Страница 58 из 157
Лишь только он, окончив свою речь, отошел, то увидели мы в смелом и весьма веселом виде бегущего из другой палаты бывшего прежде господина генерал-полицеймейстера, а после уже в отставке от службы находящегося генерал-[ан]шефа Василия Федоровича Салтыкова, о котором нам уже Шувалов сказал, что и он с своею супругою Марьею Алексеевною в оном деле много послужили. Он уже тогда ко мне не был так, как прежде, благосклонен, а с кем я вместе стоял, и он знал, что я с ним дружен был, зять его, князь Алексей Дмитриевич, весьма ему ненавистным, и так ухватил меня за руку и смеючись громко говорил: «Вот сенаторы стоят!» Я ему на то постоянным видом отвечал: «Сенаторы, сударь». Он, еще громче захохотав, закричал: «Что теперь скажете, сенаторы?» Вот уже сделалась вокруг нас толпа людей, и по большей части знатные господа смотреть приступили его на нас атаку. Я нимало не оторопев, зная ж его нрав и подобно польским наездам употребления,.важным видом смело глядя в его глаза, спросил: «Что это значит, что он теперь в такое время, где все берут участие радоваться, нас так атакует? Не находит ли он на нас какой метки или по высочайшему повелению так с нами поступает – так бы соизволил нам надлежащим образом объявить, а мы во всем по незазренной нашей совести небоязненно ответствовать готовы».
Сии слова мои все храбрости его превратили в ласковую склонность: он, по своему обыкновению, скоро подступя ко мне ближе, с ласковым видом смеясь, говорил: «Я, друг мой, теперь от великой радости вне себя, и сей мой поступок по дружеской любви, а не по какой иной причине. Я вам сердечно желаю всякого благополучия и поздравляю со всеобщею радостью». И притом, поцеловав меня в обе щеки, спешно отошел в другую палату[101].
Смотрящие такие его поступки обратили на него глаза, а принц Гессен-Гомбургский, тогда бывший генерал-[ан]шеф и гвардии подполковник, не малую ж в том деле от ее величества поверенность имеющий, смеючись, пенял ему, что так непристойно он к нам подступил и за то справедливо сам устыжен. Потом ее императорское величество вскоре из своих внутренних покоев изволила в ту палату, где мы между прочими уже много собравшимися господами находились, войти и весьма с милостивыми знаками принимая от нас подданнические поздравления, дозволила нам поцеловать свою руку.
Вскоре после того повелено было всем идти (ибо ехать было за теснотою находящихся по улицам солдат и прочих людей не можно) в зимний императорский дворец, куда и ее величество в открытой большой линейке с благонадежнейшими ей изволила ехать сквозь гвардии солдат, стоявших до большого дворца шеренгами, в препровожании немалого числа Преображенского полка гренадер, кои в том деле ее императорскому величеству наипервейшими услужниками были. И по прибытии во дворец в придворной церкви началась ее императорскому величеству в верности по надлежащему учреждению присяга.
Де ла-Шетарди – Людовику XV{90}
С.-Петербург, 26 ноября (7 декабря) 1741 года
Ваше величество, два обстоятельства, мало значащие сами по себе, только что ускорили наступление переворота, который, возвратив Россию самой себе и побудив ее вернуться к своему естественному состоянию, может иметь следствия весьма большой важности для службы вашего величества. Действительно, меньшая резкость со стороны Правительницы при разговоре, происходившем у нее в понедельник с принцессой Елизаветой, могла бы отсрочить еще на некоторое время проявление недовольства этой принцессы. Точно так же гренадеры Преображенского полка не были бы поставлены в необходимость торопить принцессу воспользоваться без дальнейших промедлений их благоприятным настроением, если б не было дано приказа во вторник после полудня всем гвардейским полкам быть наготове к выступлению в Финляндию.
