Страница 8 из 116
Еще треснул залп. Тогда два всадника как-то осели в седлах, опустили поводья и сунулись лицами в гривы коней, а третий, плотно припав к спине рыжего жеребчика, со свистом пронесся мимо Пчелкина. И Пчелкин уже пожелал ему доброго пути, как из переулка выскочил, тоже верхом на коне, Степан Огнев, а за ним выбежал с винтовкой наперевес Николай Пырякин. Первый всадник от неожиданности замялся, затем выхватил шашку и ринулся на Степана Огнева.
– Коля! Не стреляй! – крикнул Степан Огнев, чем весьма удивил Пчелкина, и сам ринулся на всадника, тоже выхватив шашку.
И между двумя всадниками завязался бой. Кони под ними танцевали, вздыбливались, грызли друг друга, над конями мелькали две шашки, и вдруг Степан Огнев как-то отступил, затем взметнул шашку и, крякнув, со всего плеча наотмашь хватанул противника. Тот вскрикнул, выкинул руки вверх и, как мешок, свалился с коня.
– Вот эдак-то его, сволоту такую, – сказал Степан Огнев и, нагнувшись, посмотрел в лицо бандита. – А-а-а. Это Емелька, правая рука Карасюка… Того бы еще придавить, мушкару. Ну, Коля, давай на Шихан-гору, там гостинец им приготовили, – и метнулся в сторону, а за ним, вскочив на емелькиного коня, кинулся и Николай Пырякин.
2
Солнце ручейками сгоняло в реки из оврагов ковриги синего снега. Речушки росли, густели красной глиной и, омывая корни набухшей вербы, дикого вишенника, в шумном воркотании сбегали в Волгу…
Волга ревела в ледоходе.
На задах Кривой улицы, на так называемой Бурдяшке, к избе Шлёнки, словно к полному яствами столу, сбегались бурдяшинцы. Первым прибежал сапожник Петька Кудеяров. Он пронзительно кричал, тыкая рукой под уклон в избу Панова Давыдки:
– Давыдку!.. Давыдку Панова тащите! Нос от народа вертит? Не то вон – башкой в реку!
Тогда в окно избы Панова застучал Шлёнка.
– Ты иди, – уговаривал его степенно и, как всегда, спокойно. – А то угроза! В Алай-реку намерены!
– Не пойду! – огрызнулся Давыдка. – Ишь чего надумали. Тошно вам мирно-то жить, канитель завели. Думаете – власть дурее вас?… Как же! Власть сказала – хлеб делить. А вы?
Шлёнка ухмыльнулся и, выйдя на пригорок, сообщил бурдяшинцам:
– Не идет!.. Грит, вы супротив начинаний, и башки вверх ногами… Видели?
– Леший с ним! – Пчелкин отмахнулся. – Разве одни не справимся?
Под горой, будто случайно, показался Плакущев. Поравнявшись с бурдяшинцами, он низко поклонился:
– Что собрались?… Алай, что ль, глядите?
– Да вот… хлеб, Илья Максимович, делить, – первым высказался Шлёнка.
– Какой хлеб?
– Да в амбаре…
– Аль еще не увезли его?
– Не-ет, – Петька Кудеяров, захлебываясь, затоптался перед Плакущевым. – Не успели ща! Ты вот, старшиной ты был – законы тебе и советски известны… Как тут?
Плакущев зачертил носком сапога сухую лбину у завалинки.
– Да ведь как это? Власть народная… – начал он. Бурдяшинцы примолкли и уставились на него. Весенний ветер трепал его длинную пушистую бороду.
– И… власть, значит, его – что он хочет, то и так… народ-то… Я так думаю, по законам советским… – закончил Плакущев, глядя на носок сапога.
– Верно, – подхватил Шлёнка, – что народ захочет, тому и быть… На кой дьявола тогда и кровь проливали?
– Правильно!..
– Верно!
– Наш хлеб…
– Позвольте! Позвольте! – разрезал гам Петька Кудеяров. – Это, как сказать, куда баран… баран… туда, стало быть, то ись, куда, стало быть… Одно слово – идти всем, – он разрубил воздух левой рукой, – всем как есть – и Давыдку с собой!
Вытолкнув из избы и взяв в круг растерянного Давыдку Панова, бурдяшинцы двинулись через Пьяный мост ко двору Федунова.
Плакущев же Илья Максимович, как только поравнялся со своим двором, точно рыбка, незаметно выскользнул из толпы и коленкой плотно притворил за собой калитку.
