Страница 48 из 68
— Была, была, — поспешно закивал старик, жадно следя за сверкающими кружками металла. — На этом самом месте.
— А куда же она делась?
Старик рассмеялся хриплым дрожащим смешком.
— Аллах дал, аллах взял. Пришли батуре и…
— Разрушили?
Старик отрицательно покачал головой.
— Младшая жена султана взорвала порох, когда сказали, что султан убит. Здесь было много оружия и много патронов. Вон в том месте, позади мечети.
Он слабо махнул рукой куда-то за спину Петра.
— А потом батуре построили эту мечеть. Новую и большую. Самую большую в Африке. Теперь с нее можно увидеть всю Каруну!
Петру показалось, что в единственном глазу старика сверкнула злоба — он даже перестал следить за подбрасываемыми монетами.
— И все старинные бумаги, все документы и письма султана, которые хранились в старой мечети, погибли?
Петр садал этот вопрос безразличным тоном, но старик насторожился.
— Батуре ищет старинные бумаги? — спросил он с подозрением после минутного молчания и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Батуре тоже знает, что я писал письма для султана? (Сердце Петра сжалось, он весь напрягся.) Много других ученых, батуре, спрашивали меня о бумагах, которые я писал, но…
Старик закрыл свой единственный глаз и медленно развел руками. Голос его был сух и бесстрастен:
— …но все, что хранилось у нас, служителей аллаха, погибло в старой мечети.
— Но, может, ты помнишь, папа, писал ли ты письмо султана батуре Дункану, в котором он соглашался выдать эмира Бинды?
Старик медленно покачал головой:
— Может быть, и писал, батуре, но я стар, и я уже ничего не помню.
Петр вытащил из кармана фунтовую банкноту.
— Тогда, может быть, ты помнишь, как звали гонца султана, который отнес это письмо батуре Дункану? Может быть, в Каруне у него осталась родня?
Старик усмехнулся и протянул руку за деньгами:
— Его звали Атари. Атари родом из Бинды. Он пришел к нам вместе со своим султаном, когда они убили белого начальника. Но к чему это знать батуре? Атари убили работорговцы много-много лет назад, когда еще Каруна была свободной, и здесь у него не было никого.
В глазах Петра потемнело. Кровь ударила ему в голову. Атари! Старый Атари, глава чеканщиков из Бинды. Значит, он действительно что-то знал! И все это унес с собой в могилу.
— Неправда! Атари из Бинды не был убит работорговцами. Он умер только три дня назад, — тихо сказал Петр внезапно охрипшим голосом.
Старик отшатнулся, закрыл лицо руками, а когда открыл его, Петр увидел ненависть.
— Значит, батуре все-таки убили его, — злобно прошептал он. — Они хотели его убить, когда он возвращался от них в Каруну, но Атари… О… О… Он был не так-то прост, этот любимец эмира Бинды! Он ушел от них. Но теперь…
— У него было плохое сердце, и он был стар! — твердо сказал Петр.
— Не-ет! — многозначительно протянул старик и улыбнулся. — Но ты заплатил мне за вход на минарет, батуре. Что же ты медлишь?
И Петр, поняв, что старик больше ничего ему не скажет, шагнул к темному проему входа в башню.
Бизнес у этого служителя культа шел, видимо, полным ходом. Пока Петр поднимался по каменным ступеням бесконечной винтовой лестницы, он то и дело натыкался на картонки из-под фото- и кинопленки, на окурки сигарет, обертки жевательных резинок. Скорее всего, все это накопилось за день-два: вряд ли минарет оставался неубранным дольше.
Петр поднялся на верхний балкончик — и древний город Каруна раскинулся перед ним. Прямо, насколько хватал глаз, тянулся красно-коричневый лабиринт плоских крыш, стен, дворов и двориков. Это было похоже на беспорядочное скопление глиняных крепостей — побольше, поменьше, совсем крохотных. Кое-где пролегали неширокие кривые улицы, стиснутые глиняными слепыми стенами.
Виднелись дома и побогаче. Крыши их были тщательно побелены и превращены в верхние дворики. Коричневые стены расписаны оригинальными белыми узорами, по углам вверх тянулись белые острые зубцы, придававшие домам неповторимое своеобразие.
То там, то сям поднимались могучие деревья манго. Но другой зелени почти не было: город казался выжженным, он был похож на беспорядочную груду красных кирпичей.
