Грозовая обитель

Камилла увидела, с какой признательностью посмотрела Летти на своего спасителя; выводя тетю из гостиной, Бут бережно поддерживал ее за плечи.

Проводив их взглядом, Росс обратился к Камилле.

— У вас оказались занятные родственники, не так ли? — язвительно заметил он и вышел из гостиной, оставив у камина Гортензию и Камиллу.

Гортензия потерла пальцами лоб.

— Голова болит, — пробормотала она. — Разумеется, тебе не следовало приезжать, но раз уж ты здесь… Весьма прискорбно. Надеюсь, ты меня простишь? — Она походила на лунатика; казалось, ее речь была не в ладах с течением мыслей.

Когда она покинула гостиную, в ней остались только Камилла и Миньонетта. Полосатая кошечка наблюдала за девушкой издали, затем потянулась и сладко зевнула, расположившись поближе к огню. Камилла смотрела на тлеющие угли, думая о безобразной сцене, свидетельницей которой оказалась, и о тех подводных течениях, которые питали вражду, царившую в стенах Грозовой Обители. Почему дедушка велел понаблюдать за Летти? Как могла эта кроткая женщина довести Оррина Джадда до сердечного приступа?

Только теперь Камилла поняла, как вымотал ее этот длинный день с резкими эмоциональными перепадами. Ей захотелось поскорее вернуться в комнату матери с широкой кроватью и атмосферой давно не нарушавшегося покоя.

Но прежде чем пойти к себе, она остановилась возле двери в спальню дедушки, намереваясь пожелать ему спокойной ночи. Однако сиделка сказала, что мистер Оррин спит и его нельзя беспокоить. Камилла, миновав длинный коридор, добралась до своей комнаты и обнаружила, что огонь в камине погас; ласковое тепло рассеялось, так что ей пришлось в спешке переодеться и забраться под одеяло.

Камилла собиралась некоторое время поразмышлять о событиях дня и о странном семействе, живущем в атмосфере непрестанной взаимной вражды. Однако она слишком устала и, разомлев под теплым одеялом, погрузилась в сон.

Звуки музыки разбудили ее вскоре после полуночи. Камилла села в постели, подтянув одеяло к подбородку, и прислушалась. Она не знала, откуда доносились печальные аккорды, но ей казалось, что их источник находится где-то на верхнем этаже. Кто-то играл на арфе, с тоской перебирая струны и извлекая из инструмента звуки, похожие на плач. Камилла с удивлением узнала мелодию песни «Анна Лори». Ей было известно, что в жилах матери Оррина текла шотландская кровь; ее мать Алтея гордилась этим. Но неужели для исполнения шотландской песни не нашлось более подходящего времени?

Камилла услышала, как дверь на ее этаже открылась, потом захлопнулась. Музыка жаловалась на одиночество и наводила тоску. Даже после того, как арфа смолкла, ее звуки продолжали отзываться в душе Камиллы, о чем-то моля и сокрушаясь, кого-то оплакивая. Разбередив душу, музыка осталась для Камиллы неразгаданной, ее смысл — неопределенным.

Растревоженная, она не могла уснуть. Спустя некоторое время встала и подошла к тяжелым портьерам, занавешивавшим дверь на балкон, и раздвинула их, всматриваясь в темноту. Дождь прекратился, но ночь была темной, беззвездной. Камилла с удивлением обнаружила вдали какие-то огни и не сразу поняла, что они светятся на противоположном берегу. Значит, черная полоса, отделявшая от нее огни, была рекой. Дальний берег казался другим миром, никак не связанным с тем, где она жила. Это одно из свойств Гудзона: он не только соединяет, но и разлучает.

Теперь выяснилось, что деревенская тишина, показавшаяся ей сразу по приезде всепоглощающей и едва ли не абсолютной, вовсе таковой не являлась. Камилла слышала громыхание поезда на противоположном берегу, гудок парохода на реке, шелест деревьев в саду. И где-то невдалеке — шум ручья. И кваканье лягушек, исполнявших ночные серенады.

Но какие-то звуки раздавались и внутри дома. Когда Камилла отошла от балконной двери, ей показалось, что весь коридор заполнен шорохами и шепотом. Кто-то прошел мимо ее двери, послышались торопливые шаги на лестнице. Может быть, дедушке стало хуже?

