Страница 48 из 53
— Нравишься, и ещё как! — загорячился Тимохин. — Хочешь, сходим в буфет? За мой счёт! — После этого он сделал над собой страшное усилие, будто с помощью мысли перевернул себя с ног на голову, и в отчаянии воззвал ко всему залу: — Я всех приглашаю в буфет!
У тех, кто слышал, его жалобный призыв вызвал смех.
— Я серьёзно, — обиделся Тимохин. — И вас, Нестор Петрович!
— Спасибо, я уже поел.
Они отошли, и сразу передо мной материализовалась Нелли. Будто я вызвал джинна, а волшебным словом служило упоминание о пище.
— Нестор Петрович, белый танец. Я выбрала вас.
— Благодарю, Нелли, за честь.
— Вы не шутите? Вы и вправду рады?
— Конечно, Нелли. Я польщён.
И мы вышли в круг. Я давно собирался поговорить с Леднёвой, прояснить её роль в истории с пирожками, да на это не было времени, и теперь представился удобный случай. Только бы найти подходящий повод для очень деликатного разговора.
Я был погружён в эти поиски и не сразу заметил: наш с Нелли ансамбль оказался в центре всеобщего оживлённого внимания. Моя дама возвышалась надо мной на две головы, точно водонапорная башня возле рядовой постройки. А я у подножья этой башни машинально привставал на носки. Наверно, наш танец смахивал на эстрадный номер. Эта комедийная ситуация заставила меня отбросить дипломатию и немедля приступить к воспитанию своей заблудшей ученицы.
— Леднёва, спасибо вам за вашу тёплую заботу, но я не голодаю. Утром жарю яичницу и пью сладкий чай, вечером делаю бутерброды и снова чай, тоже, представьте, с сахаром. Днём обедаю в столовых, могу взять щи или борщ и даже котлеты. А вы лишаете себя и отца калорий, необходимых для ваших организмов. Вы много работаете и должны питаться сытно и обильно, — выложил я, решив не ходить вокруг да около.
— Нестор Петрович, я вас люблю! — вот что я услышал в ответ.
И как это было сказано! С обожанием! С восторгом! Это было подобно удару по темени. Слава богу, у меня кроме ипостаси мужчины есть и вторая — педагога. Первая сейчас же запаниковала, не зная как быть, — мне в таких чувствах ещё не признавалась ни одна женская душа, — но вторая, учительская ипостась, быстро опомнилась и строго произнесла:
— Леднёва, я должен с вами поговорить!
Я привёл её в учительскую, там никого не было — ну разве что за столом, в дальнем его конце, сидела пожилая учительница географии, но она сонно клевала носом, облокотившись на пухлые подшивки газет, и потому была не в счёт.
— Садитесь, — я указал Нелли на стул, а сам устроился за столом завуча. На этом месте я чувствовал себя уверенней — вид классных журналов и расписания уроков, висевшего на стене, оказывал мне внушительную поддержку. — В чём же дело, Леднёва? — Я строго постучал карандашом по настольному стеклу.
— Я лю… люблю, — повторила она упавшим голосом.
Нелли понурила голову. Моя союзница — суровая атмосфера учительской давила на ученицу. Сюда вызывали на расправу двоечников, нарушителей дисциплины и прогульщиков.
— Нехорошо, нельзя так, Леднёва! Никуда не годится.
— Я знаю. У вас образование, а я…
— Не в этом дело, Леднёва. Не в аттестатах, дипломах и прочих документах.
Я хотел поставить в пример Светлану Афанасьевну и Ганжу, но вовремя затормозил: сие касалось только их двоих. Да и кто знает, каков будет у этой истории финал. Для него, для неё…
— Как бы вам сказать…
Я не знал, с какого бока подступиться к теме, знакомой мне лишь по книгам и фильмам.
Географичка ткнулась носом в газеты, уронила на пол очки. Я подошёл, поднял этот хрупкий инструмент, он, к счастью, был цел.
— Закончился вечер? — встрепенулась старушка и беспомощно зашарила перед собой, искала очки.
— Спите спокойно. Полковой оркестр только что грянул мазурку.
Я отдал очки и вернулся на место.
— Поймите, Нелли, есть ценности важней бумаги со штампами и печатями.
— Я понимаю, — убито прошептала Леднёва. — Но что поделаешь, если вы такой красивый!
— Я красивый? Я-то? Да я форменный урод! Ну и ну! Вы меня рассмешили.
