Право на жизнь

Мара улеглась спать, устала, вымоталась за день. Такие походы не для детских ног. Северьян подложил ей под голову котомку, прикрыл теплой шалью, захваченной еще из Киева. Решил, что пригодится, вот и пригодилась. Северьяну тоже хотелось спать, но он исправно караулил. Кто знает, вдруг волк решит вернуться. Да не один, а со всей стаей?

Сквозь высокие мохнатые макушки елей просвечивало черное, как смоль звездное небо. Луна, круглая, как блин, дырой зияла над дремучим сонным лесом, поливая землю таинственным голубоватым светом. Звезды рассыпались, как крупа. Было их столько, что всем Киевским курам вовек не переклевать.

Отчего-то вспомнились слова Доробея. Домовой говорил, что каждая звезда, это жизнь отдельного человека. Северьян задумчиво пялился в ночное небо. Интересно, какая звезда его? Может быть та, яркая, вокруг которой рассыпаны помельче? А может одна из мелких, синеватых… Кто знает, какое место определено ему в этом мире? И определял ли кто-нибудь это самое место, кто знает…

Сон сморил его неожиданно. Северьян и сам не ожидал, что не сможет высидеть. Развратила его сладкая жизнь в Киеве, привык спать в теплой постельке и есть от пуза. А теперь расплачивайся. Но ему повезло, за ночь так никто и не приблизился. Не один зверь не отважился подойти к огню, который к утру затух. Но затух неспроста.

Проснулся Северьян от пронзительного, злого холода. И причина тому была более чем понятная. С неба лил дождь. Опять Белоян дурит, стихии Царьградские гоняет. Здесь конечно, не Киянский потоп, но дождь холодный, пронзительный. Северьян спал не укрываясь, в одежде, а потому промок насквозь, рубашку можно было выжимать. А Мара все еще сладко спала. Она улеглась под раскидистыми густыми ветвями ели. Дождь сюда не попадал, земля под деревом была совершенно сухая.

Мара просыпалась неохотно. Сладко зевнула, протерла заспанные глазенки.

— Дядя Лука, что, уже утро? — Печально удивилась она.

— Утро, Мара, — улыбнулся он. — Нам надо собираться и идти.

Идти под проливным дождем было не слишком приятно. Северьян спрятал рубашку в котомку, Мару замотал в теплую шаль. Она хотя и промокала, но все-таки сдерживала влагу.

Путники шли почти без отдыха, прерываясь, лишь для того, чтобы перекусить. Девочка устала и выбилась из сил. Северьян уже проклинал все на свете, жалея, что взял на себя обязательства заботиться о Маре. Он и сам выдохся быстро, месить грязь по лесным тропкам с ребенком на руках, занятие довольно утомительное. Ближе к обеду они прошли мимо заброшенных деревушек, оставленных жителями уже давно. Северьян хотел переждать ливень в одном из домов, но тщетно. Избы были настолько ветхими и развалившимися, что находясь в них, лишь подвергаешь себя двойной опасности.

К вечеру, когда Северьян еле переставлял ноги от изнеможения, а Мара то засыпала у него на плече, то снова просыпалась, щуря глаза, они вышли к реке. Вдоль берега идти было куда проще. Дождь уже обессилел, и теперь утомлял путников лишь холодной изморосью. Неожиданно, в вечерней полутьме, Северьян увидел в небе струю дыма, идущую из-за деревьев. Поначалу, он шел настороженно, опасался неизвестности. Кто знает, может там ватага разбойников устроила пиршество, а может и ведьмы собрались на шабаш. Кто знает. Но, подойдя ближе, успокоился. В просветах между деревьями стали различимы контуры домов. Еще одна весь, и, похоже, обитаемая. Люди тоже не все сплошь дураки, знают, что возле рек селиться куда удобнее, нежели в дремучем лесу. Здесь и рыбу ловить можно, и просто переправляться в соседние селения, если таковые, конечно имеются.

Деревушка, оказалось, находилась в страшном запустении. Дома были заброшены, скотный двор разрушен, и, судя по обгорелым доскам, уничтожен отнюдь не временем. Кто-то здесь здорово постарался, устроив пожарище, превратив дома в рухлядь. Лишь в одном, наиболее целом, горел свет. Северьян, насторожившись, неуверенно постучал.

— Кто там? — Раздался из-за двери старческий голос.

— Мы просто путники. Пусти, бабушка, переночевать и от дождя укрыться.