Камилла натянула фланелевый халат поверх ночной рубашки с длинным рукавом. Открыв дверь, она услышала тихий плач. Коридор в этом крыле дома был пуст и темен, но над лестницей еще горела лампа. Плач доносился из другого крыла Обители. Обеспокоенная Камилла, миновав лестничную площадку, пошла к дальнему концу коридора.

На резном сундуке, стоявшем у двери в комнате Оррина Джадда, сидела Летти и плакала, закрыв лицо руками. Она задыхалась от сдавленных рыданий, непроизвольно исторгавшихся из ее хрупкого тела. Когда Камилла тронула тетю за плечо, Летти подняла голову; обильные слезы текли по ее щекам.

— Дедушке стало хуже? — спросила Камилла. — Могу я чем-нибудь помочь, тетя Летти?

Летти еще не раздевалась, длинные, сплетенные в диадему косы венчали голову так же аккуратно, как днем. Очевидно, она не ложилась в постель, ее лицо выглядело изможденным. Она горестно посмотрела на дверь спальни.

— Он умирает, — сказала она, — а мне не позволяют войти.

В этот момент дверь открылась, и на пороге показалась Гортензия. Она была одета точно так же, как за обедом. Ее лицо было искажено гримасой, которая, по-видимому, выражала горе.

— Все кончено, — объявила она. — Папа умер.

Камилла смотрела на нее с недоумением. Она никак не ожидала, что дедушка умрет так скоро — ведь они только что нашли друг друга.

Рыдания сотрясали Летти. Она встала перед сестрой в порыве отчаяния.

— Ты не имеешь права не пускать меня к нему. Я должна была находиться рядом, когда он умирал. Это жестоко — разлучить нас в последние минуты его жизни.

Гортензия сделала слабую попытку расправить растрепавшуюся прическу «помпадур».

— Твое присутствие его расстраивало. Он не хотел тебя видеть. Кроме того, отец умер во сне. Так что в последние минуты жизни он оставался в одиночестве.

— Я знала, что это случится сегодня ночью, «подавленно проговорила Летти. — Я знала.

— Мне надо позвать Бута, — пробормотала Гортензия. Она слегка пошатывалась, и Камилла подошла к ней, чтобы поддержать. Гортензия с некоторым удивлением посмотрела на нее; казалось, она не сразу поняла, кто перед ней стоит.

— Твой приезд слишком его разволновал, — проговорила она, находя нового козла отпущения.

Открылась дверь с другой стороны коридора, и из своей комнаты вышел Бут. На нем был роскошный халат из бордовой парчи, он, по-видимому, только что тщательно зачесал назад густые черные волосы.

— Что случилось? — спросил он. — Ему хуже?

Губы Гортензии дрожали, она не могла совладать со своим голосом, но Камилла не была уверена, что состояние тети свидетельствует об искреннем горе.

— Твой… дедушка мертв, Бут, — сказала она. — Я только что говорила Камилле, что ее приезд, возможно…

— Ты не должна обвинять Камиллу, — прервал Гортензию Бут. — Я спущусь вниз и пошлю Тоби за доктором. Но, пожалуй, сначала сам взгляну на дедушку.

Гортензия с усилием овладела собой.

— Пожалуйста… не теперь, — умоляюще проговорила она. — Отправь Тоби за доктором Уилером, дорогой.

На какое-то мгновение Камилле показалось, что Бут войдет в комнату, несмотря на сопротивление матери, но вместо этого он повернулся и направился к лестнице. Гортензия вздохнула с видимым облегчением, что насторожило Камиллу.

— Кто-нибудь уже пошел за мистером Грейнджером? — осведомилась она.

Гортензия проигнорировала ее вопрос.

— Иди спать, — обратилась она к Летти, косвенным образом адресуя это указание и Камилле. — Все равно уже ничем не поможешь. Мы с мисс Норрис останемся с папой. Что толку сидеть здесь на таком холоде, Летти? Завтра ты совсем расклеишься.

Летти встала, двигаясь словно деревянная кукла.

— Я хочу его видеть, — сказала она — Пойдем со мной, Камилла.

Гортензия неохотно впустила их в комнату. Сиделка суетилась вокруг постели; увидев посетителей, она откинула простыню с лица Оррина Джадда — он предстал перед ними таким, каким был в момент смерти. Камилле показалось, что теперь он выглядел более молодым и не таким несчастным. Дед напоминал ей плененного орла, который наконец-то вырвался на волю.