Семеро из этих гренадер явились во вторник между одиннадцатью часами и полуночью к принцессе. Они поставили ей на вид, что они накануне своего выступления, что не будут более в состоянии ей служить и она останется вполне преданной в руки своих врагов; поэтому нельзя теперь терять ни минуты, и они готовы сами вести ее, если она не сдастся на их увещания. Принцесса спросила у них, может ли она положиться на них. Их желания выразились вполне в тех уверениях, какие они ей стали высказывать. Она более не колебалась, села в сани своего камер-юнкера, которого она обыкновенно отправляла ко мне при особых поручениях, и повелела ему сопровождать себя, равно как доверенному лицу и посреднику. В сопровождении лишь этих трех особ – и никто более не был посвящен в тайну – она отправилась в казармы лейб-гвардии Преображенского полка. Она направилась прямо в казармы гренадер, из которых иные ожидали ее. Собрав некоторое число их в большой комнате, она им сказала: «Вы знаете, кто я, хотите следовать за мной?» Все отвечали ей, что она может им приказывать и они исполнят свой долг, как храбрые солдаты. «Не как солдаты, – начала она снова, – хочу я, чтобы вы мне служили: вы мои дети; все дело в том, чтобы знать, готовы ли вы умереть со мной, если понадобится». Они поклялись в этом все с полной готовностью. Тогда ее первой заботой было пробить дно у барабанов, сложенных в одном месте, чтобы никак нельзя было произвести тревогу. Когда ее уведомили, что это сделано, она взяла крест и стала на колени; ее примеру последовали все, и она сказала им: «Я клянусь этим крестом умереть за вас; клянетесь ли вы сделать то же самое за меня?» Клятва была единодушной. «Так в путь, сказала она, – и будем думать о том, чтобы какой бы то ни было ценой сделать наше отечество счастливым!» Гренадеры не только последовали за ней, но обещали хранить полное молчание и пронзить своим штыком всякого, кто будет иметь низость отступить хотя на шаг. По мере того как проходили перед некоторыми домами в казармах, они стучали в двери и вызывали тех, кто там жил. Таким способом была весьма быстро собрана целая рота гренадер этого полка, числом в триста человек, причем каждый был снабжен шестью зарядами и тремя гранатами. В то же время был отделен отряд для отправки к фельдмаршалу Миниху, как наиболее далеко живущему, чтобы известить унтер-офицера, командовавшего его караулом, которому было заранее поручено захватить этого генерала и отвести его вместе с гренадерами, какие будут находиться под его начальством, во дворец принцессы Елизаветы. Точно так же, проходя по большому проспекту, называемому Невским, они арестовали графа Головкина и барона Менгдена. Принцесса Елизавета приехала по-прежнему в своих санях и окруженная гренадерами к концу проспекта, где находится адмиралтейство. Оттуда были отправлены двадцать гренадер для объявления домашнего ареста обер-гофмаршалу и морскому генерал-комиссару Лопухину, дома которых находятся рядом. Их приказано было держать под надзором, а тридцать других гренадер в особом отряде арестовали с своей стороны графа Остермана и привезли его во дворец к принцессе Елизавете с тремя другими генералами Стрешневыми, его шуринами. Дабы делать менее шума, гренадеры сочли необходимым, чтобы принцесса вышла из саней. Тут, едва прошла она несколько шагов, кто-то сказал ей: «Матушка наша, так не довольно скоро, надо поспешить»; а когда они заметили, что принцесса, хотя имела довольно уверенную поступь, не могла за ними следовать, они подхватили ее и пронесли таким образом до самого двора в Зимнем дворце. Прежде всего была выполнена такая же предосторожность, как и прежде, относительно барабанов. Принцесса прошла прямо в караульню. «Проснитесь, мои дети, – сказала она солдатам, – и слушайте меня. Хотите ли вы следовать за дочерью Петра I? Вы знаете, что престол мне принадлежит. Несправедливость, причиненная мне, отзывается на всем нашем бедном народе, и он изнывает под игом немцев. Освободимся от наших гонителей!» Офицеры, у которых она спросила затем, что они об этом думают, затруднились высказаться откровенно. «Арестуйте мне этих