Вот в чём дело! Наивная девушка глубоко заблуждалась, принимая меня за писаного красавца. Как педагог, я обязан ей указать на эту ужасную ошибку.
— Нет, красивый! Только не знаете сами, — возразила Леднёва.
— Ошибаетесь, Нелли! Кому это знать, как не мне? Будь я красив, я бы вам об этом сказал первой. Не верите? Хорошо, повнимательней присмотритесь к моему носу. Он же утиный. А уши? Вы когда-нибудь видели такие большие уши? Настоящие лопухи!
— Нестор Петрович, у вас самые лучшие нос и уши на земле. А какой вы маленький! Вы даже не представляете, как мне хочется взять вас на руки. Я бы так вас берегла, Нестор Петрович, милый!
Нелли придвинулась ко мне и, наверно, невольно, всего лишь на единственный и небольшой шажок, но я отступил, глядя с опаской на её могучие руки. Такие руки, вероятно, играючи швыряют мешки с цементом и таскают каменные плиты, коими устилают мостовые, и мои пятьдесят шесть килограммов для них не тяжелей сухого осеннего листочка.
— Нелли, я вполне серьёзно утверждаю: влюбляться в такого человека, как я, по крайней мере неразумно. Просто незачем. Не стоит. Ну меня, Леднёва!
— Нестор Петрович, значит, вы совершенно не представляете, какой вы взаправду? — удивилась Нелли. — Такой хороший, такой хороший! Вот сейчас вы отговариваете меня, а почему? А потому, что прежде всего заботитесь обо мне.
И она начала расписывать, какой я потрясающий человек. Я даже заслушался. Оказывается, я обладаю скопищем всевозможных достоинств, да не ведаю этого. Жаль, нет здесь Лины. Не мешало бы послушать и ей.
— Если не верите, спросите у наших девчонок, — убеждённо доказывала Нелли.
Её взволнованная речь разбудила географичку, та подняла голову и сделала замечание:
— Девушка, не спорьте с учителем. Учитель всегда прав.
Старушка не знала, о чём идёт спор, тем не менее сочла нужным поддержать молодого, неопытного коллегу.
— Идите, Нелли, потанцуйте. Вечер подходит к концу. Мы будем с вами настоящими добрыми друзьями.
Она сделала несколько шагов к выходу и обернулась.
— Нестор Петрович, может, мы пойдём в кино? В следующее воскресенье… Как друзья.
Она смотрела на меня с такой надеждой, и я уступил:
— Добро, Нелли, мы сходим в кино, действительно как друзья.
Не знаю, правильный ли я выбрал ход или свалял дурака, но коль обещал, придётся пригласить Нелли в кинотеатр.
Потом я вышел в коридор. Мимо меня бежали мои всполошённые ученики. Ляпишев, не сбавляя прыти, крикнул:
— Нестор Петрович, спускайтесь в буфет! Там аттракцион невиданной щедрости. Устроил Тимохин!
— Осторожней. Или схлопочете мат.
— Положим, до мата ещё играть и играть.
Я поставил чёрного ферзя на b3.
— Доигрались?
Маркин пытался укрыть покинутого всеми короля за жалкой пешкой — не вышло, я, как Ганнибал, бросил в атаку боевого слона.
— Действительно, мат! Как же так? Я всё рассчитал наперёд, выстроил эшелонированную оборону.
Маркин таращил глаза на клетчатую доску: мат был поставлен по всем канонам — не поспоришь. Тогда отставник извлёк из необъятных карманов пиджака столовую ложку и флакон с тёмно-жёлтой жидкостью. Валокордин? Ничего подобного! В комнате остро пахнуло коньяком.
Он опрокинул содержимое ложки в рот. Пополоскал рот, проглотил, шумно выдохнул и пояснил:
— Его принимают в качестве лечебного средства. Не верите, покажу рецепт.
Я перевернул доску и бросил в неё горсть деревянных фигур.
— Хоть одну партию, — попросил Маркин. — Нельзя же в самом деле так! Без реванша.
Но меня ждала школа и некоторые непутёвые ученики.
— Егор Мефодьич, представьте: вы немец, но живёте в нашей стране или, скажем, на островах Тристан-да-Кунья. И вы не знаете родного языка, калякаете на местном. Что бы вы сделали в этом случае? — спросил я, поднимаясь из-за стола.
— Не знаю, как на островах Тристана и Куньи, но в других местах я бы выучил родной язык, в лепёшку разбился, а овладел. Даже в Антарктиде! — твёрдо ответил бывший полковник, словно перед ним стояла боевая задача.