Мусаси

Ему показалось, что монах слегка не в себе. Матахати даже почувствовал легкую жалость к несчастному.

Огонь, раздуваемый вечерним ветром, из разбитого очага перекинулся на пол, и доски начали тлеть. Матахати вошел в комнату и плеснул на огонь воду из кувшина, отметив про себя беспечность монаха.

Матахати не слишком огорчился бы, сгори дотла этот старый, заброшенный дом. А если бы на его месте стоял древний храм эпохи Асуци или Камакуры? Негодование охватило Матахати. «Из-за таких вот людей часто гибнут древние храмы в Наре и на горе Коя, – подумал он. – Полусумасшедшие монахи не имеют ни семьи, ни имущества. Совсем не соображают, как опасен огонь. Готовы запалить костер в главном зале старого монастыря под самыми фресками, чтобы согреть свои хилые мощи».

– А вот что-то поинтереснее, – пробормотал Матахати, обращая взгляд на нишу-токонома. Его привлекли не следы изысканного убранства или черепки драгоценной вазы. В нише стоял черный металлический котелок и кувшинчик для сакэ с обломанным носиком. В котелке оказались остатки риса, а в кувшине приятно забулькало, когда Матахати встряхнул его. Матахати расплылся в улыбке и поблагодарил судьбу, совершенно забывая, как это случается с голодными людьми, кто берет чужое.

Двумя большими глотками Матахати опустошил кувшинчик, съел рис и довольно похлопал себя по животу. Он присел у очага и вскоре задремал, но пришел в себя от жужжания насекомых, напоминавшего шум дождя. Оно доносилось не только с темного поля, снаружи дома, но и со стен, потолка и драных татами.

Засыпая, Матахати вдруг вспомнил об узелке, который он снял с погибшего самурая. Он тут же проснулся и развязал грязный кусок шелка, выкрашенного красителем из дерева сапан в темно-красный цвет. Матахати обнаружил пару чистого накрахмаленного белья и другие дорожные мелочи. Развернув белье, он увидел аккуратно завернутый в промасленную бумагу предмет, похожий по форме и размеру на свиток. Был еще и кошелек из пурпурной кожи, который с глухим стуком выпал на пол из складок белья. Руки Матахати затряслись от страха, когда в кошельке он увидел изрядное количество серебра и золота. «Это не мои, а чужие деньги!» – напомнил он себе.

В промасленной бумаге был свиток на спице из китайской айвы, отороченный парчовой каймой. Матахати сразу же сообразил, что свиток содержит важный секрет, и осторожно развернул его. Свиток гласил:

Клятвенно свидетельствую, что передал Сасаки Кодзиро нижеследующие семь сокровенных способов фехтования школы Тюдзё:

Явные: стиль молнии, стиль колеса, закругленный стиль, стиль плывущей лодки.

Скрытые: Алмаз, Назидание, Бесконечное.

Выдано в деревне Дзёкёдзи уезда Усака Дэмэснэ провинции Этидзэн такого-то дня и месяца.

На листе, приложенном, видимо, позднее, Матахати прочел стихи:

Матахати понял, что держит в руках диплом, выданный ученику, усвоившему все, что преподал его учитель, но имя Канэмаки Дзисай ничего не говорило Матахати. Он знал Ито Ягоро, который, приняв имя Иттосай, создал знаменитый и очень популярный стиль фехтования. Матахати не ведал, что Дзисай был учителем Ито. Не подозревал, что Дзисай – самурай выдающихся достоинств, овладевший истинным стилем Тоды Сэйгэна, отойдя от дел, поселился в глухой деревне, чтобы в покое провести остаток дней и передать секреты стиля Сэйгэн узкому кругу избранных учеников.

Матахати снова посмотрел на первое имя. «Сасаки Кодзиро, видимо, и есть самурай, убитый в Фусими, – подумал он. – Отменный должен быть фехтовальщик, если ему выдали свидетельство об овладении стилем Тюдзё. Жаль, что он погиб. Теперь я понял, что хотел от меня Сасаки. Он просил передать все это кому-то, возможно, на его родине».

