Страница 2 из 74
Однако, как я указывал ранее, существовали дела, которые Холмс запрещал мне описывать, как правило, по вполне очевидным причинам. Он не желал давать пищу для лондонских сплетен, разрушать репутации, подвергать гонениям какие-либо семьи, а также (хотя об этом знают немногие) бросать тень на царственные особы. Впрочем, последнее не является причиной того, что я никогда не публиковал скандальную историю лорда Руфуса Дарлингтона. Дело в том, что, несмотря на чудовищные поступки этого человека, против него не выдвигалось никаких обвинений, а Холмс не позволял упоминать о преступлениях, которые не были доказаны в суде.
Станет ли эта история достоянием широкой публики, сомнительно, так как я поставил условием, что если кто-либо из ныне живущих членов семейства Дарлингтон сможет доказать факт клеветы, она должна вернуться в сейф и оставаться там в течение ста лет.[3] Зачастую самые отвратительные преступления превращаются со временем в безобидные сказки, но описывая эти события спустя всего несколько дней после раскрытия дела Дарлингтона, я не могу поверить, что подобный ужас может когда-либо быть забыт или преображен до неузнаваемости.
Конечно, я не в состоянии предвидеть, какими будут законы о клевете в столь отдаленное время. Надеюсь, они по-прежнему будут защищать слабых и невиновных. Надеюсь также, что законы грядущих лет предоставят больше защиты замужним женщинам от жестокости их супругов, от которой слишком легко отмахиваются в наше время. Если бы к таким вещам относились серьезнее, история с Дарлингтоном никогда не могла бы произойти.
Один из аспектов этого дела, отличающий его от других, — роль, сыгранная инспектором Лестрейдом, пожалуй, наиболее превратно понимаемым персонажем галереи Шерлока Холмса. Поразительно, как много почитателей великого детектива считают бедного Лестрейда незадачливым профессионалом, который вынужден считаться с мнением одаренного любителя, во всем его превосходящего. В действительности Холмс уважал Лестрейда, восхищался им и ценил его дружбу, но помимо чисто профессиональных встреч эти два преданных служителя правосудия редко проводили время вместе. Исключением явился холодный день в конце января 1895 года, когда инспектор, услышав, что Холмс не покидает квартиру из-за бронхита, решил нанести нам визит.
Как врач вынужден признать, что Шерлок Холмс был худшим пациентом, какого только можно себе представить. Слова «постельный режим» для него были равнозначны проклятию, все лекарства являлись «знахарскими снадобьями», а все врачебные советы — «заклинаниями».
Он сам прописывал себе средство исцеления — семипроцентный раствор кокаина, дававший ему ложное ощущение хорошего самочувствия. Поэтому Лестрейд был удивлен, войдя в нашу квартиру этим зимним вечером и застав Шерлока Холмса у камина посасывающим пустую трубку (в его теперешнем состоянии табак казался ему обладающим дурным привкусом) и производящим впечатление здорового человека, готового наслаждаться компанией приятеля.
Они беседовали целый час, умудряясь игнорировать каждую мою попытку внести свой вклад в разговор. Чувствуя некоторое раздражение, я выпил больше бренди, чем привык пить даже по праздникам, и уже начинал подремывать в кресле, когда инспектор вспомнил о второй причине своего визита. Лестрейд не просил совета — преступление, которое он имел в виду, было легко и быстро раскрыто год назад.
— Прошел ровно год, — вздохнул Лестрейд, зажигая сигару. — Был такой же холодный вечер, как сегодня. Но, возможно, вы не помните это дело, мистер Холмс, так как оно не требовало вашего опыта.
Холмс молча кивнул, наблюдая за Лестрейдом прищуренными глазами и ожидая, что он произнесет имя, которое словно плавало в воздухе, подобно дыму его сигары. Почему-то я решил произнести это имя сам.
— Карлтон Пейдж, — сказал я, прочистив горло. — Странно, не так ли? Тогда это дело вызвало изрядный шум, а теперь о нем едва ли кто-нибудь помнит.
— Кроме миссис Пейдж, — заметил Холмс.
— Да, — согласился Лестрейд. — Уверен, что миссис Пейдж не слишком счастлива сегодня, в годовщину этого ужасного события.
— Как она может быть счастлива в бристольской женской тюрьме, осужденная пожизненно? — фыркнул я.
— Нет, — спокойно отозвался Лестрейд. — Она уже не там. Ее перевели.
Но когда я спросил его, куда, инспектор игнорировал мой вопрос и посмотрел на Холмса.
