздушную тревогу, злюсь, что она сегодня опаздывает, — вдруг в дверь стучат.
Входит товарищ в армейской шинели. Лицо ужасно знакомое.
И вдруг говорит:
— Шура, это же я!
Смотрю — это он, мой бывший муж. Совершенно серьезно!
А он продолжает:
— Шура, очень странный случай произошел. Дело в том, что меня твоя кровь спасла. Это мне ее тогда из института прислали! Спасибо тебе, Шура!..
Знаете, я даже растерялась. «Знала бы, думаю, что тебе моя кровь достанется, ни за что бы не дала!..»
Говорю:
— Вот видишь, Юра, я всегда говорила, что ты из меня кровь пьешь, — так оно и есть.
Он смеется:
— Тебя не узнать! Ты совсем другая стала, Шура Глаза серьезные. И вообще…
А я смотрю — и он совсем другой. То был пижон пижоном — в пиджачке заграничном с платочком, а теперь возмужал, лицо интересное, военная форма ему идет И глаза тоже… другие.
Я говорю:
— И ты, Юра, другой. Ты что же на фронте делал? Картинки рисовал?
— Нет, Шура, у меня другая специальность: я минометчик..
Вы знаете, он у меня просидел до половины двенадцатого ночи, все рассказывал про фронт, как его ранили… В общем, я в него влюбилась… Совершенно серьезно!
На следующий день он опять пришел. Я его ждала, как тогда, весной, в 1938 году… когда я за него первый раз замуж выходила. Он пришел с цветами…
Посидели, поговорили. А потом он сказал:
Шура, ведь у нас даже кровь одной группы — давай снова будем вместе… И поклянемся, что никогда не расстанемся…
В общем, я поклялась…
Теперь он снова на фронте. Вот — полевая почта № 127. Я, между прочим, наверное, скоро туда тоже поеду. Вот окончу курсы сестер и поеду… Будем с ним рядом. А в чем дело? Ведь я же поклялась, что мы никогда не расстанемся… Значит, надо клятву сдержать. Совершенно серьезно!..
НАРЦИСС ФЕДОТЫЧ
Милейший Нарцисс Федотыч является служителем наших отечественных муз и граций, и притом вполне достойным служителем. А у какой именно музы состоит он в штатных палладинах, поверьте мне, вам знать необязательно в данном случае.
Он работяга и человек несомненно способный. В залихватском формализме не замечен, к бескрылым натуралистам не причислен, пьет в меру, ошибается тоже в меру Будучи уличен в ошибке, не упорствует, не впадает в пессимизм, не уходит в себя и не выходит из себя. Обладая крепкой сердечно-сосудистой системой, переносит критические и самокритические толчки (силой, впрочем, до восьми баллов, выше ему не приходилось) сравнительно безболезненно и спокойно.
Короче говоря, Нарцисс Федотыч личность безусловно полезная. Настолько полезная, что сатирику о нем и писать-то было бы трудно, кабы не одна его странность.
А странность у Нарцисса Федотыча вот какая: ему кажется, что его недостаточно оценили и не в полную меру обласкали.
На самом деле это не так.
Нарцисс оценен настолько, насколько он того заслужил.
Но ему-то кажется — мало! Его ни на минуту не покидает противное, раздражающее печень и прилегающие к ней районы организма ощущение, что он недообласкан, что ему чего-то недодали, чем-то обнесли на пышном пиру жизни. С полного бритого лица Нарцисса Федотыча по этой причине не сходит кисло-скорбная гримаска.