Перо на Луне

— Наверное, я медленно запрягаю. Мне нужно было многое перепробовать. Но у меня всегда были друзья-индейцы, и я уже давно интересуюсь их историей и культурой. Я много переезжал и внештатно работал на разные музеи, но главным моим интересом всегда оставалась Британская Колумбия и жизнь индейцев на ее территории, прошлая и настоящая. Когда до этого дойдет очередь, я думаю написать о них книгу.

Под внешним слоем скрывается еще один, а за ним еще, подумала я. И открывать их — интересное занятие. Теперь мне стало значительно комфортнее в его обществе.

— Ты собираешься писать о местных индейцах? — спросила я.

— Да, но это будет не социологическое исследование. Я собираю истории об индейских семьях, и особенно о молодежи. Старая культура во многом потеряна, и дети ищут другие пути — как везде. И только немногие — как, например, резчики тотемов — пытаются сохранить традиции, прекрасное и древнее искусство. Но чего хотят сегодня эти юноши и девушки? И насколько трудно им удовлетворить свои амбиции? Оглядываясь назад, к появлению здесь белого человека, мы видим не слишком радостную картину.

— И работа в музее тебе в этом поможет?

— Я надеюсь. Вероятно, я буду заниматься полевыми работами. И заодно мне будет на что жить, пока я пишу книгу.

Я подумала о состоянии миссис Ариес — оно могло бы сильно ему помочь.

— Твоя бабушка… — начала я.

— Я ничего от нее не хочу, — быстро ответил он. — Меня не волнует, что она делает со своими деньгами, если они не окажутся в руках Фарли Корвина. Только не через Элис. Он чуть не убил человека, и у меня нет сомнений, что он похититель твоей дочери.

Так замечательно было слышать, что он откровенно на моей стороне, однако его гнев на Фарли был так силен, что это меня беспокоило. Этот гнев мог легко вызвать насилие, а я не хотела этого для Кирка. Не для человека, которого я только что в нем открыла.

Я отвлекла его от мрачных мыслей о Фарли.

— В последнее время я иногда сижу с миссис Ариес и могу ее только пожалеть. Она ужасающе одинока. Сомневаюсь, что кому-то есть до нее дело, кроме Джоэла — и раньше еще Крамптон. Я все время думаю, как бы она отреагировала, если бы ты вошел к ней и открылся.

— Скорее всего, это бы убило ее на месте.

— Или дало бы ей смысл жизни? Она так вцепилась в Элис, но вот интересно, действительно ли она верит, что Элис — твоя дочь? А если она умрет, и ты не успеешь ей сказать, кто ты? Тогда ты всю оставшуюся жизнь будешь себя спрашивать, не стоило ли дать ей — и себе — еще один шанс?

Руки Кирка на руле напряглись.

— Когда я был ребенком и жил с родителями, в моей жизни было много хорошего. Объятия, смех, любовь. Потом я все потерял и переехал жить к бабушке. Полагаю, тогда внутри меня и начала образовываться пустыня. Удивительно, каким любящим человеком был мой отец. Я помню, как он целовал бабушку в щеку и крепко обнимал, когда мы все вместе ее навещали. Это же все равно что обнимать кочергу. Я вообще не хотел ее обнимать. Но знаешь, что мне однажды сказал отец? Что она застенчивая. Я не такой, как отец, хотя Эдвард когда-то немного на него походил.

— Значит, ты поэтому ее не прощаешь?

Он посмотрел на часы.

— Становится поздно. У меня только-только времени на собеседование в музее до его закрытия. Мы попозже поговорим.

Мы вышли из машины и быстро зашагали вперед. Магия вечерней Виктории никогда не оставляла меня равнодушной — украшенные подсветкой здания, уже знакомые голубые столбы с яркими фонарями и цветочными корзинами, и Иннер-Харбор, обрамленная цепочкой фонариков, которые отбрасывали на воду разноцветные отблески. Солнце клонилось к Тихому океану, окрашивая небо в розовый цвет и отбрасывая по воде розоватую дорожку. Где-то вдали темнел континент.

Мы прошли через широкий внутренний двор музея, мимо колоннад и крытых дорожек; и везде ощущалось индейское искусство.

