Причастие мёртвых

— …ведьма драная, лахудра, погань островная!

Тьма рассеялась — существо впереди, то, к которому Хасан пробивал дорогу через полчища духов — засветилось, словно облитое неоном.

Лахудра? Островная погань?

Ну, точно не вуджор. Человек. Женщина. Высокая и полная, с черными волосами до плеч, сама вся в черном и красном. Женщина отступила на шаг, и вуджоры хлынули волной, девятым валом, в сравнении с которым все прежние атаки показались лишь пробой сил. Палома захлебнулся, завяз. Хасан, рыча, рванул клинок, выдрал его из густой грязи, резанул себя по ладони. Кровь растеклась по лезвию и вспыхнул свет. Алый. Яркий, ослепительный и радостный.

— Бей ее! — голос Эшивы звенел, как бронза, — убей ее. Давай, Хасан, твою мать, убей вампира!

Плоть вуджоров под ударами Паломы сыпалась прахом. Одежда прилипала к коже — сил уже не хватало на то, чтоб кровь оставалась нематериальной, и она растекалась по сосудам, сочилась из ран. Не исцеляла. Расходовалась бессмысленно и безвозвратно. Барабаны за спиной гремели бешеным набатом, артиллерийской канонадой, раскатами грома, взрывающего небо и землю.

Десять шагов. Алый свет повсюду. Черно-красное пятно впереди.

Женщина поняла. Она поняла. И попыталась убежать.

Десять шагов и еще один…

Палома с хрустом рассек человеческую плоть. Застрял в ребрах. Хасан, чувствуя, как незримое лезвие сокрушает его собственную плоть, дернул меч на себя. Бьющееся, отчаянно визжащее тело женщины оказалось в его руках, и он впился клыками в дергающееся горло.

Кровь… Ну, наконец-то! Холодная. Мертвая. Сладкая.

Палома больше не светился ни алым огнем, ни белым. От вуджоров осталась лишь пыль да липкие лужи. Блэкинг кашлял, шепотом жалуясь на сорванное горло. Франсуа рылся в своей сумке, в поисках нужных таблеток. А Хасан уронил на пол обескровленное тело упырицы, и отступил, чтобы поднявшаяся пыль не осела на ботинки. Теперь он знал, кого убил. Знал, почему Эшива так хотела, чтоб он убил эту женщину. И знал, кто виноват в том, что мальчик исчез.

Мстить, правда, было уже некому. Вот она — виновница. Кучка пепла под ногами.

Заноза рассказывал о ней, рассказывал, что она воображает себя по-настоящему старой и по-настоящему могущественной. Смеялся над ней. А когда бывал в Лондоне, напропалую флиртовал с ее най, девчонкой без роду и племени, похожей одновременно на Мисато и выпускницу пансиона для благородных девиц.

Потом Заноза убил девочку. И чуть не убил эту женщину. А Эшива тогда попала под выстрел из огнемета… да, у Эшивы был повод кричать «убей ее!», и для «островной лахудры» тоже. Ну, что ж, с вуджорами все. Новые не набегут — ими больше никто не управляет. Теперь дело за Мадхавом.

— Уже почти, — сказал тот. — Если хотите, могу начать десятисекундный отсчет. Я слышал, что белых людей это очень тонизирует.

Лорд Эрте соги Алакран, провидец и тот еще скорпион, вздохнул и устало потер глаза. Слишком яркий свет. И белый свет, и красный — чересчур яркие для его глаз. То, что у вампира есть волшебный меч, стало неожиданностью. Неприятной, увы. Такими мечами убивают демонов, поэтому они остаются скрыты от демонического дара предвидения, пока не покинут ножны.

Ну, ладно, не все и не всегда получается так, как хотелось бы. Хасан Намик-Карасар победил сумасшедшую упырицу, хоть она и продала душу за месть и силу, и за власть над голодными духами. Мартину не повезло. Но кто скажет, что Эрте Алакран не сделал все для того, чтоб Мартин оказался более удачлив, бесстыдно соврет. Просто… всего иногда бывает недостаточно.

Праздник сбора черешни — первый из плодородных праздников Тарвуда, начался еще в полдень. Полуденная часть была интересна только деревенским — обряды, обряды, обряды, скучища. Но ближе к вечеру, когда начиналось гулянье, в Боголюбовку и на луга вокруг деревни собирался весь остров.

Почти весь.

