Страница 19 из 26
Чувствуя приближение смерти, Раймонд VI просил тулузского командора этого ордена Кабанеса не отказать ему в последнем месте успокоенья среди братьев. Столько послуживших Христу, если бы он умер, не успев принять посвящение. Командор тогда же принял его в братство именем приора Сен-Жилльского.
Смерть постигла его почти внезапно, он никогда не испытывал тяжелых болезней. В один из июльских дней, возращаясь из церкви от обедни, он зашел в дом знакомого гражданина Гюи Дежана, в приходе святого Сатурнина. Почувствовав предсмертные страдания, он поспешил послать за кафедральным аббатом, человеком глубоко религиозным и пользовавшимся его полным расположением и доверием. Умирающий уже десять лет находился под церковным отлучением. Он давно в душе примирился с Церковью. В такой торжественный час он надеялся получить прощение у своих врагов и думал, что на пороге могилы его не осмелятся лишить Святого Причастия и общения с верными.
Аббат долго не появлялся; между тем с больным началась агония. Среди страданий он спрашивал, отчего нет священника. Графа томила тяжелая неизвестность, он страшился умереть отлученным. Раймонд шевелил губами молитвы, со слезами на глазах. Когда прибыл аббат, он уже не владел языком, хотя был еще в памяти и сознании. Знаками умирающий просил аббата подойти ближе, протянул ему руку и крепко пожал ее в знак примирения с Церковью. Над ним была совершена глухая исповедь, но аббат не имел разрешения приобщить отлученного.
Даже в эту всепримиряющую минуту Церковь не отказалась от своей вражды. Потухавшими глазами, полными слез, Раймонд как бы молил о чем-то аббата. Руки графа лежали в его руках. Умирающего окружали госпитальеры; они были свидетелями раскаяния и этой предсмертной борьбы. Один из них снял с себя мантию с красным крестом и прикрыл ею Раймонда. Аббат хотел сорвать ее, но, прежде чем испустить последний вздох, Раймонд конвульсивным движением ухватился за нее, притянул к себе и благоговейно поцеловал ее крест. В ту же минуту его не стало.
Слух о смерти графа быстро разнесся по городу. Густая толпа окружила дом, где лежал труп человека, столь дорогого для нее. Аббат вышел к народу, известил о смерти графа, сказал, что он умер как приличествует христианину и что теперь надо молиться об успокоении его души. Он убеждал народ не давать тело графа госпитальерам, как просили те в силу завещания, а похоронить его у святого Сатурнина, в приходе которого он скончался. Но госпитальеры уже завладели телом покойного, отнесли его в свой дом, хотя не решились похоронить без разрешения, так как Раймонд умер отлученным (60).
Ожидаемого разрешения не последовало. Ни Гонорий III, ни его суровые преемники не хотели простить человеку, имевшему некогда смелость восстать против их всемогущего предшественника во имя веротерпимости и решившегося протестовать против гнета совести. Папы не могли не знать, что человек, провозглашенный ими еретиком, никогда не принадлежал к альбигойской общине, что он всегда и везде оставался католиком, старательно соблюдавшим все обязанности истинного христианина, что, по крайней мере в последнее время, на глазах всех своих подданных он был и в домашнем быту ревнителем католичес кого культа.
По настоянию Раймонда VII через двадцать пять лет после смерти его отца, когда страна, взволнованная великими событиями, несколько умиротворилась, папа Ин нокентий IV назначил инквизиционную комиссию, имев шую целью исследовать жизнь отлученного и определить, заслуживает ли он христианского погребения. Комиссия, состоявшая из лионского епископа и двух инквизиторов, доминиканца и францисканца, начала свои заседания к здании тулузских храмовников в марте 1247 года. Она, приняв к сведению жалобу и доводы Раймонда VII и защиту его покойного отца, сочла нужным допросить сто десять свидетелей, духовных и светских, монахов и мона хинь. Это были лица, лично знавшие покойного и бывшие с ним в более или менее близких отношениях. Из этих допросов оказалось, что мнимый еретик, боровшийся с жадными крестоносцами Монфора, принадлежал к числу самых ревностных и религиозных католиков. Он, воюя с Монфором, строил великолепный собор святого Стефана, который сохранился по настоящее время, и во время торжества альбигойцев благодаря покровительству, оказываемому им монахам и священникам, ни одна церковь, ни один монастырь, никто из духовенства не под верглись нападению или оскорблению. Никто во всех пре делах тулузских владений не делал таких пожертвован и и монастырям и монахам, как он. Под его защитой в Тулузе утвердились первые минориты. Священники бедных цер квей могли всегда обратиться к нему за пособием. За его столом ежедневно кормилось тринадцать бедных. В страс тную пятницу он питался только хлебом и водой. Капелла не оставляла его даже в походах, и он ежедневно слушал мессу. Казалось бы, невозможно винить в отступничестве католика, если такие поступки были засвидетельствова ны сотней надежных свидетелей и искренним сознанием самих инквизиторов. Но Рим и на этот раз не дал разрешения.
Труп Раймонда истлел без погребения, обезображенный, ограбленный, наполовину изъеденный крысами (61). Еще в начале XVI века показывали около кладбища тулузских госпитальеров деревянный ящик, в котором дотлевали кости героя альбигойской эпохи. Череп сохранился неповрежденным, и современники видели на затылке его небольшую, но очень отчетливую лилию красноватого цвета, походившую очертаниями на лилию французского герба. Этот френологический признак в глазах наблюдателей служил предзнаменованием присоединения Лангедока к королевской короне Франции (62).
Национальность провансальская должна была прекратить свое существование: невидимая рука как бы начертала иероглифические письмена о ее судьбе на челе последнего представителя независимости Лангедока.
Почти в одно время с Раймондом VI Юг лишился другого, столь же славного борца своей независимости. Раймонд Роже, граф де Фуа, был старше своего друга несколькими годами, но ему суждено было увлечь с собой в могилу своего сюзерена, с которым он провел всю жизнь под одними знаменами, защищая одно и то же равно святое для них дело. Последние могикане свободы Лангедока, они умерли почти в один день. Старый граф де Фуа также считался отлученным, также подозревался в ереси и, подобно Раймонду VI, в своем завещании оставил значительные сокровища аббатству Памьер и монастырю больбонскому, куда предназначил ренту в полторы тысячи солидов на содержание бедных в помин своей души. Он умер, считаясь одним из братьев больбонского монастыря. Его прощание с жизнью было трогательно. Один сын был при нем, другой в плену у Монфора— граф запретил платить за выкуп сына более пятисот марок. Граф мало в чем мог упрекнуть себя, оглядываясь на прожитое. Умирая, обремененный летами, окруженный народным уважением, он призвал к себе Роже Бернарда, своего старшего сына и наследника.
—Живи доблестно, дорогой сын мой,— сказал он ему. — Управляй твоим народом, как отец, и будь первым вассалом наших законов; подавай пример справедливости, милости и великодушия. Будь благоразумным государем, храбрым воителем, добрым мужем, терпеливым отцом, бережливым хозяином и беспристрастным судьей (63).
Роже Бернард II старался вполне следовать совету отца. Обладая честным и отважным характером, он стал для Юга же национальным героем, каким был его товарищ Раймонд VII. Он приобрел от почитателей даже титул «Великого». И сюзерену и вассалу в начале их самостоятельного поприща одинаково улыбалась судьба. От отцов они получили уже освобожденные от иноплеменников владения. Война с Филиппом Августом, которую они наследовали, затягивалась, и некоторое время они утешали себя мыслью, что гроза вовсе минует их.
Французский король оказывал видимое равнодушие к крестовой войне и к выгодам, которыми думали соблазнить его папские легаты.
— Я знаю, — говорил он епископу Фулькону, — что духовенство употребит все усилия, чтобы вмешать моего сына Людовика в альбигойские дела. Но Луи слаб здоровьем и хилого сложения, он не вынесет этой войны и скоро умрет. Я предвижу, что королевство попадет в руки женщины и детей и подвергнется большим опасностям.