Страница 64 из 71
— Где ты был? Ты, сын сатаны! Я думал, что ты уехал на какие-то поиски и забыл меня.
— Я ездил в Винчестер и обратно, сэр, не считая других мест.
— Тогда ты, возможно, знаешь, звонят ли колокола в честь наследника Генриха. Я прав, думая так?
Дэвид наклонил свою золотую голову, выражая согласие:
— Прекрасный мальчик, которого назовут в честь легендарного короля Артура. В последнем докладе сообщалось, что и ребенок, и королева находятся в добром здравии. Король в хорошем расположении духа, как вы можете догадаться, и заказал все торжества для крестин.
Рэнд улыбнулся, покачав головой, затем его веселье улетучилось.
— Но Винчестер? Что привело тебя туда в такое время? У тебя не может быть причин присоединиться к ожиданию рождения с остальным христианским миром. То есть у тебя не могло быть, если только… Моя леди там?
— Нет, сэр. Она здесь.
Он вздохнул, он был необъяснимо рад узнать это.
— А дочь Генриха, маленький херувим Маделин? Как она поживает?
— Тоже хорошо, — сказал юноша, скрывая взгляд золотистыми ресницами, прежде чем пожать плечом. — Она со своим отцом.
— Своим отцом, королем? — спросил Рэнд, его сердце колотилось о ребра, как будто ставя синяки.
— Да, сэр.
Страх, смешанный с яростью, угрожал перехватить дыхание Рэнда, так что он не сразу смог заговорить:
— И как это случилось? Ведь она должна была быть в безопасности в другом месте?
Дэвид ничего не сказал. Вместо этого ответил женский голос, чистый и сильный, из-за двери его тюремной комнаты:
— Она с Генрихом, потому что он забрал ее у меня.
Изабель.
Изабель, прелестная, как ни в одном из его страстных снов, в алой накидке, отделанной голубым поверх голубого платья и с бледно-голубой вуалью на волосах. Голубой, символизирующий верность. Голубой, хотя он отказывался поверить в то, что он нес смысл, который он желал. Она могла надеть его по своей прихоти или, вероятнее, чтобы убедить коменданта Тауэра в ее преданности, чтобы ей позволили навестить его снова.
Она была такой чистой по сравнению с ним, бородатым, немытым, нечесаным, такой свежей и безмятежной, что ему вдруг захотелось втащить ее в свою грязь и заставить ее разделить ее. Хотя это было низко, он хотел, чтобы она поняла его тщетную, отчаянную ярость в самой ее глубине и присоединилась к нему.
Вместо этого она казалась выше этого, безразличная к тем долгим дням, которые он провел, не зная, где она была и что де-
лала. Равнодушная к судьбе незаконнорожденного ребенка, от чьей незаметной жизни может зависеть судьба королевства, она только что объявила то, что может быть смертным приговором. Это, прежде всего, он не мог терпеть.
— И как получилось, что она была у тебя? — спросил он, его голос был как сани, которые тащат по гравию. — Какой безумный каприз заставил тебя забрать ее из тайного места, когда тебе сказали оставить все как есть?
Надменность отразилась в ее чертах, хотя он успел увидеть вспышку боли глубоко в ее глазах.
— Мой собственный каприз, сэр, — ответила она, — и почему нет? Какая может быть разница между вдовой, которая имеет возможность сама решать за себя, и женщиной, муж которой так жаждет умереть, что она может также считать себя лишенной его? Но у нас нет на это времени. В последние несколько дней твой оруженосец ездил в Винчестер и обратно, скакал всю ночь, чтобы доставить приказ о твоем освобождении. Он был должным образом представлен и принят, так что ты можешь быть свободен. У тебя есть час на то, чтобы привести себя в порядок, а затем мы должны поспешить в Винчестер на аудиенцию к королеве.
Это было слишком много, чтобы принять сразу. Рэнд положил ладонь на ближайший стол, чтобы опереться на что-то твердое, так как чувствовал себя в головокружительном тумане галлюцинаций.
— Ты имеешь в виду… ты не можешь иметь в виду, что Генрих подписал помилование.
— Самый что ни на есть официальный документ, с добавлением множества красивых фраз и скрепленный личной печатью.
