Трещина во времени

– Сэр, но зачем вы вообще явились на Камазоц? – спросил Кельвин. – У вас была какая-то определенная цель?

– На Камазоц я попал по чистой случайности, – папа Мэг горько рассмеялся. – Я не собирался вообще покидать нашу Солнечную систему! И я направлялся на Марс. Тессеринг оказался гораздо более сложным процессом, чем мы могли себе представить.

– Сэр, а как Предмету удалось так легко завладеть Чарльзом Уоллесом, прежде чем он взялся за Мэг и меня? – снова спросил Кельвин.

– Из того, что ты мне рассказал, можно предположить, что Чарльз Уоллес сам подставился, решив добровольно соединиться с Предметом, чтобы потом вернуться. Он слишком верил в свои собственные силы… Но послушай! Кажется, сердце стало биться сильнее!

Его слова больше не резали уши, как ледяные лезвия. Или это не его слова были льдинками, а ее уши? Почему она до сих пор слышит только папу и Кельвина? Почему молчит Чарльз Уоллес?

Тишина. Томительная тишина. И голос Кельвина:

– Неужели мы ничего не можем сделать? Позвать кого-то на помощь? А сидим, ждем, теряем время…

– Мы же не можем оставить ее одну, – возразил папа. – И нам обязательно надо быть вместе. А насчет времени можно не тревожиться.

– То есть как не тревожиться? – удивился Кельвин. – Это все потому, что мы слишком быстро попали на Камазоц, Чарльз Уоллес поспешил встретиться с Предметом, и нас поймали?

– Может быть. Я не уверен. Я сам пока слишком мало знаю. Но несомненно одно: на Камазоце время идет по-другому. Наше время, хотя и неправильное, по крайней мере, движется только в одном направлении: вперед. И его даже нельзя назвать полностью одномерным, потому что оно не может двигаться вперед или назад по одной линии: только вперед, – но оно хотя бы сохраняет это направление неизменным. А вот на Камазоце время, судя по всему, способно поворачивать в обратную сторону относительно самого себя. Поэтому я не могу сказать уверенно, длилось ли мое заключение в той колонне несколько веков или несколько минут, – на какое-то время снова повисла тишина. А потом папа сказал: – Кажется, у нее появился пульс на запястье.

Мэг совершенно не чувствовала его прикосновения на своей руке. Собственно говоря, она и руку-то не чувствовала. Тело все еще сохраняло каменную неподвижность, и хотя мысли уже начали тяжело ворочаться, ни одна из попыток издать хоть какой-то звук или вообще подать признак жизни не увенчалась успехом.

Тем временем беседа двух голосов продолжалась. Кельвин:

– Сэр, а как насчет вашего проекта? Вы одни двигались в этом направлении?

– Нет, конечно, – отвечал папа. – Только в Штатах мне известно как минимум шесть лабораторий, и, может, это еще не все. И уж наверняка не только наша страна вела исследования в той области. Идея-то сама по себе не новая. Но мы предпринимали все возможное, чтобы за границу не просочились сведения о том, чего нам удалось добиться на практике.

– А на Камазоц вы попали один? Или с вами был еще кто-то?

– Конечно, один. Понимаешь, Кельвин, в таком вопросе нельзя было полагаться на опыты с обезьянами или собаками. А с другой стороны, никто не мог предсказать, как это сработает и не будет ли побочного эффекта в виде полного распада физического тела. Играть с пространством и временем – очень опасное занятие.

– Но почему именно вы, сэр?

– Я не был первым. Мы тянули жребий, и мне выпал второй номер.

– А что произошло с первым человеком?

– Мы не смогли… Смотри-ка! Кажется, у нее дрогнули веки? – Тишина. А потом: – Нет. Это из-за теней мне показалось.

Мэг готова была лопнуть от досады. Она действительно мигнула! Она уверена, что папе не показалось! И еще она их слышит! Ну почему они ничего не сделают?!

Но вместо этого возникла еще одна бесконечная пауза, в течение которой они, скорее всего, внимательно следили за ней, карауля малейшие признаки жизни. Наконец она услышала папин голос – теперь он немного оттаял и больше походил на тот, к которому она привыкла:

– Мы тянули жребий, и я оказался вторым. Мы знали, что Хэнк ушел в тессер. Мы видели, как это случилось. Он растаял в воздухе, растворился буквально на глазах у всей группы. Вот только что был здесь – и пропал. Мы решили в течение года ждать его возвращения или каких-то новостей. Год прошел. И ничего не случилось.

