Страница 11 из 12
Ребенок потерял сознание. Я чуть с ума не сошла. Целых две недели ребенок не мог говорить.
Очень мне помог в это время фельдшер Ткаченко, который привел врача Любомудрого и Саакова. Он был очень добрым человеком. Как только узнал, что ребенок умирает, тут же появился.
Никто не взял у меня денег, все помогали от чистого сердца и вернули жизнь Сосо.
На третью неделю Сосо уже ходил в школу. Сааков ему даже рублевую монету подарил.
Так как Сосо был очень талантливым ребенком, я себе во всем отказывала, лишь бы у него все было. Он был очень красиво и чисто одет. Так как он был слабым ребенком, я его всегда очень тепло укутывала.
Он меня тоже очень любил. Когда видел пьяного отца, то со слезами на глазах просил меня прятаться у соседей.
Потом от Бесо совсем перестали поступать известия. Я даже не знала, жив ли он. Но и не спрашивала о нем, радовалась, что сама смогла своей работой обеспечить семью.
Сколько раз я встречала возле кровати Сосо рассвет, сидя за работой. Мечтала успеть поставить его на ноги. И так оно и случилось. Сын был первым учеником в духовном училище, его любили друзья и учителя.
Когда он закончил учебу, меня все поздравляли. Только Симон Гогличидзе вздыхал: «Кто же теперь будет петь в хоре?»
Я стала думать, как устроить сына в семинарию.
Он не отходил от меня ни на шаг. Даже летом, когда были каникулы, сидел возле меня и читал книгу. Единственным развлечением для него были прогулки.
Однажды мой Сосо вошел в дверь в плохом настроении. У меня чуть сердце не лопнуло от страха. «Что с тобой, сынок?» - спросила я. Со слезами на глазах он сказал, что может потерять год, потому что в семинарии приема не будет из-за того, что там был бунт.
Многих отчислили. Для новоприбывших осложнили прием. Если поступающий не был сыном церковнослужителя, о нем и слышать не хотели.
Я обнадежила сына, сказала, что в этом деле могу помочь ему. И вправду, нарядилась и обошла всех учителей -Гогличидзе, Захара Давидова, Илуридзе. Все единогласно обещали, что моему сыну, как первому ученику, окажут всяческую помощь.
Я всегда гордилась, что мой сын был зеницей ока для училища - это правда. И когда пришло время, ему дали такую справку, что могла и камень расшибить. Я набралась мужества, чисто одела сына, и с надеждой двинулись мы в город.
Для Сосо было главным покинуть Г ори. Когда он впервые сел в поезд, так радовался, все время смотрел из окна. На каждый остановке спрашивал: «Ну что, приехали?» Он очень спешил, очень хотел попасть в город.
Когда мы подъехали к Овчале, вдруг начал плакать. У меня чуть сердце не разорвалось - не заболел ли он. Оказалось, у него была другая грусть: «Мама, когда мы приедем в город, папа найдет меня, похитит и заставит делать сапоги. А я хочу учиться. Если он так поступит, я покончу с собой».
Я вытерла ему слезы и сказала: «Почему ты должен убить себя, сын? Пока я жива, тебе никто не помешает в учебе. Никому тебя не отдам».
Так я успокоила своего сына.
В Тбилиси мы приехали в хорошее время, было 11 утра. У моего мальчика пестрели глаза от движения города. Но сейчас уже я начала бояться. Везде мерещился Бесо, всё боялась, что откуда-нибудь он появится и начнет драться.
Сердце колотилось, но что я могла сказать и такуже испуганному сыну? Говорила, что если он появится, начну кричать и позову городового. Но мои страхи были напрасны.
В городе у меня жили родственники. Но я была гордой и хотела сама пробить дорогу для сына. Стала искать квартиру. Но найти жилье было не так легко, как я думала. До утра искали. Везде были такие квартиры, что я не могла платить за них. В конце концов, в районе Анчисхати (старинная церковь Тбилиси, - прим. И. О.) в одном дворе армянка открыла мне дверь. Оказывается, все ее родственники уехали на дачу, и она осталась одна. Она даже обрадовалась нашему приходу - теперь было с кем поговорить.
Мы пришли на две недели, но оставались 22 дня на этой квартире. Мы с хорошей ногой пришли к ней - она в этом месяце вышла замуж. Потом хозяйка говорила, что такой счастливой женщины, как она, на земле нет.