Матахати, вознеся краткую молитву Будде за упокой души Сасаки Кодзиро, поклялся, что непременно выполнит просьбу самурая. Подбросив дров в огонь, Матахати растянулся рядом с очагом и заснул.

Откуда-то издалека донесся звук флейты – играл монах. Мелодия изливала тоску, кого-то искала и звала. Печальные волны переливались над темными полями.

Встреча в Осаке

Поля лежали, укутанные серым туманом, и холодок раннего утра напоминал о приближающейся осени. Повсюду деловито сновали бурундуки, а на земляном полу в кухне покинутого дома тянулась цепочка свежих следов лисицы.

Нищий монах, дотащившись до дома на заре, бессильно рухнул на пол прихожей, не выпуская из рук флейту. Грязное кимоно и монашеское облачение намокли от росы и испачкались травой – он, как затерянная душа, блуждал в ночи. Монах приоткрыл глаза и сел. Нос его сморщился, ноздри раздулись, глаза выкатились, и он чихнул, содрогнувшись всем телом. Монах не обратил внимания на упавшую из носа каплю, которая закатилась ему в редкие усы. Посидев немного, он вспомнил, что со вчерашнего вечера осталось сакэ. Бормоча что-то, он побрел по длинному коридору в комнату с очагом. При дневном свете в доме оказалось больше комнат, чем ему показалось ночью, но он без труда нашел нужную ему. Он удивился, не обнаружив кувшина на месте. Его взору, однако, предстал незнакомец, который спал у очага, подложив локоть под голову. Изо рта у него тянулась струйка слюны. Стало ясно, куда подевалось сакэ.

Исчезла не только выпивка. Быстро оглядевшись, монах убедился, что не осталось ни рисинки в горшке от того, что он припас на завтрак. Без сакэ можно обойтись, но рис – дело жизни и смерти. Монах побагровел от гнева. Со свирепым рыком он изо всех сил пнул спящего. Матахати что-то промычал, высвободил руку из-под головы и приподнял голову.

– Ну, ты… ты… – давился от гнева монах, расталкивая Матахати.

– Ты что? – завопил Матахати, вскакивая на ноги. На его заспанной физиономии вздулись вены. – По какому праву ты бьешь меня? – кричал он.

– Надо бы поддать! Ты почему украл мой рис и сакэ?

– Они твои разве…

– А чьи же?

– Извини.

– Какой мне толк от твоих извинений?

– Прошу прощения.

– С тебя побольше причитается.

– Что же?

– Верни мое!

– Так ведь оно у меня в животе! Твоя еда поддержала меня ночью. Как я верну?

– А меня что поддержит? Я целыми днями хожу, играя на флейте у ворот за жалкую горсть риса и несколько капель сакэ. Болван! Думаешь, что будешь воровать мою еду, а я спокойно смотреть? Верни сейчас же!

В голосе монаха звучало раздражение, и он казался Матахати голодным дьяволом, явившимся прямо из ада.

– Ну и скряга! – пренебрежительно возразил Матахати. – Нашел из-за чего поднимать шум. Подумаешь, пригоршня риса и два глотка сивухи!

– Можешь воротить нос от такой еды, тупица, но для меня она пропитание надень! – закричал монах, вцепившись Матахати в запястье. – Так просто не отделаешься.

– Не дури! – крикнул Матахати, вырывая руку.

Он схватил немолодого монаха за редкие волосы и хотел было швырнуть его на пол. К удивлению Матахати кошачье тощее тело монаха не сдвинулось с места. Он мгновенно мертвой хваткой зажал шею Матахати.

– Мерзавец! – завопил Матахати, недооценивший соперника. Было уже поздно. Монах, твердо уперевшись ногами в пол, с силой оттолкнул Матахати. Этот мастерский прием, обративший энергию Матахати против него самого, отбросил его в дальний угол соседней комнаты, припечатав спиной к стене. Доски под штукатуркой и столбы прогнили, поэтому большой кусок стены рухнул на Матахати. Выплюнув штукатурку, Матахати выхватил меч и бросился на монаха.

Монах приготовился к обороне с помощью флейты, но уже обессилел и жадно хватал ртом воздух.