Страница 37 из 53
— Как, Нестор Петрович? Нравится? — спросил меня откуда-то мысленно взявшийся Ганжа.
— Нет! Не нравится. Очень мне это не по вкусу!
А сам жадно смотрю на его лицо, и глаза мои отдыхают на его непохожести на других.
Умолк звонок, с его последним эхом я вошёл в свой девятый «А» в компании с прекрасной дамой — учителем литературы. Это был её урок, но пока командовал я. Мы проследовали к учительскому столу, там я повернулся лицом к классу и произнёс краткую речь:
— Ганжа! Светлана Афанасьевна доверила мне почётное право, право оценить ваше сочинение, как говорится, на свой взгляд. И я оценил, поставил вам единицу. Несправедливо поставил! Можно, конечно, себя оправдать, ссылаясь на спасительные проформы. Дескать, вам полагалось своё мнение изложить иным образом, серьёзно, мы с вами взрослые люди, а не так, по-мальчишески, как поступили вы, хотели отделаться тремя скудными строчки: вот, мол, вам и отвяжитесь. Словом, вам следовало обосновать! Но я не буду прятаться за мелочные аргументы. В главном, в сущности вопроса ошибся я! Вы правы: каждый человек должен принести с собой на нашу грешную землю нечто новое, неповторимое в своём роде. Чего ещё не было до него. Себя! По крайней мере он обязан для этого сделать всё! В общем, я провинился перед вами, учащийся Ганжа. Прошу меня извинить перед веем нашим классом! Вот так!
— Ганжа, я тоже приношу свои извинения, — пролепетала Светлана Афанасьевна, бледнея и краснея, точно на её лице переключали свет.
— Ладно, мы свои люди. Если на то пошло, я тоже был не прав, — великодушно произнёс Ганжа. — Гитару я так и не осилил, было лень. Поковырялся дня два, потренькал и зашвырнул самоучитель под диван. Мелкашку даже не держал в руках, в армии мне дали винтарь. В волейбол играл, да только на пляже. И, конечно, без сетки. А что касается развода… Я разводился десять раз! А почему? Не встретил девушку своей мечты. Единственную! Но она, Светлана Афанасьевна, совсем близко. О, уже где-то рядом!
Его монолог вызвал в классе бурное веселье. Ганжа дорвался до своего репертуара.
— И всё равно, Ганжа, вы были правы. Каждый человек должен являть собой некую личность, большую или малую, не важно, это уже дело вкуса, — сказал я, не отступая. — Надеюсь, таковой станете и вы лично, извините за тавтологию…
— Ну что? Получили по носу? А вместе с вами и я, — упрекнула меня Светлана Афанасьевна, когда мы после своих уроков снова встретились в учительской. Она упиралась, не желая участвовать в этой необычной церемонии, но я её уговорил.
— И всё же мы поступили верно. Более того, честно!
— Но что самое возмутительное: он разводился десять раз! Представляете? Десять! Значит, столько раз был женат! — продолжала Светлана Афанасьевна, пропустив мою ободряющую реплику мимо ушей. — И одиннадцатая уже на подходе. Он в этом признался сам. Цинично!
— Ну что, вы не знаете Ганжу? Его вновь занесло. По сведениям Коровянской, он никогда не был женат. Никогда! А ей можно верить. Живёт вдвоём с мамашей.
— Мария Ивановна — замечательная женщина.
— Вы с ней знакомы?
— Ни в коем случае! Только слышала. Кто-то рассказывал, кто не помню, — почему-то испугалась моя собеседница.
— Светлана Афанасьевна, простите, если я покажусь неделикатным. Порой мне кажется, будто вы к Ганже, э-э-э, несколько неравнодушны. У вас есть собственный класс, его ученики — тоже не ангелы. Но вы больше занимаетесь Ганжой, ему уделяете особое внимание, хотя он проходит по моей епархии. Это не ревность, обычное любопытство. Если не желаете, можете не отвечать. Я не обижусь.
— Нестор Петрович, я ничего не скрываю, просто не делю учащихся на своих и чужих, они все мои, — строго указала она на мою неосведомлённость. — И потому, да, я неравнодушна и к Ганже, как педагог к ученику, разумеется. Вы всё истолковали неверно.
Мы уже было вознамерились разойтись: пора было готовиться к новому уроку, — но в последний момент филологичка будто бы на что-то решилась и спросила:
— Как вы думаете: кто она, та, что уже где-то рядом с Ганжой?
— Не знаю. — Я честно развёл руками. — Могу только предполагать. Есть у меня кое-какие соображения.