— Но почему? Как?
Ее улыбка была краткой.
— Это был дар, который попросила Елизавета Йоркская в обмен на то, что родила ему сына. Ты польщен тем, что тебя так ценят? Но пойдем, у нас нет времени. Мы должны уходить.
— Елизавета… королева… не леди Маргарет.
Рэнд не мог прийти в себя. Он готовился к смерти и принял ее неизбежность так глубоко внутри себя, что было почти невозможно поверить в жизнь.
— Мать короля, возможно, заступилась за тебя. Но именно Елизавета Йоркская заключила сделку на твою жизнь.
Он покачал головой:
— Я не понимаю. Она едва знает меня.
Лицо Изабель покрылось румянцем, который мог быть от гнева, но выглядел как смущение.
— Она знает меня, этого достаточно.
— И я должен спешить, чтобы встать перед ней на колени, но по какой причине? Кроме возможности должным образом выразить мою благодарность, разумеется.
— Она желает убедиться, что тебя отпустили невредимым, как обещали. Несомненно, это связано с исчезновением других, кто был заперт в этих стенах.
Он не знал, что ответить, так как не мог поставить себя рядом с ее братьями, которые вошли сюда и больше их не видели. Пока он приводил мысли в порядок, Дэвид отстегнул пояс, на котором был подвешен меч. Взяв меч в ножнах в две руки, он шагнул вперед:
— Вы должны взять это, сэр. Он сослужил службу мне и вашей леди, как вы и хотели, но сейчас должен быть у вас.
Рэнд взял клинок, сжав ножны крепкой хваткой, чтобы успокоить дрожь в руке. Секунду он стоял неподвижно, смотря на меч, символ его притязаний на джентльменство и рыцарство. Да и его возвращения в этот статус.
— Пристегни его, достойный муж, так как это твое право, — сказала Изабель, легко хлопнув в ладоши. — Но затем собери то, что тебе нужно, и давай пойдем, пока Генрих не послал сказать, что передумал!
Это была отличная идея.
Все вещи Рэнда вошли в один мешок, его ценные книги и лютня, листы пергамента, которые он исписал, его лучший дублет и рейтузы, которые были сохранены, чтобы ему не пришлось идти в суд одетым как виллан. Он покинул камеру не оглядываясь, шагая вперед с целеустремленной решимостью. Его шаг по коридору был так быстр, что время от времени Изабель приходилось переходить на бег, чтобы идти вровень с ним, но он не мог заставить себя идти медленно, чтобы ей было удобно. Все его чувства были болезненно настороженны. Он боялся возгласа остановиться, боялся, что страж пойдет за ними, чтобы потребовать его возвращения в тюрьму, или какой-нибудь чиновник, полный чванства, выйдет вперед, чтобы объявить, что указ об его освобождении — ошибка.
Они проходили мимо стен и по различным дворам. Внезапно они вышли за ворота. Город окружил их, его шум был слишком громким, запахи слишком сильными, гуляющая толпа слишком плотной, затуманенные дымом солнечные лучи слишком яркими. Он чувствовал себя как какое-то существо, беззащитное от того, что его вынули из камня, таким испуганным этим внезапным изменением, что его единственной мыслью было стремглав бежать в укрытие.
Порыв прошел через несколько мгновений, но страх остался. Он еще находился под его воздействием, даже когда они достигли Вестминстерского дворца. Он цеплялся за него, пока мылся в самой горячей воде, которую только могли принести слуги, брился и переодевался в одежду, предназначенную для поездки. Когда они отправились в Винчестер, страх ехал в седле Тени вместе с ним. Он проявлялся в покалывании тыльной стороны шеи, зудящем ощущении между лопатками, желании скакать, как будто по его следам бежали гончие ада.
Если Изабель и понимала эти опасения, она оставила это при себе. Она не была болтливой, такой женщиной, которая считает своим долгом заполнять каждый момент молчания бессодержательными наблюдениями и вопросами, на которые она уже знает ответы. Она ехала с застывшим выражением лица и взглядом, устремленным вперед, она даже не разговаривала со своей служанкой Гвинн, ехавшей с другой стороны от нее, намного ближе к ней, чем он. Дэвид был таким же, хотя у него было оправдание, что он очень устал.