Дверь со скрипом отворилась. На пороге стояла сухонькая, видавшая виды, согбенная старушка. Одета в лохмотья, вся перемазана в саже.

— Уходили бы вы, люди добрые, — молвила она. — Плохое здесь место. Я бы и сама ушла, да ноги уже не те, не держат старое тело. Уж буду здесь умирать…

— Что же случилось, бабушка… почему дома стоять погорелые, разрушенные? Никак беда приключилась?

— Беда, сынок, беда. Жили мы в деревеньке неплохо, не тужили, пока не появились эти… изверги… Приплыли на большом корабле, паруса белые, чистые. Все село побежало смотреть… Говорят, купец приплыл знатный, да только как высадился он на берег, да набросились его воины на село. Выжгли все, поломали. Мужчин и женщин в полон увели. Тех, кто сопротивлялся, на месте порешили. Одна я осталась, не нужная никому… изверги меня не тронули, убивать побрезговали… А купец этот и говорит, мол вернемся еще, старая, и тебя прикончим… Вот теперь и жду их каждую ночь… так что уходили бы вы, искали другое место для ночлега. Не ровен час, нагрянут, несдобровать вам. Мне что, я свое уже отжила…

Северьян призадумался. Идти в ночь куда-то еще риск немалый. А здесь все-таки, какой никакой дом. К тому же, разбойникам, а уж тем более работорговцам нет смысла возвращаться в разграбленную деревню. А потом он посмотрел на блаженно дремавшую на плече Мару и принял решение.

— Останемся мы, бабушка, ты уж не серчай. Девочке выспаться надо, а вернутся ли эти злыдни, не известно. Так что мы уж с горем пополам переночуем…

Старушка вздохнула.

— Ох, жалко мне вас. Но коли хотите, заходите. Мой дом — ваш дом. Хотя и от дома-то ничего не осталось…

В избе действительно было Род весть что. Крыша покосилась, дырявая. Стены крепкие, но вместо окна зияет сквозная дыра. Стол, вроде целый. На нем сухо тлеет лучина.

Северьян уложил Мару на кровать, накрыл пледом. Сам примостился рядом.

— Извини, Милок, мне и угостить-то вас не чем.

— Да и не надо, бабушка, — тихо сказал он. — Сыть кой какая у меня есть.

Он достал из котомки краюху свежего еще хлеба, шматок вяленого мяса, сушеных ягод.

— Угощайся, бабушка. Нечего на старости лет голодать…

Старушка расцвела.

— Ох, спасибо милок, — запричитала она, — я и правда, уже давненько не ела. Молодая была, и в лес сбегаю, ягод, грибов насобираю. А теперь ноги не те уже.

— Старость уважать надо, — деловито молвил Северьян, нарезая хлеб.

Потом, лежа на полу и слыша, как трещат в печке угли, он долго вспоминал свой дом, волхва Лукия, ставшего для Северьяна отцом. Не помнил он лишь мать, молодую еще женщину, рано овдовевшую. Говорили, она желала своему чаду иной доли. Совершенно иной.

Северьян уже начал дремать, под успокаивающий, такой уютный треск перегорающих углей, реальность начала медленно переплетаться со сном. Вдруг кто-то начал трясти его за плечо. Убийца среагировал мгновенно. Открыл глаза, руки уже лежали на рукояти ятагана.

— Проснись, милок! — Громко говорила старушка. — Никак, вернулись, ироды…

За окном слышались пьяные крики, вопли. Северьян высунул голову в темный зев окна. Темень кромешная, ни луны, ни звезд, лишь вдалеке, там, где на прогалине виднеется река, вспыхнули огни. Оных было всего шесть, остальные разбойники вполне обходились без факелов, намереваясь устроить такой в деревне.

Северьян отошел от окна. Мысли лихорадочно бегали. Надо было искать выход, но его не было. Лезть в драку с дюжиной, а то и больше вооруженных мужчин — занятие неблагодарное. Ладно еще, если вооружены мечами да секирами. А если арбалеты, или на худой конец, луки имеются?

А огни все приближались. Уже были отчетливо слышны голоса, смех. Видать, богатый улов празднуют.

— Бабушка, есть в доме подпол? — Спросил Северьян.

— Нет, сынок. И спрятаться негде, — горестно вздохнула старушка.

Северьян напрягся.

— Эх, ладно. Была, не была. Оставляю вас с девочкой вдвоем.