Страница 32 из 65
О тетке Мюриель я больше никогда ничего не слышал. Временами меня мучало любопытство, мне интересно было, кого нарисовала тетка вместо меня?
Якоб Босхарт
Королева деревенского бала
I
Над Шенау распростерлись яркие вечерние облака и залили своим красным отсветом темные черепичные крыши, цветущие кроны груш и яблонь и светло-зеленое море ближней буковой рощи. Это был вечер накануне праздника, а жители Шенау всегда старались по этому поводу придать улицам своей деревни привлекательный и опрятный вид, поэтому парни и девушки, вооружившись березовыми вениками, сгребали в кучи повседневный мусор.
Сквозь тучу пыли, поднятую уборкой, брела девушка лет двадцати. Ее позвоночник был искривлен, из-за чего и бедра ее были подняты неодинаково. Такие особенности телосложения затрудняли ее походку, и она шла, устало прихрамывая. Поясок белого передника, кайма синей юбки, которые на любой девушке расположены горизонтально, на ее кособокой фигуре были перекошены.
Девушка несла на голове плетеную из ивовых прутьев корзину, и эта ноша еще больше искривила ее стан и пригибала к земле. Несмотря на явную усталость, девушка приветливо здоровалась со всеми встречными. Ответы на ее приветствия были то сердечными, то небрежными: «Добрый вечер, Матильда», «Привет, привет…»
В верхнем конце деревни слышался шум лесопилки. Матильда свернула на узкую тропинку, вьющуюся среди кустов терновника. Тропа вела на вершину холма, где стоял деревенский дом. Этот темный дом, как угрюмый сторож, смотрел сверху на деревню. Последние лучи заходящего солнца осветили стекла в окнах мрачного дома каким-то зловещим светом. Глазами своих окон темный дом смотрел с завистью и злобой на покоящиеся внизу в сумраке вечера фруктовые сады, огороды, луга и пашни.
Возле дома стоял высокий, угловатый мужчина. Он держал на плече топор и смотрел вниз на деревню так же недружелюбно, как и его дом. По-видимому, он дожидался появления Матильды и, когда заметил ее, то проследил без всякого сочувствия за ее трудным подъемом по крутой тропе.
Девушка добралась наконец до вершины холма и поставила корзину на землю, чтобы перевести дух.
— Добрый вечер, отец! — со вздохом сказала она.
— Что так поздно? — спросил он вместо приветствия.
Она покорно приняла упрек, снова подняла свою ношу и пошла в дом. Тогда и отец покинул наблюдательный пост и неторопливо пошел через двор, нагибаясь иногда, чтобы поднять травинки, которые упали с тележки, когда ее вез его сын. Он был из тех людей, которые считают, что руки созданы для того, чтобы подбирать и держать.
Хозяин «Лоры», так называлось его владение, обладал самым маленьким в Шенау хозяйством, и это постоянно мучило его. Он был общинным лесником и большую часть своего времени посвящал лесам. Когда ему кто-нибудь говорил: «Хайни-Йоггель, почему бы тебе не бросить это занятие, да не прикупить немного пашни и лугов?», он гордо выпрямлялся и отвечал: «Мой дед и мой отец были лесниками, и когда вы зимой топите свои печи, не истратив ни сантима на дрова, то должны благодарить за это их и меня!» Так он говорил, но люди все же думали, что какие-то свои заветные мечты и планы он им не раскрывает.
Лесник, походив по двору, заглянул в сарай, а потом пошел вслед за Матильдой в дом. Девушка обессиленно сидела у стола и бездумно складывала столбиком монеты, которые ей заплатили за работу. Отец сел напротив нее и согнутым указательным пальцем подтянул монеты к себе. Он пересчитал деньги и озабоченно спросил:
— Они что, стали платить тебе меньше?
— Да, — вздохнула девушка, — но что я могу поделать? Шелк становится все хуже, брака больше.
— Вздор! Надо аккуратнее работать.
Вместо возражения Матильда безвольно опустила руки на колени.
— А когда дадут машину для младшей? Она скоро будет готова? Адель уже прошла конфирмацию. Лошадку пора запрягать, я не настолько богат, чтобы держать в конюшне лошадку для красоты.
