Страница 47 из 53
— Да вот узнал о твоей свиданке и решил убедиться, всё ли у тебя в норме. Всё-таки друг. Или не друг? — испытующе спросил Зарецкий.
— Друг, — растерянно подтвердил Онегин.
— То-то, свидание — ответственное дело. А у тебя перекошен фрак. Что подумает Татьяна? Дай-ка одёрну. — И Зарецкий поправил на Онегине фрак. — Да ты никак валялся в курятнике. — И под хихиканье в зале снял с его плеча воображаемую пушинку.
— Ганжа, это ваша отсебятина? Или так положено по замыслу? — подала голос из первого ряда насторожившаяся директриса.
— Екатерина Ивановна, всё идёт по плану, как известно, шаг в сторону, со Светланой Афанасьевной шутки плохи, — заверил Ганжа. — Сами знаете, а не знаете, и хорошо. Тогда я за вас спокоен.
К этому времени подоспел и я, взбежал по ступенькам на сцену, наступив по дороге на длинный подол и едва не упав, но устоял, поправил парик и мелкими шажками, подражая женской походке, направился к Онегину, обмахиваясь, будто веером, письмам Татьяны и тем самым прикрывая своё лицо. Я бы и повилял бёдрами, да у меня не было таковых.
— А вот и она! А ты боялся! Смотри, не упусти своё. Понял? Не зевай! — воскликнул Зарецкий и, дружески ткнув Онегина в бок кулаком, покинул сцену.
Проходя мимо, он мне послал будто бы страстный воздушный поцелуй. Мы с Тимохиным остались один на один. Я два дня его ловил и не мог поймать. Он пропускал уроки и получил вторую двойку по физике.
Онегин между тем напряжённо следил за моим приближением, вглядываясь в моё изображение. Его следовало опередить, но он не дал мне вымолвить и слова.
— Нестор Петрович? Нестор Петрович, что с вами?
Я зашипел:
— Онегин, вы что? Неужели меня не узнаёте? Это же я — Татьяна Ларина! Решила вручить письмо сама. Так будет надёжней. Оно сугубо личное.
— А где Вика? Куда дели Вику? Я так не договаривался! — не слушая меня, забеспокоился Тимохин.
— Петя, я здесь! Я живая! — крикнула Коровянская откуда-то из задних рядов.
— Онегин! Не отвлекайтесь! — одёрнул я ученика и, откашлявшись, начал: — «Я к вам пишу — чего же боле…» У вас по физике вторая двойка! Чем вы можете объяснить этот нонсенс?
— Нестор Петрович, «вы ко мне писали, не отпирайтесь, я прочёл души доверчивой признанья…» Про нонсенс не знаю, а двойка, ведь я же репетировал! Общественное дело! — Он не чувствовал своей вины, это было началом «звёздной болезни».
— Онегин, «теперь, я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать…» А репетиции не должны мешать учёбе…
Меня перебили — на сцену выскочила Нелли и представилась залу:
— Я няня Татьяны! — и обратилась ко мне: — Нестор… Татьяна, извиняюсь, Татьяна, — поправила она себя. — Сейчас со Светланой Афанасьевной приключится обморок!
— Всё, Онегин! Надеюсь, этот урок пойдёт вам на пользу! Что у нас дальше? «Но вы, к моей несчастной доле…»
Мы под смех зала доиграли нашу сцену до конца, а далее Ленский под гитару спел «Куда, куда вы удалились», Онегин его убил и снова встретился с Татьяной, на этот раз в Петербурге. Получив от зала согласие на наши выверты, я, не стесняясь, прочёл её монолог прямо по книге. А после того как Пушкин в исполнении моего единокровника Лазаренко отбарабанил заключительные строки романа, нашу труппу трижды вызывали на «бис». И особо бурные аплодисменты достались Тимохину и скромному учителю истории — я думаю, за наш первый диалог.
После спектакля народ перетёк в спортивный зал, и начались танцы. Теперь зрителем был я, переодевшись и смыв грим, сидел на стопке гимнастических матов, смотрел на танцующих. Сегодня они — нарядные, бросили в бой всё своё лучшее из небогатого гардероба — некоторых я узнал не сразу, разгадывал, как шараду. Я их всех люблю, но одна из них настрочила на меня клеветнический донос. А может, авторов было двое? И за ней, в свою очередь, скрывался некий он. Но ответ навсегда останется для меня тайной. Она навечно повиснет в воздухе, подобно улыбке Чеширского кота, только с отрицательным знаком, — усмешка, кривая, как непальский нож. А сейчас она или они были увлечены этим маленьким праздником. Ну и пусть веселятся — я на неё или них не держал зла и с интересом смотрел на их веселье.
