Страница 42 из 47
— Кто это? — удивленно спросил я.
— Мужики, — нутром прогудел Рыгор. — Хватит терпеть. Два дня назад дикая охота затоптала на вересковой пустоши брата вот этого мужика. Михалом его зовут.
Михал своим видом действительного напоминал «бурого пана» — медведя. Глубокие маленькие глазки, широкие скулы, руки и ноги — почище, чем у Дубатовка. Глаза были красные и опухшие, а руки так сжимали ружье, что даже суставы пальцев побелели. Взгляд был мрачный и хмурый, но умный.
— Хватит, — повторил Рыгор. — Нам теперь только помирать осталось. А помирать не хочется. И ты, Белорецкий, коли что будет не по тебе, молчи. Это дело наше. И Бог дозволяет на конокрада — всем миром. Сегодня мы их отучим не только людей топтать, но и хлеб есть.
— Это все?
— Нет, — сказал мой новоявленный Чертов Батька[46]. — Эти, во главе с Михалом, останутся тут, под твоей рукой. А мои ожидают у болота, что окружает Яновскую пущу, возле Ведьмаковой ступы. Там еще два десятка. Если охота пойдет там — мы их встренем, если они пойдут неведомой нам, другой дорогой — встренете вы. Мы смотрим за пущей, Холодной лощиной и пустошами, которые рядом. Вы — за Болотными Ялинами. Встреча, если что, в Холодной лощине. Если понадобится подмога — присылайте человека.
И Рыгор исчез во тьме.
Мы устроили засаду. Я дал указание шести мужикам разместиться по обе стороны дороги у поваленной ограды, троим — немного подальше. Получился мешок, или, точнее, мережа. Трое должны были в случае чего преградить охоте путь к отступлению. Я стал за большим деревом у самой тропинки.
Я забыл еще сказать, что на каждого из нас было по три факела. Вполне достаточно, чтобы в случае необходимости осветить все вокруг.
Мои люди в кожухах как легли, так и срослись с землей, их нельзя было отличить от кочек, серая овчина сливалась с пожухлой, убитой осенью травой.
Так мы ждали довольно долго. Луна плыла над болотами, изредка мелькали там какие-то голубые искры, туман то сбивался в сплошную, низкую, коню по колено, пелену, то расползался снова.
Они появились, как всегда, неожиданно. Два десятка туманных всадников на туманных конях. Бесшумно и грозно надвигались они. Не звенели удила, не слышно было человеческих голосов. Беззвучная масса двигалась на нас. Развевались длинные волосы и плащи. Охота мчалась.
А впереди, как и прежде, надвинув шляпу на лицо, скакал король Стах. Мы ожидали, что они прилетят, как ветер, но шагов за сто они… спешились, повозились возле ног коней, и, когда двинулись вновь, до нас долетел совсем неожиданный после тишины грохот копыт.
Медленно приближались они. Вот миновали трясину, вот подъехали к ограде, вот миновали ее. Король Стах ехал прямо на меня, и я увидел, что лицо его белое, как мел.
Вот он почти у моего дерева. Я шагнул вперед, взял коня за уздечку. Одновременно левой рукой, в которой, кроме револьвера, был зажат стек, я сдвинул шляпу ему на затылок.
Трупно-бледное лицо Вороны смотрело на меня большими мертвыми глазами. От неожиданности он, наверное, не знал, что делать, но зато я хорошо знал это.
— Так это вы — король Стах? — спросил я тихо и ударил стеком его по лицу.
Конь Вороны встал на дыбы и кинулся от меня в кучу всадников.
В то же мгновение грохнули ружья засады, вспыхнули факелы и все закружилось в бешеном море огня. Вставали на дыбы кони, падали всадники, кто-то кричал истошным голосом. Я запомнил только лицо Михала, который хладнокровно целился. Сноп огня вырвался из длинного ружья. Потом передо мной проплыло скуластое лицо хлопца с длинными прядями волос, падавшими на лоб. Хлопец работал вилами, как на току, потом поднял их и со страшной силой всадил в брюхо вздыбившегося коня. Всадник, конь и хлопец упали вместе. А я стоял и, несмотря на то что выстрелы раздавались уже и со стороны охоты, что пули посвистывали у моей головы, на выбор стрелял по всадникам, что суетились вокруг. Сзади их тоже поливали огнем.