Берана просидела дома до заката. Таверна пустовала. Официантки и Мигель, и девчонки — все были в Боголюбовке. Там поставили столы, выкатили бочки с вином, пивом, медом. Первая кружка чего угодно любому из гостей — подарок от таверны. Вино и сладости дамам — подарок от таверны. Про детей и говорить нечего, их Мигель угощал в любые праздники, и когда отмечали что-нибудь в городе, и когда, как сейчас — таверна отправлялась на выгул.

А Берана сидела дома. Весь день.

Когда солнце село, в зал спустился Заноза. И одновременно со стороны Южного Ларенхейда пришли сеньор Мартин и сеньора Лэа. Они сговорились, что ли? Может быть, созвонились? У них, у всех троих, есть телефоны, они могут быстро связаться между собой. Без курьеров, без писем.

— Здравствуйте, сеньор Мартин! Здравствуйте, сеньора Лэа! — крикнула Берана. Помахала гостям рукой, решила, что на этом ее долг как хозяйки исчерпан и перепрыгнула через стойку, чтоб перехватить Занозу на полпути от лестницы.

Он был уже накрашен, под рукавами плаща звенели браслеты, а ботинки оказались зашнурованы. Значит, готов идти.

— Проснулся? А я не пошла на праздник. Тебя решила дождаться.

— Круто, спасибо, — Заноза вручил ей розу. Белую. Свежую. И, как всегда, без колючек. — Сегодня никаких подвигов, просто роза. А кофе сеньору Мартину ты сваришь?

— Ой… — опять она забыла. Ну, так, сегодня с обеда никого в таверне, ничего делать не надо. Забудешь тут. — Сейчас. И для сеньоры Лэа чай, я помню.

— И крови, — добавил сеньор Мартин, улыбаясь. — Для сеньора Сплиттера.

Ну, точно, они сговорились!

Берана унеслась на кухню, оставила дверь открытой — сегодня никакие кухонные запахи никому в зале не помешали бы. А от запаха кофе всем только лучше должно стать. Пока кофейник нагревался на огне, она услышала, как сеньор Мартин спросил:

— В чем смысл, говорить спасибо? Нафига дома-то сидеть, если ты спишь, и не оценишь? Ну, или не спишь, без разницы, все равно занят и не оценишь.

— Но ей же хотелось на праздник, — отозвался Заноза удивленно. — А она не пошла. Хотела сделать мне приятное.

— Что в этом приятного?

— Не знаю. Но знаю, что если женщина хочет тебя порадовать — радуйся. Всем лучше будет.

— Заноза, ты циник, — послышался голос сеньоры Лэа, — Мартин, учись!

— Цинизму?

— Вежливости! — ответили Заноза и сеньора Лэа хором.

Берана пренебрежительно фыркнула, подхватила кофейник, чайник и заторопилась в зал.

Что б они все понимали! Заноза, может, и циник, что б это ни значило, но роза — свежая. Он срезал ее сегодня. Днем.

Сеньор Мартин сказал:

— Я сейчас, — и унесся на улицу.

Берана налила чаю для сеньоры Лэа, подумала, наливать ли кофе для сеньора Мартина. Решила, что пока не надо. Потому что если он вдруг решил побыть вежливым и раздобыть цветок для сеньоры Лэа, так он зря побежал на рынок — на городском рынке сегодня нет никого. А значит, быстро сеньор Мартин не вернется.

Она ошиблась. Сеньор Мартин вернулся через минуту. С каким-то красивым цветком, которому Берана не знала названия. На рынке таких не продавали даже в базарные дни. Похожие цветы росли в парках вокруг особняков в Замковом квартале. Но не может быть такого, чтобы сеньор Мартин спер цветок из чужого парка.

— Ну, спасибо, Змееныш, — сеньора Лэа повертела цветок в руках. Вплести его в волосы она не могла — прическа не та, не во что вплетать — поэтому сунула за ухо.

Хорошо получилось. И красиво и задорно. Сеньора Лэа, так-то, не красавица. Она — белесая, бледная, стриженная, как после тифа. И характер плохой. Но с цветком все равно получилось как надо. Это сеньор Мартин отлично придумал.

Берана собрала дреды в хвост, воткнула в них розу. Заноза закатил глаза, вытащил цветок и опустил в стакан с водой.

— Нет. Розы — для локонов. Если захочешь украсить дреды, я нарву тебе репьев.