Перо на Луне

Я сидела и ждала, сдерживая свое нетерпение и желание действовать. Я думала о них и о том, каким невероятным образом они оказались вместе.

Мартину Торну было двадцать два, когда он стал работать садовником у родителей моей матери. А девятнадцатилетняя Бетти в то время боролась с собственной недавней потерей слуха и нашла утешение в этом сильном красивом юноше, который сразу же терял всю свою уверенность, стоило ему войти в дом. Она училась читать по губам — ей это давалось легче, чем людям, которые родились глухими, поскольку она знала, как выглядят произнесенные слова. Но кроме того, она училась и языку жестов, желая овладеть всеми способами общения.

Глухота Мартина была врожденной, но он был сиротой и с раннего детства воспитывался в детском доме, где его болезнь не сразу заметили. Около года с ним общались на очень примитивном уровне, считая умственно отсталым. Так продолжалось до тех пор, пока внимательная нянечка не осознала, что он не слышит ее, и тогда его отправили в государственную школу для глухих. Там его научили языку жестов. Мама убедила его помочь ей научиться амеслану, и тогда он впервые в жизни смог дать что-то другому человеку.

Открыв, что он фантастически хорошо ладит с растениями, она убедила его совершенствоваться в магии, которую его руки так умело творили. У отца был талант скульптора, который явно проявлялся в том, как он оформлял живую изгородь и фигурно остригал кустарники. Мама помогла ему раскрыться и подарила свою любовь. Вероятно, впервые в его жизни.

Они сбежали и тайно поженились, спасаясь от неодобрения и шока маминых родителей. И именно мама превратила отца в хорошо оплачиваемого ландшафтного дизайнера. Для чудес, которые он создавал, слова ему были почти не нужны. Цветы и растения, казалось, расцветали от одного его прикосновения, и когда он работал в саду, все его расстройство от собственной глухоты куда-то исчезало. Мама стала его деловым партнером, пользуясь своим умением говорить и читать по губам — умением, доступным не каждому глухому.

Бабушка и дедушка, сначала погоревав, нашли в себе достаточно доброты и храбрости. Они сумели понять моих родителей и в конце концов полюбили Мартина как сына. Мы не часто с ними виделись, но поддерживали связь через письма и телефонные звонки.

Я была единственным ребенком и не уставала благодарить судьбу, что мама жила в мире речи, книг и письма и понимала все тонкости словесности. Амеслан — не совсем привычный язык. Он красивый, изящный, визуальный, и учиться ему не проще, чем учиться любому иностранному языку. Кроме того, он еще и впечатляющий сам по себе. Я училась ему у обоих своих родителей, и в результате стала очень хорошей преподавательницей.

Однако годам к восемнадцати я все сильнее испытывала желание стать частью внешнего мира, которому принадлежали все мои друзья. Родители меня не удерживали, они помнили свой собственный побег, и я с головой окунулась в любовь.

Много ли было шансов, что моим мужем станет человек, чья главная страсть в жизни — это горы? Восхождения приводили меня в ужас. И все же у нас было несколько приятных лет. Ларри по-своему любил меня и обожал Дебби. Так было, пока он не упал с какой-то горы в Вермонте — совсем не высокой! Для меня это было не так просто, как могло бы показаться. Долгое время в душе у меня жил гнев, что Ларри так бессмысленно рисковал своей жизнью и в конце концов потерял ее. Он бредил горами, и я никогда этого не понимала. Наверное, этот гнев помог мне удержаться на плаву, пока боль от потери не стала ослабевать.

Дебби была самой большой ценностью моего брака, моей наградой. Сейчас уже мне казалось, что Ларри гораздо больше ее принадлежит прошлому. Она где-то была жива, и мне тяжелее всего было не давать волю своему воображению. Не думать о том, что она могла оказаться в руках растлителя малолетних, что ее кто-то мучает — физически и морально. Жить с этими мыслями было очень тяжело, и время от времени мне требовалась помощь психолога.

После смерти Ларри и исчезновения Дебби я переехала к родителям. Я была нужна им, а они — мне. Надо было собирать по кусочкам свою разбитую жизнь. Я присоединилась к группе родителей похищенных детей — ужасно само по себе, что нас оказалось так много, что мы стали объединяться в группы. Наша работа, в том числе, состояла в обучении тех родителей, у которых оставались другие дети — им необходимо было учиться защищать и охранять их, при этом не прививая всепоглощающего страха.