Петр поспешил на другую сторону минарета. Здесь все было по-другому. Он увидел внизу муравьиную тропу — улицу, по которой только что шел. Вдоль нее блестели стекла витрин и витринок, быстро бежали автомобили. А вот и городская стена. Она изгибается кольцом, и кое-где около нее поблескивают небольшие пруды. За стеной — саванна, пылят стада: кочевники подходят и подходят. Здесь их встретят купцы — южане, и потянутся купленные ими стада на юг, к Атлантике, в Луис. Туда же, куда идет бесконечный поток арахиса.
Вон там — вдали — тянутся зеленые пирамиды. Петр видел уже их на фотографиях: это мешки арахиса, покрытые зеленым брезентом, сложенные в тысячи пирамид, ждущие своей отправки на юг.
«Все на юг: скот, арахис. А с юга — купцы, чиновники, клерки, ремесленники, — думал Петр. — Южане помогали англичанам завоевывать Север, южане помогали им управлять Севером. А северяне?»
Он невольно вздохнул: недаром северные феодалы, поощряемые колонизаторами, старательно разжигали ненависть к выходцам с Юга: «Они, южане, эти собаки неверные, виноваты во всем — и в нищете Севера, и в туберкулезе, в проказе, в неграмотности». И шла резня, организованная по совету английских чиновников-администраторов, вершивших дела руками преданных им эмиров, предки которых были посажены на престолы еще лордом Дунканом.
Когда еще эти простые северяне-грузчики, мелкие торговцы, кочевники поймут, что не южане виноваты во всех их горестях, а толстозадые эмиры. Да, пожалуй, уже начинают понимать. Петру припомнилась листовка забастовочного комитета на двух языках, наклеенная на древнюю глиняную стену Каруны. Ведь если рабочие-северяне выступят вместе с рабочими-южанами…
— Любуетесь?
Петр вздрогнул от неожиданности: рядом с ним стоял Гоке. Он улыбался в бороду, и шрам делал его улыбку зловещей. — А я заметил вас, когда вы вошли в мечеть. Уж не молиться ли, думаю. А, товарищ? Голос его стал серьезным:
— Я заезжал в «Сентрал». Мне сказали, что вы уже ушли. Вот я и поехал вас искать. Между прочим, все приезжие идут прежде всего смотреть мечеть.
Он оперся локтями о железные перила балкончика и глубоко вздохнул, разглядывая лежащий внизу город, в котором ничто не менялось веками. Он не улыбался, и теперь его лицо показалось Петру даже красивым — шрам делал его мужественным, волевым.
И Петру вспомнилось: вот так же Гоке смотрел на черное отверстие в склоне лысого холма, когда они стояли у шахты Ива Велли. Туда, во мрак, тянулись сизые лезвия рельсов, и шпалы между ними коричневели угольной пылью. Через каждые две-три минуты оттуда выскакивали одинокие вагонетки, полные угля; легонько погромыхивая, они мчались к длинному деревянному бараку, стоявшему внизу, и скрывались в его темном чреве. Оттуда они выплывали по тросам канатной дороги и тянулись куда-то за холм.
В самом дальнем конце долины виднелось двухэтажное белое здание с флагом на крыше и двумя-тремя автомобилями у входа.
— Тогда там тоже была дирекция, — махнул рукой Гоке. — И мы шли туда.
Парни в зеленых куртках застыли в молчании и завороженно слушали тихие слова Гоке.
— Мы собрались здесь, у шахты, обе смены, и пошли к ним. Мы были злы, но мы не собирались нападать на них. Просто хотели передать письмо и поговорить с менеджером. Я был мальчишкой, принес отцу завтрак — он так спешил сюда, что забыл его дома. С нами шел и Симба. Мы шли и пели псалмы — так велел Симба, чтобы показать, что мы не несем в сердцах ничего дурного. Вот там, — он показал на вершину холма, — они поставили пулемет. И вот там, на крыше дирекции. Солдаты вышли из-за угла дома и сразу же стали стрелять. Застрочили пулеметы…
Голос его сорвался, глаза налились яростью, кулаки сжались.
И Петр подумал, как велика должна быть его ненависть и как хорошо, что Элинор и Роберт не пошли с ним сюда, а остались в машине.