— И кого же вы… предположили? — спросила она, почему-то напрягшись.
— Пока не могу сказать ничего определённого. Её образ пока очень смутен, как бы мелькает в тумане. Причём густом, — добавил я, подумав.
— Но, может, всё-таки что-то видно? Там, в тумане? Хотя бы силуэт? Он красивый? — спросила Светлана Афанасьевна, притворяясь, будто эта призрачная особа её интересует всего лишь между прочим.
Ох уж эти женщины, до чего они неравнодушны к чужим сердечным делам. Я приложил к бровям ладонь, вгляделся из-под этого козырька в воображаемый туман и ответил:
— Я бы сказал: да, она несомненно симпатична.
— Я так и знала, — ужаснулась заказчица. — Всё зло от красивых женщин! Вы тоже держитесь от них подальше. Они коварны и заняты только собой.
— Но вы сами красивы. И даже очень.
— Не говорите ерунду, — отмахнулась Светлана Афанасьевна с досадой. — Ясно, она — девица из парикмахерской или какого-нибудь ансамбля.
Я напомнил:
— Это же только моё предположение. Я мог и ошибиться. И не забывайте про туман.
— Нестор Петрович, давайте ошибёмся вместе, — призвала меня Светлана Афанасьевна.
— А почему вас это так занимает? Это всё его личная жизнь.
Сначала она будто бы не знала что сказать, но затем как бы нашлась:
— Ганжа подвержен дурным влияниям. И учтите, Нестор Петрович, вы — учитель ещё молодой: личная жизнь ученика — это и личное дело его педагога, — закончила она строго и с высоко поднятой головой, — я бы даже сказал надменно, — направилась к полкам с классными журналами.
«У самой-то опыта несколько крошек, не наберётся на горсть», — подумал я с улыбкой. А если точно, она в школе всего лишь второй год, об этом мне сказали недавно. И я её вспомнил сразу. Она училась на филфаке, только на курс старше меня. Тогда она ходила с толстой золотистой косой, сейчас волосы распущены по плечам, как у знаменитой актрисы Марины Влади.
Не знаю, какими путями, вернее, кто на нас стукнул или, в лучшем случае, проговорился, но эта история дошла до учительской.
И после уроков меня и бедную Светлану Афанасьевну вытащили на ковёр, к директору школы. Там собралось всё наше руководство и кое-кто из учителей.
— Нестор Петрович, это что? Мазохизм? — жёстко спросила Екатерина Ивановна. — Вы сами копаете под свою репутацию, и, видимо, этот процесс вам доставляет удовольствие. Но радоваться тут, извините, нечему. К вашим оценкам теперь не будет доверия, оно уничтожено. И вам придётся свой авторитет возводить заново, по кирпичику, как разрушенный по неразумению дом. К тому же вы втянули в это пагубное мероприятие и учительницу литературы.
Моя соучастница слабо запротестовала: мол, она сама, по собственному порыву.
— Не спорьте, Светлана Афанасьевна, не оправдывайте Северова. Я не сомневаюсь: заводилой был он! — осадила её директриса. — Да, да, Нестор Петрович, теперь вам будет трудней, чем было до того, когда вы начинали.
— Наоборот, легко, — возразил я. — Теперь они знают, если я ошибся, свой просчёт обязательно исправлю, не думая об амбициях. А коль я этого не сделал, значит, оценка верна. Между людьми всё должно строиться на доверии. И вообще, в таких школах нужна новая педагогика. Мы сломаем старую.
— Кто — мы?
— Мы с вами! Мы с вами заключили союз, помните? — повернулся я к завучу. — Я тогда искал вас в клубах дыма.
— Помню. Но теперь я бросила курить. Искать меня не придётся.
Детектив пугающе затягивался и конца ему до сих пор не было видно: кто-то, упорный, не унимался и руками тёти Глаши подбрасывал свёртки, украшенные буквами НПС, а я по-прежнему, наскоро разметав дневные заботы, мчался в школу, стараясь успеть первым и забрать передачу до прихода коллег, и, озираясь на дверь, совал её на дно портфеля. Всё это походило на игру, только она велась в одно кольцо, моё, — самаритянка забрасывала мячи, а я лишь знай вытаскивал свёртки — оставишь, наткнётся кто-то другой, и начнутся вопросы. И этому матчу не видно конца, он будет тянуться до тех пор, пока не надоест моей незримой партнёрше. Я раз за разом подкатывал к тёте Глаше, старался и так и этак, пускался на хитрые уловки, но она твердила своё: «Добро нельзя запретить!»