людей, – присовокупила она. – Я вам повелеваю, повинуйтесь же». Повеление это было выполнено немедленно и даже было бы превышено, если бы принцесса Елизавета не отвела ружья одного из солдат, который хотел проколоть одного из помянутых офицеров своим штыком. Так как гвардейские солдаты выказали готовность, способную на всякие испытания, то принцесса распределила своих приверженцев и осталась окруженная сорока гренадерами. Прежде всего, она приказала охранять все лестницы и все свободные выходы. Часть гренадер, после того как им под страхом примерного наказания было внушено не прибегать ни к каким насильственным мерам или дурно обращаться с помянутыми принцами и принцессами, отправилась затем в апартаменты Царя, принцессы, сестры его, Правительницы и принца Брауншвейгского, караульные которого им не препятствовали, потому что караул внутри дворца состоял из гренадер; они не оказали даже ни малейшего сопротивления, как только увидели своих товарищей. Некоторые из гренадер, получившие повеление арестовать молодого графа Миниха и отвести его, подобно другим, во дворец принцессы Елизаветы, закончили таким образом все, что нужно было предварительно сделать, чтобы приступить к остальному. Трое саней, которые принцесса поручила доставить, послужили для перевоза Царя, принцессы, сестры его, принца Брауншвейгского, Правительницы и ее фаворитки фрейлины Менгден; затем принцесса Елизавета, отделенная от них некоторым расстоянием, занятым Половиной ее конвоя, остальная часть которого замыкала шествие, поехала в санях обратно в свой дворец. Все арестованные особы были там собраны менее чем в полчаса, вследствие принятых мер предосторожности. Жены, сестры и родственницы этих особ, также арестованные или находящиеся под домашним арестом, были охраняемы стражей; а принцесса Елизавета испытала вдобавок особое удовольствие, вследствие того что никто решительно не подвергся дурному обращению, за исключением графа Остермана, который, желая повлиять на солдат, заговорил чересчур непочтительно об этой принцессе и испытал на себе силу первых движений, внушаемых грубым усердием, к каким способны солдаты. Дабы воспользоваться таким счастливым началом, на двадцати наскоро оседланных лошадях поскакали одновременно гонцы в различные части города, чтобы оповестить там, поднять и соединить всех лиц из народа и из гвардейских полков, которых встретят. Солдаты, находившиеся на карауле во дворце, были посланы взять там все знамена и принести их к принцессе Елизавете. Три доверенных лица, сопровождавшие принцессу, уехали в свою очередь в сопровождении гренадер на нескольких санях, чтобы обратиться к высшим лицам в России из духовного и светского звания и увещевать их немедленно отправиться с ними к принцессе Елизавете. Все исполнили это без малейших затруднений. Так как фельдмаршал Ласси был предупрежден один из первых и так как он выказал лишь искреннюю покорность, не изменив своей всегдашней службе потомству Петра I, то с момента, в который он прибыл, начались его действия и он стал выполнять с той минуты обязанности командира. По его приказанию быстро было сосредоточено семь полевых полков, находящихся здесь гарнизоном. Лица, командующие полками гвардии (а за отсутствием принца Брауншвейгского, они находились под начальствованием наследного принца Гессен-Гомбургского как единственного подполковника), действовали столь же успешно. В то время как эти войска сходились и окружали дворец принцессы Елизаветы, канцлер князь Черкасский, кабинет-министр Бреверн, тайный советник и секретарь кабинета, а также Бестужев, возвращенный недавно из своей ссылки, трудились над составлением манифеста и формой присяги, равно как над отправкою повелений, которые следовало разослать во все провинции. Им помогали генерал-прокурор князь Трубецкой и некоторые члены Сената. Так продолжалось до восьми часов утра, и в этот промежуток времени все лица, являвшиеся засвидетельствовать свое почтение принцессе Елизавете, были принимаемы ею с такой добротой, которая окончательно привлекла к ней все сердца, и с таким спокойствием, которое озаряет лишь самый непоколебимый героизм.