Страница 4 из 110
Гедельфи опустился рядом с ней на корточки, протянул руку, ища опору, а другую мягко положил ей на плечо, как он обычно это делал, даже когда не пытался ее утешить. Ее слезы уже иссякли, но она продолжала сидеть так, и снова, не зная почему, она повернулась, бросилась старику на грудь и изо всех сил прижалась к нему.
— Почему они сделали это? — прошептала она.
Рука Гедельфи коснулась ее волос, бережно погладила девочку по голове и снова опустилась на ее плечо.
— Я не знаю, дитя мое, — сказал он наконец. — Иногда что-то случается по причинам, которых мы не понимаем, а иногда вовсе без причины.
— Но это было так бессмысленно! — запротестовала Талианна.
— Ничто не бывает бессмысленным, — возразил старик. Он улыбнулся, вернее, всего лишь скривил губы, что с таким же успехом могло быть выражением боли. Или ярости.
— Знаешь, Талианна, — продолжил он, — если бы я был сейчас на десять лет моложе и считал бы себя мудрым и опытным, то рассказал бы тебе кучу вещей, которых ты бы не поняла. Я мог бы посоветовать тебе не отчаиваться и быть сильной, мог напомнить, что ты жива, молода и у тебя есть все шансы быть еще счастливой.
Он сделал небольшую паузу. Талианна зарылась головой в складки его поношенной одежды и посмотрела на него снизу вверх.
— Я не буду говорить ничего такого, — продолжал Гедельфи. — Это было бы неправдой, понимаешь? Если ты чувствуешь скорбь, то скорби, и если ты в отчаянии, то не борись с ним.
Тыльной стороной руки Талианна стерла с лица слезы. У нее текло из носу. Она подняла голову, нащупала краешек своего платья и громко высморкалась.
— Бессмысленно с этим бороться, — продолжил Гедельфи после еще одной, долгой, паузы, как будто ему понадобилось время, чтобы подобрать слова, а может быть, и собраться с силами. — Знаешь, это судьба. Она ужасна и несправедлива и может казаться тебе бессмысленной, но так происходило сотни тысяч раз с тех пор, как появились люди, и случится еще сотни тысяч раз, пока существует человечество.
Талианна не поняла, о чем говорил Гедельфи. Мгновение она раздумывала, не скрыт ли в его словах какой-то смысл, который она сразу не уловила. Но Гедельфи, наверно, был просто стар и болтал чепуху, как иногда болтают старики, причем убедительно, как они это умеют. И все-таки она спросила:
— Почему же тогда так больно, Гедельфи?
— Потому что в такие моменты мы понимаем, что ранимы, — ответил слепой. — Знаешь, дитя, это так просто, что, может быть, как раз поэтому многие никогда так и не поймут. Мир полон несчастья, но поскольку он велик, и горя так много, — Гедельфи пронзительно рассмеялся, — большая часть несчастья случается с другими. И это придает нам силы.
— Силы? Как это?
Гедельфи кивнул.
— Потому что это случается с другими, а не с тобой. Ты чувствуешь себя в безопасности, потому что ты продолжаешь жить, тогда как рядом с тобой другой тонет в болоте. Твой дом не может сгореть, потому что молния ударила в дом соседа, а ты уверен, что заговорен даже от ран, потому что не на тебя, а на твоего брата напали волки и растерзали его. Конечно, — тихо добавил он, невесело рассмеявшись, — ты точно знаешь, что это неправда, ведь у тебя есть разум и ты можешь сосчитать на пальцах, что когда-нибудь очередь дойдет и до тебя. И все равно ты в это не веришь, пока несчастье не случится с тобой. — Он вздохнул. — Вот отчего больно, дитя. Это не любовь, когда женщины плачут на могилах своих убитых мужей. Это страх. Страх и гнев, потому что у них что-то забрали. Ты оплакиваешь этот город, своих родителей и друзей, и ты думаешь, что это скорбь, и пока ты хочешь так думать, думай. Но это неправда. Ты плачешь, потому что их у тебя забрали. Потому что у тебя забрали то, что принадлежало одной тебе, и никому другому.
— Я любила своих родителей, — решительно возразила Талианна.
Но Гедельфи снова только покачал головой.
