Александр Невский

Перед отъездом отслужили торжественный молебен в церкви на Городище, и князь простился с семьей, поцеловал княгиню с дочерью. Княжна Евдокия захныкала — укололась об усы отцовы. Сына Василия, подхватив под мышки, поднял на уровень глаз своих.

— Ну, Василий Александрович, остаешься за меня. Слушайся кормильца с посадником и Данилыча. Худому не научат. Но привыкай и своей головой думать.

— Хорошо, батюшка. Буду думать.

— Научись из лука стрелять, сулицей владеть. Ворочусь — проверю.

Василий обещал все исполнить, и князь, кольнув его в щеку усами, опустил на землю.

У коня, у стремени, стоял его кормилец Федор Данилович. Сам хотел посадить своего воспитанника в седло. Ратными успехами князя загордился кормилец до того, что к старости спесивиться начал. Занедужил тем, от чего ученика своего берег. Потерял почти все зубы, одной кашей пробавлялся, но чем старее становился, тем ревностнее берег и честь и имение князя.

Окромя Александра Ярославича никого из князей в воинской доблести не отличал. И все разговоры начинал с одного: «Вот мой Ярославич…»

Да что старик, сам Александр иногда ловил себя на этом, начиная вдруг: «Вот как-то мы с Данилычем…» — и начинал улыбаться невольно, дивя собеседника неуместным веселием.

Он действительно любил старика нежно, как мать. Наверное, оттого, что тот заменил ему и мать, и отца, и няньку в далекие ранние годы. Был его первым, а оттого и самым памятным наставником.

— Ну что, Данилыч, простимся?

— Простимся, Ярославич, — заморгал часто-часто старик, пытаясь сбить слезу набегавшую.

Они обнялись, расцеловались, князь молвил ему негромко:

— Смотри, Данилыч, чтоб все…

— За дом свой думки не держи, Ярославич, все соблюду, — отвечал растроганно кормилец. — Ты там с погаными полегче, не оплошай.

И хотя обоз был мирным, выезжали в порядке боевом: вперед поскакали дозорные, затем князь с послом Каир-беком, за ними Андрей с Пинещиничем, потом несколько татар — спутников Каир-бека, а далее возы с подарками и прочей поклажей под охраной гриди. В обозе все вооружены, даже Лучебору велено было напялить легкий калантарь[103] и пристегнуть короткий меч на пояс.

— Ну, с богом, — сказал князь, трогая коня.

Каир-бек покосился на Александра, усмехнулся лукаво и сказал:

— До Итиля[104] с твоим богом едем, князь. За Итилем я свой бог звать буду.

— Хорошо, Каир-бек. Пусть будет так. Лишь бы боги наши не ссорились.

XII

ЗА ТРИДЕВЯТЬ ЗЕМЕЛЬ

— Ну что, князь Александр, — сказал Батый, отхлебнув кумыса из серебряной чаши. — Ты плохой мне совет дал, в Каракоруме не хотят великим князем Святослава, говорят, стар, моложе надо. Теперь тебе быть все же придется.

— Я сказал тебе о нашем обычае, хан. А все остальное в твоих руках.

— Да, в моих. Но не все, Александр. Не все. Надо мной великий хан есть.

«Но он же умер», — хотел сказать Александр, но смолчал, чтобы не раздражать Батыя, который оказался ныне в подчинении у женщины. И так видно, что ему такое положение не по душе. Еще бы, он — завоеватель едва ль не полумира, имеющий двадцать шесть жен, должен подчиняться жене умершего сродного брата Гуюка лишь потому, что она захватила престол в Каракоруме.

«Нет, он этого долго не потерпит. Наверняка уже задумал что-то, да разве скажет».

— Ныне получишь в дорогу от меня подарки, — усмехнулся Батый. — Теплые козьи шубы, сапоги валяные, малахаи тебе с братом и свите. Покупай на базаре сани, коней татарских и отъезжай в Каракорум. Дорога долгая, Каир-бек будет тебе провожатым.

Когда русские князья удалились, хан сказал Каир-беку:

— Проводишь их в Каракорум ко двору Огул-Гамиш. Найдешь там Мункэ и скажешь ему: брат Бату остается верен тебе, как и прежде, и стрелы у него всегда остры. Повтори.

— Я найду хана Мункэ и скажу ему: брат Бату верен тебе, как и прежде, и стрелы у него остры, — сказал Каир-бек.

— Ты упустил слово «всегда», — заметил Батый.

