Страница 47 из 65
Бой продолжается.
«Что делать? Что делать? Что делать? — растерянно думает Жамэн. — Осталось тринадцать секунд. Бросать полотенце на тринадцать секунд до гонга?!.»
Господин Жамэн — дурак. Дурака в пятьдесят восемь лет уже не переделаешь. Судья тоже дурак. Судьей он стал, чтобы удирать по вечерам из дома. Таков судья.
Остается восемь секунд. Публика орет, швыряет чем попало в судью и в Жамэна. Даже Катано поглядывает на судью, как бы спрашивая, продолжать или нет.
Наконец, бой остановлен. Марсель стоит в центре ринга. Катано идет в свой угол. Старик Жамэн берет Марселя под руку и ведет, как слепого.
— Сынок?
Марсель молчит. Жамэн медленно расшнуровывает ему перчатки. Голова Марселя упала на грудь, тонкие струйки крови потекли из ушей.
— Сынок?.. Сынок… Марсель!.. Скорей доктора! Доктора!..
— Жо! Ты здорово избил парня! Зачем ты его избил?
— Заткнись, старый дурак! Ты виноват, что он ударил меня. Надо было следить! Я бы не обозлился…
— Гляди, ему совсем плохо.
— Сам вижу, что плохо… Не надо было мне злиться! Такой славный парень. Послушай, а как это он так? Я бью, а он не падает. И не закрывается. Будто ему нравится, что бьют…
— Что теперь говорить!
— Конечно, старина, теперь говорить поздно, а только с самого начала мне как-то не по себе. Вроде бы совестно было бить его. Можешь считать меня дураком, но если бы он не ударил меня так больно, я бы закончил встречу по очкам.
Через толпу, окружившую ринг, пробирается врач, тщедушный человечек с крупным носом. Поль и Франсуа тоже направляются к рингу.
— Почему вызвали врача? Это серьезно?
— Не знаю.
Маленький носатый врач сердито говорит Жамэну:
— Немедленно в больницу.
— Что с ним?
— Боюсь, что травма черепа. Нужен снимок.
Папаша Жамэн — старый боксер, он знает, что такое травма черепа.
— Делайте, как я приказал, речь идет о его жизни.
— Эй, ребята, что с парнем?
— Не напирайте, черт побери!
— Господи! Какой бледный!..
— Что с ним? Ему плохо?
— Он не загнется, а?
— Кто знает! Эй, не напирайте так!..
Поль и Франсуа остановились у ринга. Перед носом у них — ноги старика Жамэна в потрепанных брюках. По обе стороны штанин безжизненно свисают мускулистые руки в коричневых перчатках: Жамэн так и не снял их.
Катано уже надел свой шикарный халат. Теребя кушак, он медленно идет к Марселю.
— Серьезно?
— Неизвестно. Пошли вызывать скорую.
Катано смотрит на Марселя.
«Бедный парень!.. Чтобы заработать эти проклятые шесть тысяч, ему пришлось быть избитым. Шесть тысяч! Для его девчонки или для маленьких братьев. Всегда ради кого-то даешь себя уложить на пол… А все эти сволочи, все эти гады, все эти свиньи — они орут! Эти паразиты! Им не надо драться, они умеют только орать!.. Бедный парень». Если здесь есть кто-то, кому действительно жаль этого парня, так это он, Катано! Ах, как давно он понял, какая мерзость все это!
Марсель тяжело дышит, лицо у него белое, как мел. Жамэн поддерживает ему голову.
«Какая же все это мерзость!.. Зачем он так больно меня ударил? Дурень — он тоже ловил свою удачу… И эта шлюха в первом ряду, она меня отвлекла — она во всем виновата!.. Кстати, она уже смылась».
Два санитара в белых халатах идут к рингу. Марселя кладут на носилки. Поль и Франсуа смотрят вслед санитарам и толпе, идущей за ними. Потом тоже идут с толпой, молча, как за гробом.
Руки Марселя свесились с носилок, и перчатки собирают пыль с пола, который вряд ли когда-нибудь подметался.
Ричард Коннэль
Самая азартная охота
— Посмотрите туда, — сказал Уитней, — видите остров? Это очень загадочный остров.
— В чем же загадка? — спросил Ренсдорф.
— На старых картах он называется «Ловушка для кораблей». Красочное имя?.. У моряков суеверный страх…
— Не могу разглядеть как следует, — сказал Ренсдорф. Разглядеть что-либо было действительно трудно — душные, почти осязаемые тропические сумерки быстро окутали яхту.