Когда пришло время платить за жилье, она отказалась брать у нас деньги. Даже еще и мне купила подарок -платок. «Ты наш добрый ангел», - сказала она.
Я должна была найти какого-нибудь влиятельного человека, который помог бы сыну поступить в семинарию.
У меня была дальняя родственница Катонария, которая была замужем за бедным столяром Вано Касрадзе. Като оказалась очень доброй и обещала: «Не бойся, это дело я легко улажу».
Оставила меня в своей комнате, сама пошла на верхний этаж к мужчине, который, по ее мнению, мог помочь мне осчастливить Сосо.
В тот день я выяснила, с кем имела дело и почему Като так была уверена. Оказывается, наша Като жила в доме священника Чагонава. Он был экономом в семинарии и пользовался большим влиянием.
Като обратилась напрямую не к нему, а к его жене Маке. Сказала, что я еле вырастила сына: «Бери его. Если поможете, считайте, что построили церковь».
Мака сказала прийти к ней. Ей очень понравился мой сын. «Не бойся, я сделаю все, чтобы его взяли», - пообещала она мне. И стала разговаривать со своим мужем. Он с нами встретился и тоже обещал. В благодарность я сшила Маке одеяла и ни копейки с нее не взяла.
На другой день Чагонава отправился к Тедо Жордания, который преподавал в семинарии. В общем, все занялись тем, чтобы Сосо допустили к экзаменам. Наконец, это произошло.
Чагонава все время наблюдал за моим сыном, чтобы он не подвел. На третий день через Като он дал мне знать, что экзамены были очень тяжелые. Но Сосо так хорошо все сдал, что его взяли на казенный счет.
Слова Чагонава сделали меня такой счастливой, что я думала, что весь мир - мой. Через месяц я увидела Сосо в форме семинариста и от радости заплакала.
Вернулась в Гори. Первое время было очень тоскливо одной дома. Только часы на стене как-то оживляли опустевший дом. Мне было все равно, правильно ли они идут. Главное, что нарушалась тишина.
Сосо понимал, как мне тяжело в одиночестве. И поэтому присылал в неделю два письма. Я перечитывала их каждый день - начинала с последнего и заканчивала первым. Каждую ночь эти письма я клала на грудь и так засыпала. А просыпаясь, перечитывала.
Он очень хорошо учился в семинарии. Я ждала Рождества, Нового года и Пасхи, потому что в эти дни моему мальчику давали две недели выходных.
Но я замечала, что Сосо уже не тот Сосо. Он уже был мужчиной, с усами и бородой. Но он все также обнимал меня, словно ему было 5 лет.
Чем старше он становился, тем был более замкнутым. Помню как он впервые пришел на Рождество. Оказывается, он собрал сахар, завернул в платок и принес мне. И так все время приносил гостинцы.
А я его ела очень медленно, чтобы запах платка перешел на сахар, и я чувствовала запах сына.
Он не отпускал меня ни на шаг, целовал и обещал, что скоро все мои горести закончатся. Я отвечала, что мне ничего не нужно, лишь бы он жил и хорошо делал свои дела.
Потом он все больше отдалялся от меня и уже не обещал лучшую жизнь. Иногда даже избегал меня. Мне становилось все труднее разговаривать с ним.
Постепенно пошли разговоры, что Сосо начал бунтовать.
У меня чуть сердце не остановилось. Бунтовщик? Я видела в сыне епископа, а не бунтовщика.
Сразу же поехала в город. Он обиделся: «Чего ты прибежала? И тебя кто спрашивает, что я сделаю, а что нет?»
Меня очень обидела такая грубость, это было впервые. Я начала плакать: «Не погуби меня, ты один у меня. Как ты можешь погубить Николая? Прекрати бунт! Это не твое дело».
Он пересилил себя, попытался успокоить меня и поцеловал: «Кто-то тебя обманул, мама. Ты же видишь, я в семинарии и не бунтую. Иначе бы сидел в Метехской тюрьме».
Это была его первая ложь. В результате он вытер мне слезы и отправил в Г ори.
Но шепот моих соседей оказался верен. Сосо и правда выбрал другой путь.
Толкнул ногой семинарию, больше со мной не виделся, стал диким и все время проводил с рабочими. А потом его из-за бунта арестовали.