– Господи, сэр, – прерывисто ответил Кельвин. – Вы могли попасть в какую-то складку.

– Да, – согласился папа. – Это вызывает ужас, но и восторг: сделать открытие, что материя и энергия действительно одно и то же. Что физическая величина – иллюзия, а время – материальная субстанция. Это мы уже знаем, но есть еще больше загадок, разгадать которые не под силу нашим ограниченным мозгам. Надеюсь, что вашему поколению удастся понять намного больше, чем нам. А Чарльзу Уоллесу – больше, чем кому бы то ни было из вас.

– Да, я тоже надеюсь, сэр. Но что все-таки случилось после отправки того, первого ученого?

– Тогда наступила моя очередь, – Мэг услышала, что папа вздохнул. – Я отправился. И вот я здесь. Уже поумневший и не такой самоуверенный. Я ни за что бы не подумал, что пропадал целых два года. Но теперь, когда пришли вы, у меня появилась надежда вернуться вовремя. С единственной вестью для остальных ученых: нам по-прежнему ничего неизвестно!

– Что вы хотите этим сказать, сэр? – удивился Кельвин.

– Только то, что сказал, – снова вздохнул папа. – Что мы ведем себя как дети, играющие с динамитом. В своей безумной спешке мы врываемся туда, где прежде…

Мэг совершила неистовое усилие и издала какой-то звук. Он был едва слышен, но все-таки он был. Мистер Мурри замолк и воскликнул:

– Тс-с! Слушай!

Мэг снова испустила какой-то дикий сдавленный хрип. И в следующее мгновение обнаружила, что сумела поднять веки. Они весили, как глыбы мрамора, но все-таки подчинились. Над нею склонились папа и Кельвин. Чарльза Уоллеса не было видно. Куда он пропал?

Мэг лежала посреди чего-то, похожего на равнину с выгоревшей ломкой травой. Она мигала снова и снова, медленно, прилагая огромные усилия.

– Мэг! – окликнул папа. – Мэг, как ты себя чувствуешь?

Хотя язык, как и веки, весил не меньше тонны, она все же заставила его пошевелиться:

– Не могу двинуться.

– Постарайся! – воскликнул Кельвин. Почему-то его голос звучал так, будто он очень сердится на Мэг. – Пошевели пальцами на руках или на ногах!

– Не могу. Где Чарльз Уоллес? – невнятно из-за непослушного языка вымолвила она. Может, ее никто не понял? Потому что ответа она не получила.

– Мы тоже на какое-то время вырубились, – гнул свое Кельвин. – Ты скоро придешь в себя, Мэг! Ты только не пугайся! – он сидел рядом на корточках, и хотя голос все еще звучал громко и требовательно, в глазах светилась искренняя тревога. Она вяло подумала, что, наверное, не потеряла очки, иначе не смогла бы так четко различить его лицо, его веснушки, его пушистые черные ресницы, его яркие голубые глаза.

Папа стоял на коленях с другого бока. Из-за круглых линз в очках миссис Кто его глаза казались размытыми. Он осторожно взял ее за руку и легонько потер:

– Чувствуешь мои пальцы? – его голос казался неправдоподобно спокойным, как будто сковавший Мэг полный паралич – обычное дело. Благодаря этому спокойному голосу ей тоже стало спокойнее. Но тут она увидела крупные капли пота, выступившие у папы на лбу, и в следующий миг ощутила холод легкого ветерка, коснувшегося ее лица. Сперва его слова кололи, как ледышки, а теперь они смягчали ее боль: так что же ее окружает, стужа или тепло? – Чувствуешь мои пальцы? – снова спросил он.

Да, теперь она чувствовала, как папа сжимает ей запястье, вот только не могла кивнуть ему в ответ.

– Где Чарльз Уоллес? – ее слова уже не казались такими невнятными. И язык, и губы стали чувствовать свою неуклюжесть и сковывавший их холод: как будто какой-то безумный дантист вкатил ей лошадиную дозу новокаина. Как-то сразу, толчком, ей стало ясно, что тело и конечности заледенели, что это не простая прохлада: Мэг застыла до самого нутра, до кончиков пальцев. И это стылое состояние было причиной тому, что папины слова кололи ее, как льдинки, а она не в силах была шелохнуться.