— В этом нет ничего похожего на любовь, — сказал он тихо. — Есть только эгоизм. Ты можешь пожертвовать собой ради человека, которого любишь. Многие так и поступают. Но на самом деле ты так делаешь только для того, чтобы защитить свою собственность.
Гедельфи не стал продолжать, а повернул голову и устремил свой потухший взор вверх по течению реки, а Талианна очень долго думала о том, что ей сказал старик. Она не считала себя вправе судить, был ли он мудр или просто слишком стар, но его слова что-то затронули в ней, и она, пожалуй, неожиданно испугалась его.
Талианна была сбита с толку. Она ощущала себя такой беспомощной и одинокой, какой только могла быть десятилетняя девочка, мир которой несколько часов тому назад сгорел — в прямом смысле этого слова. И она спрашивала себя, стоит ли доживать до таких лет, если это был опыт, накопленный за длившуюся восемьдесят лет жизнь. Несмотря ни на что, она прильнула еще теснее к груди Гедельфи, ведь вопреки всему она оставалась десятилетней девочкой, которую ничто не могло утешить так, как близость взрослого.
— Ты видела, с какой стороны они появились? — спросил вдруг Гедельфи.
Талианна кивнула.
— С севера, — ответила она.
— С севера, — повторил Гедельфи, как будто это было подтверждением чего-то, что он давно знал. — Сколько их было?
Талианна покачала головой.
— Не знаю… Десять, может, двенадцать. Я не знаю. Было слишком темно. Я… плохо рассмотрела. Только тени, а потом вспыхнул огонь.
Ее голос сорвался. Вопрос Гедельфи и ее ответ снова вызвали у нее перед глазами картины ужасных событий, но лишь небольшую часть происходящего ей удалось рассмотреть: летящие гиганты с непостижимой легкостью низко скользили над цепочкой холмов, раскинув крылья широко и неподвижно, как невероятно огромные стрижи. Потом — чудовищные удары и шуршание, и наконец огонь, огонь, огонь везде. И опаляющая молния, чуть не ударившая в нее, в безумном зигзаге мчавшаяся к ней, оставляя на опушке леса след на добела оплавленной земле, прежде чем остановиться за десять шагов до нее. Она была такой горячей, что ее знойное дыхание опалило Талианне ресницы и брови.
— Больше ты ничего не видела? — спросил Гедельфи.
Она видела что-то, и, хотя воспоминание вызывало у нее ужас, которого не было при виде изуродованного города, она еще раз усилием воли воссоздавала эту картину перед глазами. Это не было нужно для ответа на вопрос Гедельфи и только причиняло боль. Но почему-то так полагалось.
— Там были… всадники на драконах, — ответила она.
— Всадники, — повторил Гедельфи. В его голосе не было и следа удивления или недоверия. — Ты уверена?
— Да, уверена, — сказала Талианна.
— Так все-таки… — пробормотал Гедельфи. Талианна не поняла, что он хотел этим сказать, но в его голосе было что-то такое, от чего ее охватил озноб. Он сделал громкий вдох. — Никому не говори, Талианна, — тихо продолжил он. — Слышишь? Никому. Что бы ни случилось. Лучше забудь об этом. Но только не для себя.
Кивок, которым Талианна ответила, выслушав его совет, частично не был согласием. Половину просьбы Гедельфи она постарается выполнить. Вторую нет. Никогда.
— 3 —
Естественно, боль все же пришла, потом. С каждой секундой она становилась чуточку сильней, но одновременно — и одно никак не влияло на другое — увеличивалась и оглушающая пустота у нее внутри. День прошел, но потом она даже не могла точно сказать как: часы, когда она с остановившимся взглядом неподвижно сидела у реки, уставившись в пустоту, сменялись часами, полными безудержно текущих слез и мучительных рыданий и стонов. Гедельфи все время сидел возле нее, и, хотя тонкий злобный голос нашептывал ей, что у беспомощного слепого просто не было выбора, она внушила себе, что старик остался, чтобы утешать ее.
Стемнело, и вскоре недалеко от них загорелся костер. Треск пламени странным образом заставил ее очнуться от глухой скорби. Хотя этот звук должен был вызвать в ней ужас и новую панику, он навеял ей лишь мысли о тепле и безопасности.