В дверях избы он столкнулся с Зинкой, как жеребенка, потрепал ее за ухо, прошел в переднюю, сел на лавку и уставился в окно.
– Ну, вот, дело началось, – проговорил он и плотнее припал к стеклу, шурша бородой о сосновый подоконник.
За Крапивным долом – в Заовражном – из двора во двор бегали мужики.
«Зашевелились и там, – решил Плакущев. – А это кого несет? – и вытер набежавшую тень на стекле. – Кто это?»
Из Заовражного, под уклон Крапивного дола, скользя по глинной тропочке, бежал в Кривую улицу Захар Катаев.
«Ах, пес! – ругнул его Илья Максимович. – Опять ведь не даст делу произойти, – поднялся с лавки, торопливо надел на голову картуз, потом медленно стянул его и вновь сел перед окном. – Пойти сразиться с ним? Да и то – что еще будет потом?» – подумал он и задержался у соснового подоконника.
3
Федунов запрягал Серка, а дедушка Максим побежал в кормушку за соломой. Как только улицей проскакали Огнев и Николай Пырякин, Федуновы решили Дашу с дедушкой отправить в село Алай, к тетке.
Мужицкий рев сорвал Федунова с места. Он вбежал в избу и, через окно увидав, как бурдяшинцы и криулинцы 'широким потоком двигались к его двору, крикнул:
– Ну, этим я не дамся, – и кинулся к выходу, – эти меня не возьмут!
– Митя, – позвала Даша, еле поднимаясь с кровати.
Федунов задержался, а Даша крепко вцепилась руками ему в спину:
– Отдай… Отдай… ключ-то отдай… от амбара. Чай, не твой хлеб-то…
– Пусти… Пусти… говорю…
– Гибели твоей не хочу… Все равно найдут… Не спрячешься.
Из сарая в избу вбежал дедушка Максим и закричал, старчески прикладываясь ладошками к Федунову:
– Беги… беги, сынок!.. Лодка в кустах. В камыш беги!
Толпа уже гремела вблизи:
– На осину яво!.. На осину! Осина у нас в Сосновом овраге имеется.
– Эй, ты, вояка! Выходи!.. Балясы нам поточишь, как и что!
– Пусти… а!
От толчка Федунова Даша отлетела в сторону, ударилась головой об угол печи, тихо застонала. Сначала она повалилась на правый бок, потом перевернулась на спину и поджала ноги. Федунову в глаза бросился вздутый живот.
Даша открыла глаза – они теплые, ласковые, во влаге слез.
– Сейчас встану, сейчас, Митя, встану…
– А-а-а-а, бей!.. – прогремело с улицы.
Окно со звоном влетело в избу, как ножи, в стену врезались острые осколки стекла.
– Беги… Беги! – дедушка толкнул Федунова и поволок Дашу, загораживая собой ее вздутый живот.
Мужики уже сплошь забили двор. При появлении Федунова они разом оборвали гам, попятились. Федунов быстро обежал их глазами, остановился на Давыдке Панове.
«И этот здесь, а ведь в артель пошел. Значит, сдаваться бы надо мне давно… канитель зря не разводить…» – подумал он. Невольно сунул руку в карман. В кармане в ладонь попал большой ключ от амбара, им легонько повернул – штанина от ключа приподнялась.
Этого было достаточно, чтобы вывести толпу из минутного замешательства.
– А-а-а! Стрелять хочешь! – крикнул Пчелкин. – Бей!
Он первый бросился к березовому плетню. Плетешок под корявыми руками толпы вмиг развалился, освобождая дубовые колья.
– Граждане! Товарищи! Братцы! – бледнея, взмолился Федунов. – Братцы… Да братцы!..
Первый кол просвистел над его головой – ударился в дощатую переборку коридора, перешиб ее. От второго удара у Федунова уркнуло в груди, он покачнулся и, стараясь не грохнуться с крыльца в ноги мужиков, опустился в выходе, упираясь правой рукой в порог коридора, чувствуя, как из горла – будто лягушонок – что-то выскользнуло в рот: губы разжались, и изо рта выпрыгнул сгусточек крови. Потом лягушата заторопились – запрыгали быстрее. Федунов силился подняться, и вновь кто-то долбанул его в голову, – тогда он полетел точно в глубокий, темный колодец…
– Что делаете?! Что делаете, дети сукины?! – загремел Захар Катаев, вбегая на крыльцо. – Собака это вам аль человек?! А?
– Пчелкин… всё. Громила! – врываясь во двор, сообщил Яшка Чухляв. – Вечор видал его!
Толпа замерла…
А из-под сарая выкрикнул Давыдка Панов: