Страница 15 из 26
Узнав о смерти Монфора, Доминик опять совершил путешествие в Тулузу, по обыкновению пешком, босом, с сумой на плечах, подпоясанный веревкой. Обувь он надевал, только входя в города и селения. Оба монасты ря, пруллианский и Святого Романа, он нашел в совер шенной безопасности благодаря надзору духовенства, а не епископа, как полагают биографы Доминика; известно, что Фулькон был в лагере крестоносцев и что ему, как изгнаннику, нельзя было показываться в Тулузе. Если такому неукротимому проповеднику, каков был Доминик, можно было свободно проживать в Тулузе зимой 1218 года, во время торжества патриотической и альбигойской партии, то можно судить, как слабела пропаганда ереси и с ней численность сектантов. Но тем не менее Доминик весьма недолго прожил в Тулузе. В конце того же 1218 года мы встречаем его уже в Испании, где он основал столь прославившиеся впоследствии своим диким фанатизмом монастыри в Сеговии и Мадриде. Оттуда он предпринял странствие в Париж. Здесь его не мог не обрадовать быстрый рост монастыря якобитов.
Пребывание в Париже знаменитого подвижника, наполнившего Запад славой своей жизни, оказало влияние на политику французского короля. В Париже Доминик выбрал нескольких учеников для проповеди и тем положил основание прочим монастырям во Франции. Кто пошел в Реймс, кто в Мец, в Пуатье, в Орлеан. Тулузец Петр Челлани был отправлен в Лимож. Узнав о поражении Амори Монфора, Доминик не решился возвращаться в Италию через Тулузу. Вероятно, альбигойцы стали смущать и тревожить его. Обратное путешествие его в Италию с немногими спутниками было продолжительно; погода была холодная и сырая, он шел около полугода, питаясь милостыней и останавливаясь на ночлег в монастырях или чаще под открытым небом. Он спал не раздеваясь, острые камни и скалы язвили до крови его ноги, реки и ручьи странники переходили вброд. Больной Доминик не позволял себе вкушать мяса и питался всю тяжелую дорогу кореньями и плодами. За всякое подаяние странники благодарили с умилением, становясь на колена.
Враг всякой собственности и роскоши, Доминик, придя в Болонью, с негодованием узнал о том, что тамошнему монастырю подарены большие земли. Он собственными руками разорвал дарственный документ. Даже в церквях он не терпел богатого убранства и не допускал ни серебряных, ни золотых сосудов. В то время, когда западная Европа покрывалась сетью его монастырей, нельзя было предполагать, что орден радикально изменит свой характер и назначение, почти тотчас после смерти своего знаменитого основателя. Ересь могла бы быть побеждена одним примером самоотвержения сподвижников Доминика без костров и тюрем инквизиции. Из болонского монастыря Доминик наблюдал с напряженным участием за ходом дел в Лангедоке, куда влекло его все, что еще только привязывало к жизни.
Но историческое значение альбигойства носило не один только церковный характер. Если для Доминика оно представлялось заблуждением, которое следует уничтожить примером и убеждением, то, для французского короля оно являлось не чем иным, как средством выгодно увеличить в благоприятный момент владения короны...
Филипп Август, не желая принимать непосредственного участия в походе на еретиков, не препятствовал попытать счастья своему сыну. Но, по обыкновению, он вое пользовался сбором доли доходов с церковных имущестк, разрешенным папой. Король и его сын принц Луи уже получили папские послания от тринадцатого августа 1218 года. в которых Гонорий III убеждал их поднять крест на альбигойцев. Он обещал полное отпущение грехов принцу и всем тем, кто примет участие в походе (46).
Напрасно Раймонд VI употреблял все усилия, чтобы остановить поход и уничтожить королевскую инвеституру на имя Монфора. С ним даже не вступали в переговоры, как видно из папского послания от пятнадцатого мая 1219 года.
До Парижа доходили слухи, что провансальцы действительно становятся опасными. Вильгельм Красивый, принц оранский, друг Монфора, отправился в поход на Авиньон, который признал власть Раймонда Тулузского. Вильгельму не посчастливилось — он был разбит и взят в плен: с него живого авиньонцы содрали кожу, а тело изрубили и куски. Соседняя раса, видимо, питала самые ненавистные чувства к французам. Кроме того, сам французский принп хотел попытать военного счастья. Под знамена Людовика с разрешения короля собрались графы Бретонский и Сен Поль, архиепископ Оша, двадцать французских епископов, тридцать три барона, шестьдесят рыцарей и десять тысяч стрелков, кроме того, было, может быть, столько же копейщиков и разного сброда, шедшего будто бы с благочестивой целью. Летописец насчитывает в этой армии двадцать пять тысяч человек (47), но строевой силы было наполовину меньше. Людовик направился через Аквитанию Дорогой он отнял у англичан Ла-Рошель. В Аженуа под стенами замка Марманд, он соединился с Амори Монфором Здесь крепко засели альбигойские бароны, поджидая помощь от молодого Раймонда.
Один Амори со своим ничтожным отрядом долго бы возился с этой крепостью, но огромная королевская армия быстро решила дело: наружные укрепления были взяты в первый же день. Ночью осажденные вошли в переговоры и просили сохранения жизни и имущества. Но прими отверг эти условия, требуя безусловной сдачи и грозя истреблением города. Осажденные принуждены были согласиться. С поникшими головами, под стражей явились провансальские пленники перед богатой ставкой королевского сына. Их положение было весьма неловкое. Надо заметить, что незадолго перед тем Амори узнал, что под Басьежем, после поражения французов, Раймонд Юный распорядился повесить одного из пленных, барона Сегюрэ, а других держит в Нарбоннском замке (48). Об этом событии папа извещал всю Европу особыми посланиями, взывая к мести. На такой же виселице могли оказаться и провансальцы: граф Сентул и его товарищи.
Интересно проследить по свидетельствам современников эту первую сцену встречи северян и южан после победы. Пленные увидели принца во всем блеске. Он сидел на шелковых подушках и играл своей золотой перчаткой. Вокруг него находились бароны и прелаты. Епископ Сента прервал молчание, обращаясь к принцу. Именем Церкви, которой его христианнейший отец считался покровителем, он просил его немедленно повесить еретиков без всякого суда.
— Марманд наполнен еретиками, их также следует истребить огнем и мечом, — взывал епископ. — Они вдвойне преступники — и против Церкви, и против своего государя Амори, и потому их следует всех предать позорной смерти.
Эта кровожадная речь вызвала резкий протест со стороны графа Сен-Поля:
— Вы говорите слишком резко, государь епископ. Если принц поступит согласно вашему совету, то Франция будет навсегда обесчещена.
Его поддержал граф Бретонский. Людовику, видимо, хотелось поступить, как следует верному крестоносцу, и оправдать на первых же порах ожидания папы.
— Я, господа, послан сюда Церковью, потому не могу забывать ее. Этот граф боролся с Церковью, как и сам Раймонд Тулузский; пусть же она поступит с ним, как и со всеми отступниками.
Но архиепископ Оша, старший из прелатов в свите принца, остановил юного воина.
—— Государь, — прервал он, — граф Тулузский не еретик и не преступник. Напротив, было время, когда он сражался в рядах воинов Христа. Точно так же мы не имеем доказательств в отступничестве пленников. Если отпустить их, то они будут верными христианами. Не надо забывать, что в руках тулузцев — Фуко и другие знаменитые бароны, если вы умертвите пленников, то Господь попустит великое зло. Тогда граф Тулузский велит перевешать всех своих пленников.
Принц согласился со словами архиепископа. Пленные были спасены. Но страшная досада овладела крестоносцами Амори. Заняв город, они тотчас же принялись за жителей. Без всякого разбору, они стали вешать мужчин и женщин. Людовик и его рыцари пришли в негодование и остановили кровопролитие. Вскоре же принц двинулся со всей своей армией на Тулузу.
Новая и на этот раз еще более серьезная опасность грозила столице: французское ополчение обложило Тулузу, заняв все предместья и обогнув город полукругом, концы которого опирались на Гаронну. Тут были французы из Фландрии, Нормандии, Анжу, Шампани — с тамплиерами, монахами и священниками.