Друзья и соседи

В кабинет вошёл пожилой мужчина в светлом костюме и в соломенной дырчатой шляпе. Он вошёл легко и весело, и лицо его выражало удовольствие по поводу того, что он уже здесь, и он очень рад этому обстоятельству. Он готов немедленно со всеми познакомиться. Вообще-то говоря, ему следовало бы начать с хозяина, но он, как видно, наметил иной порядок. Пришелец обошёл сидящих в кабинете людей, несколько удивлённых его внезапным появлением, и каждому пожал руку, коротко представляясь:

— Бычков. Бычков.

Наконец очередь дошла и до Ломакина. Тоже изрядно удивлённый и не слишком довольный, он протянул руку человеку, назвавшемуся Бычковым, но тот, как ни странно, не подал ему руки, а, подмигнув, погрозил ему пальцем.

Ломакин был и смущён, и слегка рассержен. Происходящее в его служебном кабинете смахивало на сцену из комедии.

— Здорово, друг Ломакин! — торжественно произнёс Бычков. Он снял шляпу, с ловкостью жонглёра бросил её, и, описав дугу, шляпа завершила полёт на крюке стоячей вешалки. — Наша задача, товарищи, состоят в том, чтобы день и ночь решительно бороться с бюрократизмом!..

Бычков достал сигареты и закурил.

— Чувствую, что помешал, но не мог не зайти…

Ломакин встал и положил ладонь на телефонную трубку. Можно было ожидать, что он сию минуту позвонит вахтёру и попросит принять меры, чтобы ему не мешали работать.

Бычков именно так и расшифровал жест хозяина кабинета — управляющего седьмым строительным трестом товарища Ломакина Аркадия Павловича. Он снисходительно улыбнулся и снова подмигнул, на сей раз уже всем, кто с любопытством глядел на него в надежде догадаться, что же здесь всё-таки происходит.

— Ломакин, ты не сердись, но я, понимаешь ли, намертво забыл, как тебя зовут…

— Меня зовут Аркадий Павлович, — сухо ответил Ломакин

— Значит, так, — неожиданно строго начал Бычков, — я потому пришёл, что на тебя, Аркадий, поступают жалобы трудящихся. Имеются сигналы, что к тебе невозможно попасть, что ты оторвался и вознёсся…

— Товарищ Бычков!..

Ломакин опять опустил руку на телефонную трубку, но тут же успел подумать, что со стороны это может выглядеть довольно смешно. Похоже, что он испугался этого странного посетителя и будет искать защиты на стороне.

А Бычков тем временем уже сменил гнев на милость.

— Ты можешь спросить, на каком основании я тебе выговор объявляю. Кто мне дал право делать по твоему адресу критические замечания? Может, думаешь, я — большой начальник?

Он немного помолчал, а Ломакин перехватил любопытный взгляд работника Госстроя Колунцева, обращённый на агрессивно настроенного Бычкова.

— Ах, Ломакин, Ломакин, — Бычков укоризненно покачал головой. — Забыл ты юные годы, а мы с тобой сидели почти что на одной парте, в одном буфете плюшки покупали, в одном школьном огороде редиску пололи…

Вижу, Ломакин, что забыл ты и меня, и школьные годы, и учителей, и девчонок, за которыми совместно бегали. Но я на тебя не в обиде. Память — инструмент несовершенный, требует реконструкции. Когда мне про тебя сказали, что ты здорово изменился, я не поверил. Честью клянусь — просто не поверил…

Бычков обращался ко всем по очереди, радуясь, с каким интересом слушают его, не перебивая, что даёт ему счастливую возможность высказаться.

— Вы просите меня охарактеризовать товарища Ломакина, — сказал он, хотя никто его об этом не просил, — могу. Пожалуйста. Мне это нетрудно. Товарищ, который занимает этот кабинет, в детстве был, конечно, не такой солидный, но, самое главное, он был трудолюбивый — раз, честный — два, исключительно скромный — три.

Ломакин снова оглянулся на присутствующих, кая бы желая спросить у них, не пора ли закончить этот вечер воспоминаний, но он не сказал ни слова, неожиданно поймав себя на мысли о том, что очень уж по-доброму рисует его уже забытый им школьный товарищ.

— Вспомни, Ломакин, как ты отличился, когда девчушку спас, которая под лёд провалилась, помнишь?

— Не помню, — ответил Ломакин и улыбнулся. Он и в самом деле не помнил этого.

