Страница 43 из 55
Я вышла на восьмом этаже и направилась к отделу оформления оконных витрин. Пассажирские лифты располагались на противоположном от отдела конце этажа, и мне предстояла длительная пешая прогулка. Это меня не беспокоило. Удивительно еще, что я не прыгала на ходу и не насвистывала какую-нибудь песенку. Никогда в жизни не была я столь прискорбно беззаботна — и безо всяких на то оснований.
Я прошла мимо своего кабинета, весело постукивая каблучками по деревянному полу. Быстро пересекла маленькую переходную площадку, откуда в отдел вел прямой коридор, не думая ни о мрачной шахте грузового лифта, располагавшейся с одной стороны площадки, ни о старой, открытой лестнице — с другой.
Я не останавливалась. Я шла прямо к отделу. В холле горели всего две или три лампы, и я даже не удосужилась зажечь более яркий свет. Я знала, как пройти в комнату манекенов, и мне было точно известно, где хранились поясные фигуры для окон, выходивших на Стейт-стрит. Среди манекенов существует нечто вроде кастовой системы. Более старые, дешевые фигуры предназначаются для боковых окон, в то время как Стейт-стрит получает наших примадонн.
Я сразу подошла к нужному шкафу и открыла дверцу. Ряды шкафов достигали верха перегородки, служившей стеной комнаты манекенов, но этот шкаф был нижним, первым от пола. Только тусклый свет проникал в комнату из-за перегородки, но его было достаточно, чтобы различать фигуры в шкафу: ведь я знала, что ищу. Я взяла первую фигуру, пухленькую и рыжеволосую, и отставила ее в сторону. Затем достала свою блондинку. И тут же поняла: что-то не так.
Следующая фигура была одета, а манекены никогда не ставят в шкафы одетыми. Я положила руку на ее голову и застыла, словно примороженная. Мое горло судорожно сжалось. В течение долгого до жути момента я не могла даже отнять руку.
Вместо жесткой сетки парика манекена моя рука касалась волос, которые были мягкими и шелковистыми. Разметавшиеся человеческие волосы обвивались вокруг пальцев, как живые.
Но они не принадлежали живому человеку. Я попятилась, быстро захлопнула дверцу и, как на засов, закрыла ее при помощи какой-то штуковины, прислоненной к стенке шкафа. Я не хотела смотреть. В этом не было нужды. Я и так знала.
Окружавшие меня предметы сдвинулись с мест и толпились вокруг. Мои чувства обострились, особенно слух. Знакомая слабая дрожь пробежала по телу, ноги отказывались повиноваться. Но я могла слушать и наблюдать.
Я слышала, как неприкаянный дождь барабанит по стеклу; остро ощущала тусклую, просторную, отзывавшуюся эхом пустоту этажа; все пространство огромного городского квартала. Вдалеке раздалось щелканье дверцы лифта, свидетельствующее о том, что лифтер меня не дождался. Я была единственным живым существом на этом этаже, и на расстоянии вытянутой руки от меня, отгороженое только фанерой дверцы шкафа, лежало не жуткое, неживое.
В моем сознании окружавшие меня затененные фигуры принимали устрашающие обличия, вся комната превратилась в обитель ужаса. Но кульминация страха была еще впереди. Моего слуха достиг звук, от которого у меня перехватило дыхание и мороз пробежал по коже. Жуткий, призрачный звук играющего граммофона.
Иголку поставили на середину пластинки, и голос певца донес до моих ушей слова:
Пусть любовь, что пылала прежде,
золой пребудет;
Не давай проснуться надежде.
Но память будет
Эти звуки. Станцуем наш бегуэн.
Любимая мелодия Сондо!
И тут я обнаружила другой звук. Странный скользящий шум — словно что-то передвигали по полу — доносился из кабинета Сондо, и в этот миг я поняла, что находиться одной на безлюдном этаже — это еще не самое страшное.
Комната манекенов показалась мне ловушкой. Из нее к спасению вел только один путь — и он пролегал мимо комнаты Сондо, где звучала призрачная музыка и что-то, скользя, передвигалось по полу.