— Когда-нибудь мы сюда вернемся, и я устрою тебе настоящую экскурсию. — Он так легко это сказал, словно у меня в Виктории было будущее.

У входа в музей стояла великолепно исполненная фигура индейца, вытянувшего руку в приглашающем жесте — Кирк сказал, что это тотем Зазывала. Такие тотемы ставили, чтобы собирать людей на потлач — знаменитое сборище, которое созывалось, чтобы почитать живых и оплакивать умерших, на нем исполнялись танцы духа и всякие другие ритуалы. Однако то, что находилось за тотемом, внезапно захватило меня своей иллюзией.

Подсвеченный занавес создавал впечатление, что с небес льются струи дождя; он был шириной почти во весь зал и весь переливался светом. За занавесом виднелась лодка — каноэ с индейцами племени нутка — казалось, оно скользит по настоящей реке. На носу лодки стоял индеец, готовый пригвоздить кита гарпуном. И лодка и индейцы-мужчины были несколько больше обычных размеров, видимо, чтобы усилить впечатление драмы.

Кирк провел меня за занавес, и мы остановились перед великолепной деревянной скульптурой. Лодка была высечена из цельного куска кедра. Все шестеро гребцов отличались друг от друга, и над ними довлела стоящая фигура с гарпуном. В бурном "море" у самой лодки чернела огромная голова кита. По обе стороны длинного зала стояли серые, потрепанные временем, тотемы. Казалось, они с земли смотрят на разыгравшуюся в воде сцену. Искусство навечно запечатлело быстрый момент жизни. В дальнем конце помещения висел такой же занавес, только добавлявший правдоподобия этой великолепной иллюзии.

На мгновение Кирк тоже замер, он не хотел разрушать магию. Потом коснулся моей руки.

— Мне пора на собеседование. Погуляй где хочешь. Встретимся у входа примерно через полчаса.

Я бездумно побродила по залам, за отсутствием времени не пытаясь резюмировать увиденное. Диорамы древних северных лесов казались такими реальными, что так и хотелось шагнуть на лесную поляну, по которой шествовали олени. В залах на втором этаже была экспозиция индейского оружия всех видов — там были резные военные свистки, каменные дубинки и не только, цепы, луки и стрелы.

Я прошлась по улице города, захваченного "золотой лихорадкой", и постояла перед индейским общинным домом в натуральную величину.

Полчаса пролетели мгновенно, и я вернулась к сцене с китом и дождевым занавесом. Прошло всего несколько минут, и появился Кирк. На лице его играла довольная улыбка — похоже, собеседование прошло хорошо, хоть он и никак это не прокомментировал.

— А теперь поехали ужинать, — сказал он. — Надеюсь, ты любишь греческую кухню.

Я любила. Всего в паре кварталов располагался ресторан "Милос"[29] , к нему мы и направились.

На перекрестках была толпа, и мы видели два забитых двухэтажных автобуса. Но люди все равно казались более вежливыми и дружелюбными, чем на восточном побережье Штатов в такой же час пик.

Ресторан располагался в небольшом переулке. Мы вошли в просторный зал, наполненный запахами и светом. Здесь были простые деревянные полы из широких досок и грубо сколоченные прямоугольные столики. И везде зелень — на стенных полках, в кашпо, в горшках, свисающих с потолка. Официант провел нас к столику с белой скатертью и белыми же салфетками и зажег свечу в стеклянном стаканчике.

Всю фасадную стену занимали четыре больших греческие окна с национальным орнаментом и особой синей окантовкой греческих островов.

Я заказала блюдо жареных креветок с помидорами и сыром "фета", и в дополнение к ним греческий салат и питу. Я решила, что хочу расслабиться и насладиться едой в обществе Кирка. Однако нас слишком многое разделало, и нужно было сначала выяснить отношения. Только после этого нам станет комфортно друг с другом.

Кирк смотрел на меня напряженным взглядом.

— Я думал, что тебе лучше уехать на какое-то время, но, похоже, это нереально — ни для меня, ни для тебя. Пока еще. Я догадываюсь, что тебя волнует. Ты хочешь об этом поговорить?

— Я хочу задать тебе кое-какие вопросы, на которые больше никто не может ответить. Разрешишь?

29

Знаменитая сеть ресторанов с традиционной греческой кухней