Посреди зала в паре с сорокалетним шестиклассником Нехорошкиным кружилась Алла Кузьминична. У завуча был строгий вид, казалось, вот-вот она прервёт танец и, обратившись к залу, скажет своё обычное: «Товарищи, ну сколько раз можно предупреждать?!»
А вон вальсируют Ганжа и Светлана Афанасьевна. Учительница вдруг остановилась, опустила руки, и я стал снова, уже в который раз, зрителем знакомой картины: Светлана Афанасьевна что-то выговаривала Ганже, а тот, как всегда, отвечал с усмешкой. Вчера я его спросил: «Ну и как вам видится ваше ближайшее будущее? Надеюсь, вы понимаете: покрывать вас дальше я не имею права. Да и какой смысл? По-моему, вы уже добились своего». «Да, — подтвердил Ганжа, — со Светкой у нас полный окейчик. Сеанс с гипнозом всё-таки дал результат. Но, если вы не возражаете, я продержусь до конца четверти. Иначе в вашем классе понизится посещаемость, и, не дай бог, его сократят. А ваша зарплата и без того видна только в микроскоп», — закончил он в своём стиле. «Ганжа, не думайте обо мне», — сказал я, не найдя ничего глупее.
Мимо меня, отвлекая от размышлений, грациозно проплывает Виктория Коровянская. Если бы она была так же умна, как красива! Её партнёр — ну разумеется, Пётр Тимохин. Он что-то бормочет своей даме на ухо, возможно, об узком семейном круге, коим он бы с удовольствием ограничил жизнь.
И сердце опять начинает легонько пощипывать память. Когда мы с Линой танцевали вальс, она слегка откидывалась назад, на мою руку, и напевала себе под нос. Но вот заводили танго, и она, затихнув, приникала ко мне. Её волосы, с еле уловимым запахом хвои, щекотали мой нос.
Теперь я сидел в углу зала на жёстких матах, словно на отшибе, завидовал танцующим и отчаянно проклинал себя за то, что когда-то не использовал сполна дивные, подаренные мне минуты.
Перенесшись в замечательное прошлое, я не заметил, как ко мне подошёл Ляпишев.
— Нестор Петрович, я давно хотел признаться, да не хватало духа. Значит, так. Ганжа врезал мне по делу. Я нехорошо сказал о Светлане Афанасьевне. Не то что нехорошо. Я её уважаю. Я сказал, как говорят мужики, когда проходит отличная баба. Ну, вы знаете сами.
— Не знаю. А что говорят? — спросил я с любопытством.
— Тогда вам лучше не знать. Нестор Петрович, вы меня простили?
— Прощения вы должны просить у Ганжи.
— Он меня амнистировал, — оживился Ляпишев, — врезал прямо в глаз. Вы видели сами. Будто наградил почётной грамотой!
— Геннадий, вот ты где?! — сбоку к нам приблизился Петрыкин.
Он тоже был на спектакле, я ему лично отнёс приглашение и сунул в почтовый ящик. Билет был в единственном экземпляре, остальные зрители обошлись афишей, выставленной в вестибюле. Я сам нарисовал на листке ватмана, раскрасил цветными карандашами — персонально для Петрыкина.
— Васильич, тебе чего? Ты уже высказал всё! — расстроился Ляпишев.
— Не всё. Я вот о чём подумал. Стишок ты прочёл, но этого мало. Я же не ради этого стишка тебе отдал первую смену. Будем, Гена, из тебя делать полновесного человека. Пойдём обсудим. — Он взял Ляпишева под руку и потянул за собой.
— Нестор Петрович! — беспомощно вскрикнул мой ученик.
Но я только развёл руками. Затем, словно в очереди, ко мне подступили Коровянская и Тимохин.
— Вот нашлась! Но я к вам по неотложному вопросу. Нестор Петрович, подтвердите: это же я на неё стукнул, ну, что она тунеядка! — потребовал Пётр. — Она не верит, говорит я не способен.
— Как же я могу подтвердить, если это была анонимка? — спросил я с улыбкой.
— И я тебя назначил Татьяной! Сказал: или ты, или никто! — похвастался Тимохин. — Нестор Петрович подтвердит и это. Правда, Нестор Петрович?
— Эх ты! А я думала, будто нравлюсь тебе. — Коровянская обдала Тимохина презрительным взглядом.
И попыталась уйти, но он удержал её за руку.