В гостиной какое-то время стояла тишина. Сама по себе она была привычна в нашем доме, где мало говорили, хотя отец иногда производил много шума, сам того не замечая. У мамы сохранились воспоминания о звуках. Она всегда старалась проявлять осторожность при обращении с кастрюлями и не включать телевизор, чтобы, сама того не замечая, не поставить слишком высокую громкость.

Отец сидел в тишине, глубоко задумавшись. Потом он спросил меня жестами:

— Куда именно ты собираешься ехать?

Я вытащила атлас, и мы стали искать в Канаде Британскую Колумбию — остров Ванкувер, который от одноименного города отделяет пролив. Виктория, столица Британской Колумбии, находится в нижней оконечности острова, недалеко от США — между ними пролегает пролив Хуан-де-Фука. Остров Ванкувер — самый большой остров на Тихоокеанском побережье, тянется вдоль материковой Канады на двести восемьдесят пять миль.

Мама стала читать о Виктории.

— Очень красивая. Британское влияние. Много цветов и садов, — сказала она мне, одновременно переводя для отца.

Папа быстро и предупреждающе зажестикулировал.

— Самолеты. Опасно. Поезжай поездом.

Я улыбнулась ему и кивнула. Лучше не спорить и не выводить его из равновесия. Мама сама переубедит его. Мне же только хотелось, чтобы время прошло побыстрее. Поскорее бы получить с далекого острова письмо и отправиться в путь.

Я не передала родителям странные слова миссис Коринтеи Ариес — о том, что она не хочет, чтобы ее девочка оказалась моей дочерью. Я расскажу им об этом только когда узнаю все обстоятельства и сама увижу ребенка.

2

Мой самолет вылетел из аэропорта Кеннеди. Учитывая мое возбужденно-тревожное состояние, не удивительно, что полет казался мне бесконечным. Пока самолет покрывал милю за милей, я могла только дремать и стараться не думать о том, что ожидает меня впереди.

За прошедшее время я обменялась с миссис Ариес парой писем и телефонных звонков и познакомилась с дорогой бумагой для писем, с оттиском РАДБУРН-ХАУС на самом верху. Ее репутация была, конечно же, очень высока. Я узнала, что она вдова, а семье ее мужа когда-то принадлежала известная типография в Ванкувере. Ее девичья фамилия значилась как Радбурн — значит, она живет в своем родовом доме.

Без сомнения, она происходила из богатой и респектабельной семьи. Все это придавало мне уверенности, несмотря на постоянные предупреждения, что та девочка едва ли моя пропавшая дочка. А о самой девочке мне было известно не больше, чем в день звонка. Я до сих пор не знала даже ее имени. Миссис Ариес не хотела ничего обсуждать, пока мы не окажемся лицом к лицу, но выразила одну тревожащую просьбу.

— Будет лучше, если вы не станете пользоваться здесь своим именем, миссис Блейк. Может, вам снова послужит девичья фамилия?

Меня зовут Дженнифер Блейк, но друзья зовут Дженни, и в результате я ответила ей, что представлюсь как Дженни Торн.

Когда мы приземлились в Сиэтле, уже начало вечереть, и у меня оказалось ровно столько времени, сколько нужно, чтобы пересесть на маленький самолет и за полчаса перелететь в Викторию. Мы полетели над водной гладью, усеянной лесистыми островами. Они показались бы интересными, если бы мне удалось унять тревожные мысли, а сердце перестало проваливаться в желудок.

По телефону миссис Ариес мне сказала, что пришлет за мной машину. И правда, в маленьком здании местного аэропорта меня ожидал темноволосый мускулистый мужчина лет тридцати. Он подошел ко мне, чтобы узнать, не я ли миссис Торн. У него были впечатляющие усы, свисающие по бокам, как у пирата, но глаза скрывались за темными дымчатыми очками. Серая форменная одежда и шоферское кепи. У него были обходительные манеры, хотя и излишне подчеркнутые. Я испытала странное чувство, что он лишь играл роль шофера. Он коснулся своего кепи, сообщил, что его зовут Кирк, и, умело подхватив мои сумки, повел меня на улицу.