Александр Невский

— Небось, святой отец, скучаешь по переяславскому храму, — сказал Александр, осматривая убогую обстановку церкви и сбрасывая шубу.

— Да как сказать, сын мой, — почесал переносье епископ. — Слов нет, тот храм богат и красно изукрашен, но этот зато для русичей, в Орде проживающих, — прибежище для их душ страждующих. Единственное, сын мой, а для многих и последнее. И потом, — Митрофан испытующе взглянул гостю в глаза, — там я был лишь приходу надобен, здесь — всей Руси. Вот и служу ей, многострадальной, чем могу и как умею.

— Спасибо, отец Митрофан. За Русь спасибо. Не слыхал ли, зачем звал меня хан? Не за баскаков ли откупщиков ответ держать?

— И за баскаков тоже, сын мой, — вздохнул епископ.

— Значит, и еще за что-то, коли говоришь так.

— Есть и еще что-то, пожалуй, пострашнее баскаков, — отвечал раздумчиво Митрофан, оглядывая свою церквушку.

В церкви кроме них никого не было, но за плетеной стенкой слышался чей-то голос, уговаривавший коня: «Ну-ка не уроси, не уроси. Вот так. Умница». Митрофан заговорил, понизив голос:

— Ты же знаешь, сын мой, у татар войско более чем наполовину из народов покоренных составлено. Берке хочет ратью на арабов идти и позвал тебя, дабы ты дал ему русский полк в поход.

— Только этого не хватало русичам, — возмутился Александр и вскочил с лавки. Плетеный пол, прикрытый кошмой, гнулся и скрипел под его ногами, церквушка раскачивалась. Митрофан с затаенной тревогой наблюдал за этим, потом не выдержал:

— Сядь, сын мой. Успокойся. А то заутреню мне негде служить станет.

Князь опять сел рядом с епископом.

— Спасибо, отец Митрофан, что предупредил.

— Для того и предупредил, сын мой, дабы ты заранее подумал, что отвечать хану станешь на это. Подумай, сын мой, подумай.

— Подумаю, отец святой. Но ведь и ты, наверное, уже думал. А? Вижу по глазам, думал. Ну! Подскажи князю неразумному.

— Зачем ты так на себя, сын мой? Не надо. Ты великий князь Руси и сам себя тож уважать должен. Верно, думал я. И вот чем, мне кажется, тебе отговариваться надо, сын мой. Ты скажи ему: мол, Русь и так вся твоя, хан. Ему такое слышать приятно будет. Да. И вот, мол, если мы уведем войско на арабов, то Русскую землю тут же Орден или свеи к рукам приберут. Понял?

— Понял, отец святой. Славная мысль у тебя.

— Налегай на то, — мол, твою, хан, землю приберут. И что, мол, ты и войско для того держишь, чтоб его ханские владения боронить.

— Тут он меня уест, отец святой: мол, земли мои боронишь, а вот откупщиков наших перебили всех.

— На сие молви ему, что-де русичи издревле привычны дань русским князьям давать, а на чужих, да еще не их веры, ополчаются сразу. Что, мол, делать — привычка. И вот тут-то проси у него право сбора «выхода» воротить князьям русским.

— А ведь верно, отец Митрофан, — улыбнулся Александр и, хлопнув ладонями по коленям, хотел опять вскочить, но воздержался. — Ведь и я ж над этим всю дорогу думал. А раз и тебе и мне одно в ум пало, стало быть, того и надо держаться.

— Учти, сын мой, ему это выгодно, хотя наверняка скрывать станет.

— Почему?

— Потому что откупщики великоханскими были и платили в Пекин великому хану. Он, Берке, из-за этого в ссоре с Хубилаем. Что-то я не заметил печали при дворе, когда весть пришла, что на Руси баскаков перебили. По-моему, Берке даже злорадствовал. Но от тебя скрывать станет, дабы не показать распри их внутренние. Ты же знай и на уме держи, сын мой, — перегрызлись поганые.

Долго сидел Александр Ярославич у епископа, слушая его речи великомудрые и радуясь, что не ошиблись они с митрополитом, назначая в Орду Митрофана. Был он прост и мудр. Впрочем, Александр давно научился дураков по одной замете определять и нередко ближним своим воеводам говаривал: «Спесив. Значит, дурак». Крепко в нем уроки кормильца Федора Даниловича засели, поучавшего не однажды: «Спесь пучит, смиренье возносит».