— А ведь у вас зоркие глаза, — усмехнулся Уитней. — Я помню, как вы за триста метров целились в зарослях. Нет, и ваши глаза не могут увидеть за шесть километров, да еще в безлунную ночь на Карибском море.
— Даже за шесть метров, — уточнил Ренсдорф. — Тьма такая, словно вас завернули в мокрый бархатный занавес.
— В Рио будет светлее, — пообещал Уитней. — Мы придем туда через несколько дней. Пойдем вверх по Амазонке. Будет отличная охота. Не знаю лучшего спорта, чем охота…
— Отличнейший спорт, — согласился Ренсдорф.
— Ягуар не согласился бы с вами.
— Что за вздор! Кто охотится на крупного зверя, тот не философствует. Какое нам дело до ощущений ягуара.
— Ягуар опять же не согласился бы с вами.
— Ба! Согласился, не согласился. У него вообще отсутствует способность рассуждать.
— Возможно. Но вы не откажете зверю по крайней мере в одном, в возможности испытывать страх. Страх боли, страх смерти…
— Да нет же, — засмеялся Ренсдорф, — все это чистейший вздор. Тропическая жара размягчила вас, Уитней. Взгляните реально. В мире существуют две категории живых существ: охотники и добыча. К счастью, мы с вами — охотники… А что, мы уже оставили позади этот загадочный остров?
— Не могу ничего сказать, ужасная темнота! Думаю все же, что мы его уже прошли.
— Вы говорите с облегчением, в чем причина?
— Знаете, у этих мест дурная слава, очень дурная слава…
— Людоедство? — предположил Ренсдорф.
— Не совсем так. Я думаю, даже людоеды не согласились бы обитать в этих забытых богом краях. Вы заметили, что наши матросы очень нервничали сегодня, когда мы шли вблизи острова? Не знаю почему, но морякам что-то известно об этом острове.
— Да, теперь, когда вы сказали, мне тоже кажется… Да и сам капитан Нильсон тоже…
— Конечно. Этот старый швед не побоялся бы самого черта. Тем не менее в его холодных глазах я разглядел какую-то тревогу. Такого выражения я не замечал прежде. На мои расспросы он ответил только, что моряки не любят эту местность. Он спустя какое-то время сам меня спросил, не ощущаю ли я какой-то тягостный дух, веющий со стороны острова?.. Да нет, вы не смейтесь, это серьезно. Как только он так сказал, на меня тут же повеяло чем-то леденящим душу. Мы как раз проходили вблизи острова. Море было спокойно, дул лишь легкий бриз, а на меня дохнуло таким холодом. Этот холод просто возник внутри меня, как внезапное ощущение ужаса.
— Игра воображения! — сказал Ренсдорф. — Суеверие, присущее матросам, легко передается пассажирам.
— Может быть и так. Но временами я думаю, что матросы обладают особенным чутьем, предупреждающим об опасности. Как бы то ни было, я рад, что мы удаляемся от этого зловещего острова. Я, пожалуй, спущусь в каюту, а вы?
— Мне не хочется спать. Выкурю еще трубочку на палубе.
— Тогда, доброй ночи, Ренсдорф. Увидимся за завтраком.
— Доброй ночи, Уитней.
Ренсдорф, оставшись в одиночестве, прошел на корму и уселся там, достав трубку. Ничто не нарушало безмолвия ночи, если не считать равномерного шума двигателя из машинного отделения и плеска воды за бортом.
«Мрак такой, — вяло подумал Ренсдорф, покуривая трубку, — что можно, пожалуй, спать не закрывая глаз»…
Внезапный звук заставил его очнуться. Звук долетел издали с правой стороны. Он повторился дважды. Где-то вдалеке во тьме ночи прозвучали подряд три выстрела. Три выстрела из ружья, тренированный слух Ренсдорфа различил это четко.
Ренсдорф быстро поднялся и подошел к борту. Непроизвольно, чтобы увеличить обзор, Ренсдорф поднялся на борт, держась за канат. Трубка его, наткнувшись в темноте на какую-то снасть, выпала изо рта Ренсдорфа. Он сделал резкое инстинктивное движение, чтобы поймать ее, потерял равновесие и упал за борт. Теплые воды Карибского моря сомкнулись над его головой.
Ренсдорф с усилием вынырнул, крикнул, напрягая силы, но течение, идущее от винта яхты, хлестало его по лицу, а соленая вода хлынула в его разинутый рот, забивая глотку.