— Помните, сколько было протестов, когда ее взяли под стражу? — спросил он. — Неужели эти люди думали, что мы освободили убийцу на «моральных» основаниях?
— Тем не менее эти основания у нее имелись, — возразил я. — Карлтон Пейдж жестоко избивал жену! Он довел бедную женщину до крайности. Когда чаша ее терпения переполнилась, она застрелила его!
— Я часто слышал, Уотсон, как вы говорите, что кто-то доводит вас до изнеможения, — улыбнулся Холмс. — У вас возникало желание уложить этих людей выстрелом в упор?
— Это другое дело, — упрямо заявил я. — Над женщиной издевались годами, и в тот вечер она не выдержала. Ее поступок был чисто импульсивным.
— Еще бы! — Холмс подмигнул Лестрейду. — Она выстрелила из револьвера, который «импульсивно» купила несколько дней до того.
— Ну, я могу кое-что сказать в защиту миссис Пейдж, — промолвил инспектор. — Она не отрицала свое преступление и не пыталась его оправдать, сама вызвала полицию, сразу во всем созналась и приняла наказание, как…
— Как мужчина? — улыбнулся Холмс.
— Не могу не испытывать к ней сострадание, — мрачно признался Лестрейд. — Особенно теперь, когда она сошла с ума.
— Господи! — воскликнул я. — Вы имеете в виду, что она потеряла рассудок?
— Ее перевели в заведение для умалишенных преступников. Я узнал об этом лишь недавно. Но когда мне описали ее симптомы, моей первой мыслью было, что они могут заинтересовать мистера Шерлока Холмса.
Пустая трубка выпала изо рта Холмса, а его взгляд прояснился.
— По какой причине, инспектор?
— Ну, вы любите необычные истории, мистер Холмс, а эта как раз для вашего архива. Миссис Пейдж страдает навязчивой идеей, что ее настоящее имя Эмма Джейн Дарлингтон, более известное как леди Дарлингтон.
— Разве это так уж необычно? — осведомился я. — Сколько сейчас в Бедламе[4] Наполеонов и лордов Нельсонов?
— Вы упустили главное, Уотсон, — заметил Холмс. — Можно понять безумца, воображающего себя знаменитой личностью или даже Богом. Но почему она вообразила себя неизвестной женой сравнительно неизвестного аристократа?
— Могу это объяснить, — сказал Лестрейд. — Она похожа на эту женщину.
— Вы имеете в виду внешнее сходство?
— Откуда она может о нем знать, — вмешался я, — пробыв целый год за решеткой?
— Благодаря ротогравюре, — ответил инспектор.
Вынув из кармана сложенную газетную вырезку, свидетельствовавшую о его глубоком интересе к этому делу, он передал ее Холмсу, а я заглянул ему через плечо.
— Это свадебное фото, — заметил Холмс.
— Теперь я припоминаю! — воскликнул я. — Этот лорд Дарлингтон был изрядным повесой, но в конце концов решил жениться. Возможно, потому что отец угрожал лишить его наследства, если он не остепенится и не произведет на свет одного или двух наследников. — Я усмехнулся, но мои собеседники не разделяли моего веселья.
Взяв у Холмса вырезку, я посмотрел на простое приятное лицо новобрачной. Газета была датирована 1 октября.
— Этот брак вызвал немало шума, — сказал Лестрейд. — Не то чтобы я читал колонки сплетен… Дело в том, что отец невесты занимался импортом чая и кофе и едва ли отличался голубой кровью.
— По крайней мере она приятная девушка, — заметил я в ее защиту.
— Да, — согласился Холмс. — Миссис Пейдж увидела эту приятную девушку в газете, подметила сходство и решила, что она и есть счастливая новобрачная.
— Вот именно, — кивнул Лестрейд. — Тогда и начались все неприятности. Она стала вопить днем и ночью, что ее муж, лорд Дарлингтон, засадил ее в тюрьму, чтобы продолжать свою беспутную жизнь. Несчастная умоляла тюремщиков помочь ей, связаться с ее семьей, с друзьями, даже с самим Дарлингтоном. Она полностью обезумела, мистер Холмс.
3
Потомок лорда Дарлингтона, Палмер Лидс из Манчестера, обращался в суд с целью предотвратить публикацию этой истории, но его требование было отклонено. — М К.
4
Психиатрическая лечебница в Лондоне, первоначально носившая имя Марии Вифлеемской (другое название древнеиудейского города Вифлеема — Бедлам). (Примеч. ред.)