Хан Берке принял его на третий день после приезда. Все было, как и ранее: несли хану подарки, проходили меж огней, очищаясь от злых мыслей. Лишь одно было не так: не кидали ныне подарки в огонь. Ни одного. И князь подумал: «Видно, оттого, что меньше их стало. В Пекин больше уходит. Вот и решили, что духи без подарков обойдутся».

Берке сидел на троне в дорогом шелковом кафтане, подпоясанном золотым поясом, с колпаком на голове. Бородка реденькая, лицо желтое, оплывшее от излишеств в пище и питье. Недовольно хмурясь, спросил князя:

— Как же случилось, Александр, что ты позволил избить всех откупщиков?

— Я был в отъезде, хан, когда стряслось это. Дочь выдавал замуж.

— За кого?

— За князя витебского Константина.

— Сколько ей лет?

— Пятнадцать уже.

— Хэх, — оживился Берке. — Мог бы и со мной посоветоваться. Может, я б ее за своего сына взял. Отдал бы? А? — Хан испытующе смотрел на князя.

— А почему бы и нет? Если б ты, Берке, прислал ко мне сватов, как сие водится на Руси, я бы отдал.

— За некрещеного-то?

— А разве долго окрестить? Вон твой сыновец ныне в Ростове живет и уж Петром прозывается. Христианин. А жена князя Глеба, Неврюевна, тоже со крестом ходит. Наша вера в свои объятья хоть кого пускает.

— А в резню Петра не щекотали ножом?

— Нет. Он же христианин, — отвечал твердо Александр, хотя знал, что Петр спасся благодаря попу, спрятавшему его в алтаре.

По тому, как Берке спокойно ушел от разговора об откупщиках, князь убедился, что хану действительно они безразличны.

— Я знаю, хан, ты доверяешь мне, — сказал Александр полуутвердительно, дабы заставить поддакнуть Берке.

Но тот смолчал, хотя головой кивнул утвердительно.

— … А посему хочу просить тебя доверить мне сбор «выхода» для тебя.

— Тебе? — расширил удивленно глаза хан.

— Да. И мне и другим князьям, которые заслуживают твоего доверия. Я бы каждый год в серпень[111] привозил «выход» к твоему двору.

— Почему именно в серпень?

— Это последний месяц года на Руси. И ты, Берке, станешь получать «выход» без всяких усилий с твоей стороны.

— Что ж, Александр, ты хорошее дело предлагаешь. Я подумаю.

— Подумай, хан, сколько выгодно это будет для тебя. Не надо слать баскаков, откупщиков. В назначенный месяц «выход» будет поступать прямо в Сарай к твоему порогу.

— Я подумаю, — повторил хан.

Александр догадался, отчего Берке не спешит с ответом. Ведь баскаки, ездя по Руси, не только собирают дань, но и следят, чтоб она не усиливалась, ибо лишь в ослабленной стране можно безнаказанно хозяйничать чужеземцам.

— Но, Александр, я звал тебя не о «выходе» говорить, — помолчав, заговорил Берке. — У меня есть более важные дела. В грядущее лето я хочу пойти войной на Хулагу[112], и ты должен дать на этот поход русский полк с хорошим воеводой.

«Вот оно, начинается», — подумал Александр, но резко отказываться от похода не рискнул. Берке не любил явных возражений.

— Вряд ли от русского полка будет польза в жаркой стране, хан.

— Почему?

— Привычка, Берке. Русичи лучше переносят холод, чем жару, потому как родятся и живут в полуночной стороне. И потом, русскому полку хватает дел на заходней стороне твоего улуса.

Берке выслушал, не перебивая, а потом сказал с раздражением:

— Ты, князь Александр, хитрый как лиса. Я обещал подумать над твоей просьбой. А ты иди и подумай над моим велением. Ступай.

Берке даже махнул рукой, махнул столь пренебрежительно, что и князю, и всем присутствовавшим при разговоре стало ясно: хан разгневан непослушанием своего вассала.

Александр Ярославич понял, что гордыня царственного татарина уязвлена была двумя просьбами. Он не мог позволить себе дважды уступить русскому князю.

«И зачем я вылез сразу с двумя слезницами? — корил себя Александр, удаляясь из дворца. — Надо было с «выходом» в другой раз прийти».

111

Серпень — август.

112

Хулагу — внук Чингисхана (хан а 1256–1265).