— В конце недели пришлют, — сказала Матильда.
— Четверг, пятница, суббота, воскресенье, — пробормотал он, — и, что-то подсчитывая, посмотрел в угол комнаты, где уже сгустилась темнота. Матильда поднялась, зажгла висевшую с потолка лампу и пошла к своей машине, которая тянулась вдоль стены, как скелет какого-то неприятного зверя. Две пары железных ног опирались о пол и поддерживали станину, на которой размещалась дюжина шпулек. Внизу, на небольшой высоте над полом была протянута доска, качающаяся на шарнирах, которая приводила в движение все механизмы через систему ремней и колес. А «мотором» служила нога ткачихи, нажимающая на эту доску. Работа шла изо дня в день неделями, месяцами и годами. Вот эта изнурительная работа и изуродовала Матильду, потому что девочка не была крепкого сложения, а встала к этому пыточному сооружению в тринадцатилетнем возрасте.
Матильда достала из корзины пустые шпульки, которые она принесла, и поставила их в машину. Прежде чем приняться за работу, она посидела в раздумье перед ненавистным сооружением и негромко сказала не то отцу, не то себе самой:
— Маленькая еще очень слаба для этой машины, с ней будет как со мной.
— Что ты мелешь! — сердито сказал отец. — Если бы ты меняла ноги, а не работала все время одной и той же, то и не скрючилась бы. Тебе сто раз говорили.
Матильда примолкла. Она-то хорошо знала, как все было. Поначалу она делала все как надо. Но со временем, когда монотонная работа все больше притупляла ее, девочка перестала обращать внимание на смену ног, да еще ей казалось, что правой ногой было легче приводить в движение тяжелую машину, чем левой. Одно тянуло за собой другое: правая нога становилась все сильнее, выполняла все большую часть работы, а когда прошел год, то левую ногу и вовсе отстранили от дела. Дальше пошло все хуже: начались боли в спине, и мало-помалу позвоночник стал искривляться. Она не сама заметила это, подруга однажды сказала: «Матильда, ты становишься кособокой». Вот тогда она попыталась взбунтоваться против машины и против отца, дорожившего только ее заработком. Бунт ничего не дал, упрямство отца побороть было не в ее слабых силах. Она смирилась — это был конец. Теперь та же участь грозила ее младшей сестре Адельхейд, ее маленькой Адели, которую она любила по-матерински, да и кроме которой у нее не было ничего любимого на свете. Она долго боролась как могла за то, чтобы избавить Адель от повторения собственной судьбы, оттягивала исполнение воли отца, поручившего ей взять на фабрике вторую машину.
Матильда сидела за работой и обдумывала, как ей продолжить свое сражение с отцом. В это время дверь отворилась, и их бедное жилье в один миг преобразилось, словно наполнившись светом и блеском. Лесник и Матильда с удивлением взглянули на Адель. Она стояла у порога в белом платье, окаймленном золотой тесьмой и стянутом на ее гибкой талии золотым пояском. На ее густых каштановых волосах была золотая корона. Девушка восторженно смотрела на них, опираясь на длинный посох, тоже усыпанный золотыми блесками. На разрумянившемся лице ее блестели карие глаза, горделивая по-детски улыбка показывала, что Адель считает себя красивой и ей радостно показывать свою красоту отцу и сестре.
— Вас приветствует королева бала! — звонко сказала она.
В Шенау собирались отметить молодежным балом открытие нового здания школы. Адели, как самой хорошенькой из молодых девушек, что всеми признавалось единодушно и даже без зависти, поручалась весьма ответственная роль на этом празднике. Сегодня ей дали наряд королевы, и она пришла в нем домой, чтобы подогнать его получше по фигуре.
Когда Хайни-Йоггель так врасплох увидел свою, ничего не скажешь, красивую дочку, ворвавшуюся с видом победительницы, он непроизвольно воскликнул одобрительно, что с ним бывало редко:
— Ах, чертова ведьма!
Он тут же устыдился своей вспышки. Другим уже, насмешливым тоном он добавил:
— Радуйся, радуйся! В понедельник тебе пришлют с фабрики машину.