Страница 64 из 80
Они ехали рядом со старой дорогой, превратившейся в размытый ров, поближе к деревьям, которые ничуть не поступались, а как бы нарочно сталкивали в грязь. Альмавер сидела на передней лавке и подстёгивала лошадку, которую совсем не нужно было подгонять, а Бонасис, прислонившись к мешкам с провизией, закрыла глаза, чтобы немного прикорнуть.
— Осторожно, доченька, — предупредила она Альмавер, когда кибитка дёрнулась на очередном корне дерева.
— Ма-а, спи, не беспокойся, — блеснув чёрненькими глазками, успокоила её Альмавер, — я разбужу, когда мы подъедем к Мессаке.
Бонасис дремала и видела какой-то беспорядочный, дёрганый сон, когда Альмавер остановила лошадь и толкнула её: — Мама, что это?
Бонасис глянула туда, куда рукой указывала Альмавер и ничего не увидела.
— Альмавер, что ты выдумала? — Бонасис вздохнула, окончательно просыпаясь.
— Мам, дальше смотри, вон туда, где сосна, — настаивала Альмавер. Бонасис присмотрелась и с отвращением увидела что-то тёмно-красно-серое, лежащее под сосной.
— Фу, Альмавер, ты вечно находишь какую-то гадость, — отворачиваясь, сказала Бонасис. Дело в том, что Альмавер любила всякую живность и неожиданно найти в кибитке какую-нибудь жабку или отвратительного жука, было делом естественным. Бонасис, боявшаяся любого насекомого, увлечением дочери не восхищалась, и в этом вопросе у них была постоянная война.
— Мам, по-моему, там человек, — Альмавер слезла с лавки и пошагала к сосне.
— Альмавер! Немедленно возвращайся назад и не трогай эту мерзость, — бесполезно кричала Бонасис, застыв от ужаса. — Это какой-то зверь, вдруг он тебя укусит.
— Нет, мама, это человек, — спокойно сказала Альмавер, рассматривая покрытое пузырями лицо и тело, в тёмной корке обгоревшей плоти и ткани. Ворон, усевшись на вершину большой сосны, спросил у Альмавер:
— Ты думаешь, что это хорошая идея?
Альмавер, предполагая, что это спрашивает мама, ответила: — Да, мама, его нужно лечить.
— Альмавер, не трогай, — умоляла Бонасис, — приедем в город и сообщим наместнику короля, пусть он разбирается.
— Мама, человек живой, если мы его бросим — он умрёт, — ответила Альмавер, поднимая свою голову от груди человека, — лучше слезай и помоги мне.
— Душа у него и так мертвая, — сообщил Ворон.
— Так это ты со мной разговариваешь? — удивилась Альмавер. — Не знала, что птицы так умеют.
— Я не птица, — ответил Ворон, соскакивая поближе, на маленькую сосёнку.
— А кто же ты? — вытянув из кармана длинную полотняную полоску, Альмавер принялась заматывать человеку обгорелое лицо.
— Я Наблюдатель, — сообщил Ворон.
— И за чем ты наблюдаешь? — спросила Альмавер, рассматривая на груди у человека приставшую к коже одежду.
— Я наблюдаю за порядком, — объяснил Ворон, залезая Альмавер в голову.
— Ой, щекотно, — засмеялась она.
— А так? — спросил Ворон, ослабляя сеточку.
— А так нормально, — ответила Альмавер и улыбнулась, — только я всё равно знаю, что ты у меня в голове, — она продолжала осматривать раны, — так что, у вас, воронов, порядка нет?
— Порядка нет нигде, — сообщил Ворон.
— Это точно, — согласилась Альмавер и крикнула матери: — Мама, ты идёшь?
Бонасис сидела в передке кибитки, слушала, как дочь принялась разговаривать с птицей, и поняла, что дочь не передумает, и не вернётся. Тем более она, отвлёкаясь от разговора с вороном, снова крикнула ей:
— Мама, где же ты?
Бонасис глубоко вздохнула, долго слезала с кибитки, и, поняв неотвратимость, с содроганием подошла к дочери. Человек полулежал, а опорой ему служил куст, на который он свалился. Они взялись за полы широкого плаща и едва дотащили его до кибитки, так, как горелая ткань расползалась от малейшего усилия. Немного убрав сзади кибитки, они, не без неявной помощи Ворона, забросили его туда и упали тут же, возле колеса, не имея сил на что-нибудь другое.
Через мгновение Альмавер, схватилась и ринулась в лес.
— Ты куда? — закричала вслед ей Бонасис. Альмавер бросила на ходу: — Я сейчас, — и скрылась в лесу. Бонасис вздохнула и махнула рукой — с Альмавер бесполезно спорить. Вскоре дочка выскочила из леса, держа в руках кусок коры дерева и какие-то ветки и травки. Что и говорить, Бонасис не совсем одобряла тягу дочки к животным, а также, неизвестно откуда взявшееся стремление лечить людей. Дочь спокойно могла найти язык с древними бабками в деревнях, которые выкладывали всё, что знали, пользуясь тем, что их слушают. В городе за Альмавер, несмотря на малолетство, закрепилась слава лекаря, и из-за этого Бонасис больше всего переживала — а вдруг кому-то станет плохо от лечения дочери, и что тогда скажут люди.
— Ты что, хочешь его лечить? — спросила Бонасис, глядя на то, как она высекла огонь и разводит костёр.
— Да, мама, — сдержанно сказала Альмавер, ставя на огонь медный чайник.
— Альмавер, давай, отвезём его в Мессаку и сдадим наместнику, — попросила Бонасис.
— Мама, он не доедет, — укоризненно сказала Альмавер и, немного помолчав, добавила: — А если бы это был мой отец?
«Это не твой отец», — подумал Ворон, но ничего не сказал: что-то в голове Альмавер сдерживало его.
* * *
В Мессаке все расстались: артисты собирались дать несколько концертов, а Палдор, посетив наместника короля в городе, сразу же на карете выехал в столицу. Зелёных человечков, несмотря на их ропот, принял на спину Мо, который бежал за каретой, как гигантский тигр или лев, которых на этой планете не водилось.
Палдор, чувствуя, что долгое путешествие заканчивается, немного повеселел, ласково смотрел на Хабэлуана и Онти, улыбался Полинии, сыпал рассказами о жизни при дворе и вообще был душка и само обаяние.
Хабэлуана и Онти ожидала новая жизнь в доме Палдора и они, наоборот, были несколько рассеяны. Им не представлялось будущее так ясно, как Палдору, но детское воображение рисовало картинки, в которых всё было хорошо.
Зелёные на Мо снова затянули песню, которая долетала в окно кареты, но ничуть не портила настроение Палдора.
«Дан был Онти новый лик, ик, ик, ик
Он прекрасен и велик, ик, ик, ик,
Говорили мы не зря, ря, ря, ря,
Выше будет короля, ля, ля, ля».
Онти изменилась, и не была, как прежде, весела. Рохо сумел сохранить её личность и тело, но вот о чем не догадывался никто, кроме Мо, так это то, что Онти стала бессмертной, а её организм продолжал незаметные глазу преобразования, которые, в конечном счёте, приведут к тому, что она станет такой же, как Рохо. Мо, которому предстояло научить Онти, чтобы жить в новой ипостаси, понимал, как будет ей трудно, но сделать её прежней не мог. Вернее, мог, но последствия могли сказаться на личности или, попросту, могли её стереть.