Рыбацкие байки

Самовар жил да поживал и дожил до шестидесятых годов, оставаясь таким же новеньким и блестящим, как в год покупки. А надобность в нем уже пропала! , В доме — газ, электричество. Кому нужен этот переживший себя тульский красавец! Но все же мы его хранили как реликвию. А потом... Семья растет, в доме тесно. Самовар стал нам мешать, и мы решили от него избавиться. Гостил у нас один мой родственник из далекой деревни, вот я и подарил ему самовар. От подарка он не отказался, но и не очень-то обрадовался. Буркнул: «Спасибо» — и все. Тем не менее, уезжая, забыл взять с собой подарок. Самовар остался в доме. Ладно! Одолею тебя, думаю, не мытьем возьму, так катаньем. А тут соседи в новую квартиру въезжают. Вот мы на новоселье и подарили им самовар. Год прошел, два — ничего. Я уже и забывать о нем стал. А тут мой сын получил отдельную квартиру. И, можете себе представить, кто-то из его товарищей подарил ему на новоселье... наш самовар! А сын принес его нам. Наверное, мой самовар не через одно новоселье прошел, пока вернулся на прежнее свое место! И все такой же — новехонький, блестящий. Я даже прослезился, когда его увидел. Ну, думаю, не может того быть, чтобы на такую прочную вещь не нашелся охотник. Наутро отнес самовар в комиссионный магазин. Взяли! Не очень охотно, но все же пошли мне навстречу, согласились взять. Стоял он у них год. Три раза дену снижали. Потом вернули мне самовар обратно.

И вот, когда я увидел в руках у того рыболова блесну, вырезанную из примуса, я снова вспомнил о своем самоваре. По моему рисунку в совхозной кузне мне сделали штамп, и мой тульский красавец нашел себе новое применение. Проблема блесны была решена. Жена вернула мне мои часы. У меня сохранились три самоварных блесны. Одна — ваша. Прошу!.. Я принял подарок.

— Я буду беречь вашу блесну, Латып-ага,— сказал я,— я буду брать ее на ловлю только для того, чтобы рассказывать товарищам ее историю в те часы, когда не будет клева. Спасибо вам большое и за блесну, и за рассказ.

— Я тоже думаю одну блесну сохранить,— сказал дед Латып.— Только бы не забыть, что она заветная...

— Не забудете. Ведь вы же сами говорите, что память у вас сейчас наладилась.

— Наладилась-то наладилась, но все же той дурной молодой памяти уже нет. Тогда ведь каждый случайно услышанный анекдот годами сохранялся в не прикосновенном виде. А сейчас память у меня поумнела. Хранит только самое необходимое. И слава богу! Хуже, когда и необходимое не удерживается в голове. Но я вылечился!

— Обождите, Латып-ага! Вы же слабую память не считали болезнью. Как же вы лечились?

ИСТОРИЯ ИСЦЕЛЕННОЙ ПАМЯТИ

Дед Латып принялся было за новый рассказ, но моя жена, помня о своих обязанностях хозяйки, сказала:

— Наш гость угощает нас своими рассказами, а сам ничего не берет! Съешьте рыбки, Латып-ага, ешьте все, что на стол поставлено. Потом будете рассказывать,

— Спасибо, спасибо!..

Дед Латып взял было вилку, но тут же, забыв о еде, продолжал:

— Знаете, кто заставил меня по-настоящему лечиться? Не Кадырмет, сосед мой. И не доктор. Жена! А как?

Он не спешил прямо ответить на собственный вопрос, а по обыкновению завел речь издалека. Вы, наверное, уже усвоили его манеру рассказывать: суть величиной с горошину, а вступление — здоровенная картофелина!

На этот раз дед Латып начал с самой юности. Из его рассказа я узнал, что он сражался с беляками, потом организовывал комбеды, был милиционером, учителем, закончил партийную школу, работал в сельсовете. Он был, оказывается, даже секретарем райкома партии.

Потом война. Был трижды ранен, но инвалидом не стал. После победы направили на хозяйственную работу. Занимал ответственные посты. И наконец дорос до высокого положения... персонального пенсионера. Тут дед Латып перешел к изложению сути своего рассказа:

— Персональному пенсионеру раз в год полагается бесплатная путевка. Обычно я езжу в один из подмосковных санаториев. Моя старуха перед моим отъездом дает мне каждый раз тьму поручений: «И то купи мне в Москве, и это. И пальто модное, и туфли импортные, и крем для лица, и краску для волос номер такой-то...» Чего только не просит.