— … и стрелы у него всегда остры, — повторил Каир-бек.

— Но запомни, Каир-бек, если эти слова услышат другие уши, я велю связать тебя и выбросить на съеденье волкам. Ступай.

Батый не знал грамоты. Да если б и умел писать, вряд ли доверил бы пергаменту то, что задумал. Он затевал тайную охоту, в которой главной добычей был престол великого хана. И добыть его Батый хотел не для себя, а для племянника великой ханши Мункэ, который, в отличие от тетки, любил Батыя и преклонялся перед его военным талантом. Он участвовал в его походе на Русь, вместе с ним захватывал и уничтожал русские города. Разве могла великая ханша предположить, что крепче связывает воинов не престол и милости, а поле ратное.

Если на престол в Каракоруме сядет Мункэ, то хозяином в империи станет Батый. Впрочем, не нужна ему вся империя, с него достанет свободы рук в своих подвластных землях.

Через два дня русские князья выехали из Сарая и отправились по степи прямо на восход. Ехали они на простых санях, запряженных маленькими мохноногими конями, умевшими в любое время года добывать себе корм в степи самостоятельно. Лишь татарин Каир-бек верхом был, словно сросся с седлом.

По совету Сартака Александр оставил в Сарае почти всех своих гридинов.

«Много людей — много корма надо. А с ханской пайцзой вас никто не тронет, разве что волки. Ну да днем они побоятся, а ночевать вы в ямах будете».

Обоз сразу сократился почти вполовину и составил чуть более десяти саней. Эх, если б не везти еще подарки, то и пятерых бы саней хватило. Но без подарков ехать нельзя, без них не только не пустят к ханше, а даже не сообщат ей о прибытии князей в столицу.

Даже вон Каир-бек, имеющий приказ хана сопровождать русских, за все платы требует. Едва выехали из Сарая, он поравнялся с санями, в которых князья ехали.

— Князь Александр, дорога трудный, долгий впереди. Положи мне плату на корм.

— Хорошо, Каир-бек. Сколько?

— За каждый день одну гривну.

— Ого! — не удержался князь Андрей и спросил: — А сколько ж дней нам до Каракорума ехать?

— Дней сто, а может, чуть больше.

— Так куда ж ты столько серебра денешь?

— Не бойся, князь Андрей, — оскалился татарин. — У меня в этой суме бывало столько, что я мог купить весь ваш обоз с люди.

И, хохотнув, ускакал вперед.

— Рожа поганая, — проворчал Андрей, запахивая плотнее шубу. — Ты почему сам не положил ему плату? Сказал бы, хватит тебе гривны на неделю, нехристь.

— Я ведь не купец, Андрей, да и ты не от торгового корня. Разве не заметил: у них кто больше платит, у того скорее дело делается.

— Но они же нас обдерут как липку.

— Верно. Обдерут, — согласился Александр. — Но столы, чай, за нами оставят. И потом, — он покосился на брата, — запомни, серебро все равно дешевле крови. Что до меня, я б все его им отдал без остатка, лишь бы отчину они не кровавили.

Андрей долго молчал, что-то обдумывая, потом, сплюнув, сказал:

— Не понимаю я тебя, Александр. С Орденом как ты славно ратоборствовал. Глядя на тебя, завидовал я: скорей бы вырасти, скорей бы самому на рать. Ну вот вырос, и что? Теперь оказалось, надо не мечом — серебром да золотом отсеиваться. Стареешь ты, что ли?

— Старею, брат, старею, — вздохнул Александр, — через полтора года тридцать стукнет. А ты вот говоришь — вырос и не знаешь, что делать.

— А что ж делать?

— Ну, наперво жениться, Андрей, надо.

— На ком? На ханше, что ли?

Александр засмеялся, толкнул брата в бок.

— А что? То-то бы Руси облегчение сделал. — Потом, посерьезнев, сказал: — Я уж думал об этом, кое-что разузнавал. Хочу посватать за тебя дочь князя галицкого Даниила Романовича.

— Я ж не видел ее.

— А зачем тебе видеть? Девка не старая, пятнадцать лет. А молодые они все красивые. И потом, тесть какой. С королями в родстве, с Миндовгом, да и сам ратоборец славный, и не только ратоборец. У Батыя был, уцелел, мирником его назвался. А сам вскоре его темнику Куремсе славную трепку задал.

103

Калантарь — безрукавый панцирь из листов и блях, связанных кольцами.

104

Итиль — так называли в древности Волгу.