Страница 104 из 111
Запятая
Учитель Пилоун, преподававший в гимназии, обожал филологию, но коньком его была грамматика. Эту науку он любил до того страстно, что любая незначительная погрешность против нее приводила его в безмерное отчаяние. Можно даже утверждать, что так же как в глазах капиталиста человек — только миллионер, а для титулованного аристократа — только люди титулом не ниже барона, так и наш учитель Пилоун считал человеком только безупречного знатока грамматики. На прочих смертных он глядел со снисходительной усмешкой, в которой можно было разглядеть удивление и упрек: «Разве Вы тоже родились и существуете?» И в этом нет ничего странного: учитель Пилоун — и об этом следует упомянуть в его оправдание — был приверженцем старой школы и посему считал своим долгом несколько часов кряду посвящать внушению учащимся принципов грамматики, что, разумеется, после тридцатилетней практики не могло обойтись для него без определенных последствий.
Дважды, а то и четырежды в день учитель Пилоун совершал путь от дома до гимназии и обратно. На пути его неизменно возникал древний черного цвета дворец, к которому примыкала высокая стена такого же, как дворец, черного цвета.
Однажды утром задумавшийся учитель Пилоун шел в свою гимназию, и вдруг нечаянно взгляд его упал на черную высокую стену. На ней большими буквами не привычной к письму рукой было выведено:
Кто это прочтет тот дурак.
Подобных надписей учитель Пилоун перевидал великое множество, но ни одна не привлекла к себе его внимания. Он не заметил бы и этой, если бы она не выделялась столь резко на огромной черной доске.
Учитель миновал стену с надписью в полдень, потом она бросилась ему в глаза пополудни, и вообще эти буквы снова и снова влекли его к себе, нарушая стройный ход его раздумий.
Покидая после уроков школу, он в раздражении размышлял о том, какой малый, прямо-таки незначительный интерес проявляют ученики к законам синтаксиса. И почти уже забыл про надпись. Но когда он приблизился к стене, ему снова бросилось в глаза «Кто это прочтет тот дурак», что привело его в страшную ярость.
В это мгновенье у Пилоуна возникло желание вынуть платок и стереть надпись, но он рассудил, что, во-первых, — так он привлечет к себе внимание прохожих, а во-вторых, — не уничтожит надписи, поскольку это невозможно — буквы прямо-таки въелись в шероховатую поверхность стены.
Пилоун побрел дальше, проклиная в душе негодяев, которые устраивают на улицах подобные безобразия.
Впрочем, против надписи как таковой пан учитель ничего не имел, но его, как всегда, всякий раз задевало, что после фразы «Кто это прочтет» нету запятой, в то время как ей надлежало тут быть.
Весь вечер у него в мозгу возникала эта паршивая надпись с приметной синтаксической ошибкой.
Наутро учитель Пилоун решил попросту игнорировать надпись. Проходя мимо, он заставил себя отвернуться и смотреть в другую сторону. В полдень учитель думал поступить точно так же, но вдруг это показалось ему недостойным пожилого серьезного человека. И он снова отважно взглянул на пачкотню, которая обезобразила стену.
И снова у него возникло ощущенье, будто его ударило электрическим током, когда после фразы «Кто это прочтет» он не обнаружил запятой.
В конце концов Пилоун понял, что этими муками он сыт по горло. Однако отринул мысль ходить в гимназию окольным путем, по другим улицам, до тех пор, пока надпись не уничтожат время и непогода.
Но позволить противной фразе истерзать себя? Четырежды в день переживать такое чувство, будто тебя дергают за волосы? Нет, невыносимо…
В тот день учитель Пилоун после объяснений в классе почти машинально положил в карман кусочек мела. Он проделал это почти машинально, но где-то в его подсознании зрело непреклонное решение.
Подойдя к высокой стене, он остановился. Сколько лет он тут ходит, а ничего подобного с ним не случалось!