Список ее заказов, чтобы не потерять, я прятал обычно подальше куда-нибудь, в потайной карман. Так он лежал там,— вспоминал я о нем обычно, уже вернувшись домой, В конце концов жене это надоело, и она решила сама приехать ко мне в Москву. Но не в санаторий, а так — погостить у знакомых, побегать по магазинам. Вот тут-то все и приключилось.

А приключилось, если вкратце передать суть многословно рассказанной дедом Латыпом истории,- следующее.

Курортный знакомый Латыпа, москвич, отдал в его распоряжение на три-четыре дня свою московскую квартиру. Латып из санатория поехал прямо туда, предварительно сдав в камеру хранения на вокзале свой чемодан, чтобы потом было меньше возни. Затем он благополучно встретил жену — ее в Казани снаряжали и отправляли в Москву дети.

На другой день жена с дочерью хозяина квартиры отправились в ответственный рейд по магазинам, а Латып пошел добывать билеты на обратный путь. И тут он, привыкший за последние годы к услугам санатория, вспомнил, что значит доставать проездные билеты своими руками. Два билета на поезд в Казань в разгар курортного сезона — нелегкая задача. Постоял в одной очереди — закрылась касса, постоял в другой — оказалось, не туда встал, пришлось в третий раз становится. Очередь буйная, нервная. Кто-то, работая локтями, лезет нахально вперед, кто-то ловчит, потрясая явно липовой справкой о болезни. Латып нервничает. Он ругается с нахалами и ловчилами, а в голове у него одна тревожная, жалящая мысль: «Не достать мне билетов...Неделю в Москве придется сидеть, а то и больше!»

И вдруг из репродуктора объявляют:

— Есть один билет на поезд «Татарстан» в мягком вагоне!

Дед делает бросок к объявленной кассе, покупает билет.

Поезд отходит через час. «Хорошо, что я догадался оставить чемодан в камере хранения на вокзале. Успею!» Он бежит в камеру, берет чемодан. Садится одним из первых в свой мягкий вагон. Ложится на диван в полном изнеможении. Поезд трогается. Латып думает: «Приеду в Казань, расскажу жене, как мне повезло с этим билетом!» Он даже задремал, и вдруг... «Боже мой, я же забыл свою старуху в Москве!»

Когда мы посмеялись над горестным финалом этой истории, Латып сказал:

— После этого скандального случая жена сама отвела меня и положила, в больницу. В санаториях я, откровенно говоря, не лечился. Ванны, уколы, лекарства... все это я забывал принимать, делать и глотать, и там больше гулял, забивал козла, гонял шары на бильярде. Кино смотрел, телевизор. Персонал на мою память не обижался. Назову молоденькую сестру Марусю Катей, а Катю Наташей — они только улыбаются. Им лишний раз улыбнуться ничего не стоит, а нашему брату такая улыбка лучшее лекарство. В больнице совсем другое дело. Сестры тоже симпатичные и на улыбок и не скупятся, но если уж тебе что прописано, будь уверен, все дадут точно и аккуратно. Короче говоря, вылечили меня.

Об улучшении памяти сужу по многим приметам. Одна из них вот какая: выучил много новых слов.

В детстве я мог заучивать наизусть длиннющие молитвы на арабском языке, такие трудные, что пока вслух их прочтешь, язык заболит! Про одну молитву, помни в молитвеннике так было сказано: «Человек, который будет знать наизусть эту молитву, первым, вне очереди, попадет в рай. В день светопреставления лик этого человека будет сиять, подобно луне в четырнадцатый день ее рождения». Длинная-предлинная была молитва. Как вожжа! И ничего! Я ее тарабанил наизусть — будь здоров! Сильная была у меня память в детстве, очень сильная, прямо-таки богатырская...

— Вы сказали, Латып-ага, что сейчас выучили много новых слов. Что же это за слова?

— Слова? Вернее, названия лекарств, а не слова. Ну, вот например, нитроглицерин. Пожалуйста! Или, интенсаин, кардиамин, лепокаин, андоксин, папаверин, ундевид, натнамат, мепробамат, галинур, гамза, бренди...