— Братки, измена!…
— Доскакались!…
— Спасите!…
— Боже! Боже!…
На лицах этих бандитов я увидел ужас, и радость мести овладела мной. Им следовало думать раньше о том, что придет расплата. Я видел, как мужик с дубиной ворвался в гущу схватки и бил ею наотмашь. Вся застарелая ярость, все долготерпение сейчас взорвались припадком неслыханной страсти и боевой смелости. Кто-то рывком стащил с седла одного из охотников, и конь волочил его головой по корням.
Через десять минут все было, по сути, кончено. Кони без седоков протяжно ржали, как снопы, лежали на земле убитые и раненые. Только Ворона, как дьявол, вертелся среди мужиков, отбиваясь мечом. Револьвер зажал в зубах. Дрался он очень здорово. Потом увидел меня. Лицо его перекосилось от такой страшной ненависти, что даже теперь я помню его, а иногда вижу во сне.
Затоптав конем одного из крестьян, он схватил револьвер.
— Держись, подлец! Отнял ее! Тебе тоже не миловаться!
Крестьянин с длинными усами дернул его за ногу, и только поэтому я не рухнул с дыркой в черепе. Ворона понял, что его сейчас стащат с коня, и выстрелом в упор уложил длинноусого.
И тогда я, успев вставить новые патроны, всадил в него все шесть пуль. Ворона, хватаясь руками за воздух, качнулся в седле, но все же повернул коня, сбил наземь скуластого хлопца и помчал в направлении болот. Он все время хватался руками за воздух, но еще держался в седле и вместе с ним (видимо, лопнула подпруга) съезжал набок, пока не повис над землей. Конь свернул, и голова Вороны с размаху ударилась о каменный столб ограды. Брызнули мозги.
Ворона вылетел из седла, ударился о землю и остался лежать неподвижный, мертвый.
Разгром был полный. Страшная дикая охота была повержена руками обычных мужиков в первый же день, когда они немножко поднатужились и поверили, что даже против призраков можно подняться с вилами.
Я осмотрел поле битвы. Крестьяне отводили коней в сторону. Это были настоящие полесские дрыкганты, порода, от которой теперь ничего не осталось. Все в полосах и пятнах, как рыси или леопарды, с белыми ноздрями и глазами, полыхавшими из глубины красным огнем. Я знал, что эта порода отличается удивительно машистой иноходью и во время галопа мчит огромными, оленьими прыжками. Не удивительно, что в тумане их прыжки казались такими большими.
И еще две разгадки пришли неожиданно. Во-первых, у седла каждого охотника висели четыре глубокие овчинные торбы, которые в случае необходимости можно было надеть коням на ноги и завязать у бабок. Шаг становился совсем бесшумным. Во-вторых, среди трупов и раненых я увидел на земле три чучела, которые были одеты так, как и охотники; на них были шляпы с перьями, кабти, чуги, но они были привязаны веревками к седлу. Людей у Вороны, по-видимому, не хватало.
Однако и наши потери были значительны. Мы никогда не победили бы этой банды профессиональных убийц, если б не внезапность нашего нападения. Но даже и при этом результаты были скверные: мужики воевать совсем не умели. Скуластый хлопец, которого сбил конем Ворона, лежал с размозженной головой. У длинного мужика дыра от пули темнела прямо посреди лба. Мужик с дубиной лежал на земле и стриг ногами: отходил. Раненых было в два раза больше. Я тоже получил рану: пуля рикошетом щелкнула мне в затылок.
Мы ругались: Михал бинтовал мне голову, а я кричал, что это чепуха. Между тем среди охотников отыскали одного живого и подвели к разведенному костру. Передо мной стоял с повисшей, как плеть, рукой Марка Стахевич, тот самый шляхтич, разговор которого с Пацуком я подслушал, сидя на дереве. Он выглядел очень колоритно в своей чуге вишневого цвета, в маленькой шляпе, с пустыми сабельными ножнами на боку.
— Ты, кажется, грозил мужикам, Стахевич? Ты умрешь, как эти, — спокойно сказал я. — Но мы можем отпустить тебя, потому что один ты не страшен. Ты уедешь за пределы яновской округи и будешь жить, если расскажешь обо всех ваших пакостях.
Он поколебался, посмотрел на жесткие лица мужиков, залитые багровым отсветом костра, на кожухи, на руки, сжимавшие вилы, и понял, что милости ждать не приходится. Вилы со всех сторон окружали его, дотрагиваясь до тела.
46
Великий белорусский «благородный разбойник» времен князя Александра (1461-1506), личность полулегендарная.