Я сделала шаг по направлению к двери и чуть не наступила на лежавший на полу маленький предмет, который с легким стуком откатился от моей ноги. Я сделала еще один шаг и ощутила прикосновение чего-то маленького и твердого к подошве моей туфли. Слабо осознавая, что делаю, я нагнулась, подняла вещицу, чтобы она больше не стучала, и опустила ее в карман своего костюма. Проделав это, я испытала странное чувство: словно я повторяю движение, совершенное мною давно, в отдаленном прошлом, задолго до того, как сунула руку и нащупала в шкафу шелковистые и уже неживые волосы.
Потустороннее пение звучало и звучало, и я знала, что должна бежать, пока оно не прекратилось.
Замирая от страха, я выскользнула в коридор. Дверь в комнату Сондо была открыта, но, прокрадываясь мимо нее, я ничего не сумела разглядеть в полумраке ее кабинета. Я только слышала — музыку и другой, странный, звук.
Была ли Сондо мертва? Находилась ли она в шкафу? Или в комнате, где играла музыка, которую она любила? Или, может быть, — в обоих местах сразу?
И тут я пронзительно закричала. Я не могла сдержаться. Это был не обдуманный поступок, а просто сумасшедший и неистовый вопль души.
— Сондо! — кричала я. — Сондо! Сондо! — словно, громко выкликая ее имя, я могла ее оживить. Чтобы не было больше ни мертвого тела в шкафу, ни призрачного танца под жуткую музыку.
Но музыка продолжала играть, хотя другие, скользящие звуки, резко оборвались. И никто не вышел из той комнаты. Никто не вцепился в мое горло. Никакие руки — ни живые, ни мертвые — не схватили меня, и я проскользнула мимо открытой двери и бешено помчалась по темному холлу к лифту.
Там я остановилась и стала как безумная трясти железную дверь, зовя на помощь, пока не поднялся лифт, в котором находились лифтер, изумленно вылупивший на меня глаза, и пассажир.
Это был Сильвестр Геринг, и за всю свою жизнь я ничему так не радовалась, как встрече с ним. Я повисла на нем, истерично что-то бормоча, и он просто закрыл мне рот своей широкой ладонью.
— Вы не должны так себя вести, — сказал он. — Возьмите себя в руки. Что случилось?
Я только замахала рукой по направлению к отделу оформления витрин. Я задыхалась и не могла связно говорить. Геринг схватил меня за запястье, и они с лифтером побежали, волоча меня за собой. Я не хотела туда возвращаться, меня тащили насильно. Мне даже не позволили впасть в истерику.
Граммофон у Сондо в кабинете был еще включен, игла шипела и пощелкивала по краю отыгравшей, но еще вращавшейся пластинки. Но комната была пуста, в ней никого не было.
— Не здесь! — лихорадочно вскрикнула я. — В комнате манекенов!
Я вынуждена была пойти с ними и показать тот шкаф, но они не заставили меня смотреть. Я прижалась спиной к двери и закрыла лицо руками. Но не могла не слышать того, что они говорили.
— Да, это она, Норгор, — прозвучал голос Геринга.
— Посмотримте, что у нее на шее! — Это был голос лифтера.
Я не стала смотреть и только потом узнала о тонком узорчатом замшевом пояске, который лишил Сондо жизни. Поясок был ярко-красным — того цвета, который мы провозгласили цветом года. Пропавший поясок.
События последующего часа навсегда останутся для меня несколько смутными и неопределенными. Я помню, что Геринг оказывался в дюжине мест одновременно. Он обыскал весь огромный восьмой этаж, позвонил Мак-Фейлу, приказал всем оставаться в магазине.
Нас собрали в отделе, словно повторяя — но при еще более ужасных обстоятельствах — то испытание, которому мы все подверглись несколько дней тому назад. Тони и его помощники из отдела витрин, манекенщицы из отдела высокой моды, мисс Бэбкок, Оуэн Гарднер и Карла Дрейк — все поднялись на восьмой этаж. В золотисто-белом платье Карла выглядела как Джульетта. Она требовала, чтобы ей позволили переодеться, и после долгих препирательств добилась своего. Затем привели еще нескольких человек, включая уборщицу, которая в это время оказалась в магазине.
Допрос практически ничего не дал. Каждый в этот вечер занимался тем, чем должен был заниматься. Получалось, что, кроме меня, никто вообще не поднимался на восьмой этаж.