Мало того! В беспокойстве учитель Пилоун несколько раз оглядел улицу. Ее редко кто посещал, но все-таки сейчас промелькнуло несколько прохожих. Учитель переждал, когда они пройдут, расхаживая вдоль по улице, туда и обратно…
Наконец улица совершенно опустела, и пан учитель не выдержал… Сунув руку в карман, он с несвойственным ему проворством бросился к стене. Рука взметнулась вверх — и уже в следующее мгновенье наш учитель с достоинством зашагал дальше.
На стене отныне было написано: «Кто это прочтет, тот дурак».
И пан учитель успокоился.
Примечания
Четвертый том Собрания сочинений Ярослава Гашека представляет его творческое наследие 1918–1922 годов. Это был тот этап в жизни и творчестве писателя, когда под влиянием Октябрьской революции в ходе сражений на фронтах гражданской войны сформировались его интернационалистские, коммунистические убеждения.
Достижение этих вершин произошло не сразу. Заметной вехой в процессе политического созревания Гашека стал февраль 1918 года, когда в Киев вступили советские войска и когда командование чехословацкого корпуса уже открыто заняло контрреволюционные позиции. Предательские по отношению к советской власти шаги командования, а главное, отказ от военных действий против австро-германского блока, во имя которых и были созданы легионы, окончательно излечили Гашека от его веры в революционную миссию этого чехословацкого войска. Большое влияние оказало на него и непосредственное общение с советскими людьми, с новым строем идей, представлений и понятий, которые они с собой принесли.
Логическим завершением процесса политического роста Гашека стал его разрыв с руководством легионами (в конце февраля 1918 года) и переезд из Киева в Москву, где на него огромное впечатление произвели речи и статьи В. И. Ленина; в марте 1918 года Я. Гашек вступил в чехословацкую секцию РКП(б).
В начале 1919 года Гашек как человек, хорошо знающий газетную работу, был назначен Политотделом 5-й армии начальником типографии фронтовой газеты «Наш путь», начавшей выходить в Уфе.
В рядах 5-й армии Гашек прошел весь ее славный боевой путь от Уфы до Иркутска.
В 1920 году, по предложению Центрального чехословацкого бюро агитации и пропаганды при ЦК РКП (б) — в то время высшего партийного органа чехословацких коммунистов в России, — Гашек уехал на родину.
В Чехословакии Гашеку пришлось необычайно трудно: в стране торжествовала буржуазная реакция (см. подробнее вступительную статью).
Вера в неизбежность революционных преобразований в родной стране помогала писателю преодолевать настроения горечи и разочарования. Писатель много работает. До последних дней он пишет свой роман «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны», прославивший его имя на весь мир.
Публицистика Гашека этих лет становится политически более зрелой. В ряде произведений он раскрывает международное значение Октябрьской революции, а откликаясь на события на родине, убежденно говорит о том, что только рабочий класс может довести дело национального освобождения до конца (статьи в «Чехословане» от 17.11.1918).
Содержание и особенности гашековской публицистики тех лет определялись как новым в его мировоззрении, так и теми практическими — политическими и военными — задачами, которые нужно было решать безотлагательно. Это придавало его статьям, рассказам и фельетонам оперативность, целеустремленность и действенность. Большинство его произведений завершается четко, по-военному поставленной задачей (статья «Два выстрела», фельетон «В мастерской контрреволюции» и др.). Примечателен и оптимистический тон произведений — даже тех, что были написаны во время отступления (продолжение «Дневника уфимского буржуя», «Сибирская скоропадчина» и др.).
В своих фельетонах Гашек создал обширную сатирическую галерею контрреволюционеров: лавочников-спекулянтов («Из дневника уфимского буржуя», «Об уфимском разбойнике, лавочнике Булакулине»), служителей церкви, освящающих именем бога черные дела колчаковских банд («Трагедия одного попа», «Дневник попа Малюты»), тихих обывателей, сеющих клеветнические вымыслы о «зверствах красных» («Уфимский Иван Иванович»); бывших царских чиновников-саботажников («Замороженные чиновники») и т. п.