— Узнаю Ломакина! — со значением ответил Бычков. — Он, видите ли, не помнит. А статейку в «Пионерской правде» тоже не помнишь про тот случай?

— Я сейчас больше другие газеты читаю, — сказал Ломакин.

— Понятно. Если вопросов нет, подведём итог. Жил— был замечательный парнишка…

— А он и сейчас парнишка неплохой, — вмешался Колунцев. — Критика, конечно, движущая сила, это всем ясно, но мне думается, вы к своему школьному приятелю чересчур строги.

— Хорошо, — согласился Бычков, — ладно. Вам видней, вы с человеком работаете. А у меня что? У меня одни только добрые воспоминания. А моя критика, она, как бы сказать, профилактика. Чтоб не забыл человек то хорошее, с чем в жизнь вступал. А если я неправ, — он улыбнулся Колунцеву, — пусть меня товарищи поправят. Но я думаю: таких нет…

Всё. На этом я заканчиваю свой монолог, — после паузы заключил Бычков. — Ты уж извини, что я нагрянул со своими мемуарами. Очень, понимаешь ли, потянуло заглянуть в прошлое. А теперь будь здоров.

Он долго тряс руку Ломакину, затем простился с остальными.

Он взял с вешалки шляпу, надел её чуть набочок, как на фронте носил пилотку, и направился к дверям. На пороге обернулся:

— Если будешь проездом в родных местах, в Дятлове, обязательно зайди в школу. Она как стояла, так и стоит.

— Зайду в школу, — кивнул Ломакин. — Всего доброго.

Когда за Бычковым закрылась дверь, Ломакин, помедлив, нажал кнопку звонка. Вошла секретарша.

— Лидия Вячеславовна, там ко мне есть кто-нибудь? Попросите немножко подождать. Я скоро освобожусь.

Ломакин полистал на столе бумаги, с необъяснимой грустью думая о том, что родился он в городе на Днепре, а в Дятлове не только не учился, но и не был никогда в жизни. И девчушку он не спасал, и в «Пионерской правде» о нём не писали…

Посылка

В динамике послышался вздох, и по залу поплыл лёгкий девичий голос:

— Пассажиры, вылетающие рейсом девятьсот тридцать четвёртым по маршруту Киев — Москва, приглашаются на посадку!

Наверняка перед тем, как произнести в микрофон эту служебную фразу, девушка смеялась, Я был в этом абсолютно убеждён. Даже когда она повторяла объявление, голос её всё ещё излучал весёлое тепло.

Согласитесь — заметить такое способен человек наблюдательный, умеющий сосредоточиться и прийти к правильному выводу. Между тем братья мехматяне считают, что я рассеянный. Если вам не известно, кто такие мехматяне, знайте, что это не представители малой народности и не сектанты. Мои друзья мехматяне — старшекурсники и аспиранты механико-математического факультета МГУ, обитающие в доме на Ленинских горах.

Мне кажется, я вам ещё не сказал, что накануне Нового года я возвращался из научной командировки.

Сидя в светлом зале киевского аэропорта, я перелистывал последний «Математический сборник» и вдруг увидел перед собой невысокую пожилую женщину.

— Молодой человек, извините за беспокойство, — сказала она, смущаясь и почему-то держа руку за спиной, — но если бы я вас не побеспокоила, вы бы сами забеспокоились минут через десять,

— Не понимаю, — сказал я и встал с кресла.

— Я видела, как вы сдавали свой чемодан на девятьсот тридцать четвёртый рейс…

— Ну и что же?

— Уже давно объявили посадку, а вы сидите, будто вас это не касается.

— Благодарю вас. Спасибо. Весьма обязан.

— Это меня очень устраивает, — улыбнулась женщина. — Я задержу вас на одну минутку. Сегодня должен был лететь в Москву мой племянник. Я хотела с ним передать нашим хорошим знакомым небольшой подарок к празднику, — она достала из-за спины картонную коробку, — наш знаменитый «Киевский» торт. Вы, наверно, заметили, почти каждый пассажир увозит из Киева «Киевский» торт…

— Насколько я понял, ваш племянник сегодня не летит.

— Да. Я об этом только что узнала.

— И вы решились мне — незнакомому человеку — доверить такую ценность?… Имейте в виду, как только самолёт оторвётся от дорожки, я съем ваш торт вместе с коробкой.